— Мы с Карлом считали и не ошиблись, что Россия похожа на минированное поле и к бикфордову шнуру остается только поднести огонь, чтобы деспотизм взлетел на воздух. Царизм вступает во все более вопиющее противоречие со взглядами просвещенных классов, в особенности с быстро растущей буржуазией. Самодержавие то делает уступки либерализму, то с испугу берет их обратно и тем самым запутывается все сильнее и подрывает к себе всякое доверие в народе. Но я еще не слышал, как удалось тебе вырваться тайно из России, где, надо думать, по тебе плачут жандармы. А вот и Тусси, твой старый, верный друг.
Элеонора радостно протянула Герману руку.
— Вы живы, здоровы, это главное. Как были бы рады вам Мавр и Мэмэ!
— За всю свою жизнь я не встречал более гостеприимных и любезных людей, нежели доктор Маркс и его супруга. А как я страшился холодного приема! Ведь знаменитости и великие люди бывают иногда несносно чопорны, надменны, равнодушны. Подобных Марксу и вам, Энгельс, нет больше людей на свете. Истинно гениальное всегда…
— Та-та-та, замолчи, дружище, — с нарочитой резкостью прервал Германа Энгельс. — О Марксе мы рады слышать все, что вырывается из твоего сердца, но обо мне прошу никогда не декламировать в столь патетическом тоне, иначе это испортит наши добрые отношения. Маркс и я, как ты помнишь, терпеть не могли славословья и гипербол. Мы всегда жестоко высмеивали, а то и ругали за попытки создания чьего-либо культика. Все это, друг, остатки варварства и времен рабства в сознании. Мерзость! Ну, а! теперь, покуда наступит блаженное время обеда, чревоугодия, воспетого Рабле, мы с тобой продолжим разговор о России. Это, несомненно, страна великой судьбы. Я часто думаю о том, сколько крови свободолюбцев уже пролилось ради ее будущей революционной славы. Твоя родина, Герман, сегодня — это Франция 1789 года. Она законно и правомерно явится первооткрывателем совершенно нового социального устройства. Так-то, мой молодой друг, часто я думаю о ближайших судьбах революции и жду взрыва в России. Более того, ты, несомненно, увидишь великое преобразование своей страны. Если б я был моложе! Но ты принадлежишь к счастливому поколению. Не могу не завидовать тебе.
— Верно ли полагать, что в фактических условиях народной жизни России революция назрела?
— Чем черт не шутит! В русском народе накоплено уже много взрывчатых сил. Негодование растет вместе с эксплуатацией и жестокостью режима. Если даже правящая клика решилась бы спасаться с помощью либеральной конституции, это ей не удастся сделать без экономических перестроек. Факты, статистика, опыт учат нас, что в России вообще, равно как и среди трудящихся, есть уже все, чтобы перестроить общество по-новому.
— Как вы думаете, возможно ли моментальное осуществление коммунизма в моей отчизне? — спросил Лопатин, который слушал Энгельса с пылающим лицом. Он то и дело снимал очки, которые в этот раз не помогали ему, а мешали видеть сидевшего за столом Энгельса.
— Я не верю в мгновенные чудеса, даже если они осуществление мечты всей нашей жизни. Коммунизм неизбежно победит повсюду, и ваша страна будет, надеюсь, и в этом первой. Ясно, что царизм себя изжил, народ начал понимать это. Нет сомнения, что русский пролетариат сумеет безошибочно найти красноречивых и дельных выразителей своих нужд и чаяний. Твоя родина, Герман, необозримый клад талантливых людей и бесстрашных революционных бойцов.
Энгельс и Лопатин говорили о грядущей русской революции, о путях политического и социального возрождения замечательного северного государства, и ученик с полуслова понимал того, кого с любовью называл про себя учителем. Нередко и Энгельс договаривал и углублял мысли своего собеседника,
Лопатин мучительно выбирал, с кем идти ему дальше по революционной стезе. Отчаянно храбрый, упорный, он нередко действовал как одиночка, то сближаясь с различными группами, то отходя от них и не вступая формально ни в какую революционную организацию. Оставаться за рубежом Лопатин не хотел и твердо решил вернуться на родину, чтобы бороться лицом к лицу с врагами. Группа «Освобождение труда», только что возникшая, представлялась неистовому революционеру беспомощной, оторванной от трудящихся.
«Когда еще оно проникнет в толщу русского на рода?» — думал Герман. Ждать он не хотел, да и не умел Он решил, что сможет возглавить и привести к победе преследуемых последователей разбитой «Народной воли». Россия казалась ему все еще погруженной в спячку. Всколыхнуть ее надо было, по мнению Лопатина, любыми, пусть самыми опасными средствами.
Продолжая разбирать и систематизировать экономические рукописи Маркса последних 20 лет, Энгельс в феврале 1884 года неожиданно для себя наткнулся на обширный конспект книги прогрессивного американского ученого Л. Г. Моргана «Древнее общество», составленный Марксом в 1880–1881 годах. В конспекте Энгельс нашел множество критических замечаний автора «Капитала», а также сформулированные им в процессе чтения выводы, дополнения, обобщения. В свои тетради Маркс вписал многое из других книг о первобытном обществе, сделал наброски, в которых изложил взгляды, мысли об истории человеческой культуры.
Конспект вызвал у Энгельса живейший интерес. Много вечеров провели они некогда с Марксом в беседах об истории человечества на ранних этапах его развития, стремясь уяснить себе, как шел процесс разложения первобытного строя, когда и как появились частная собственность и классовое общество, каковы были семейные отношения во времена дикости и варварства, когда появилось государство и какова его сущность?
Энгельс еще при жизни Маркса опубликовал много собственных исследований по истории Греции, Рима, древней Ирландии, о жизни древних германцев. Все его работы высоко ценил Маркс.
Обнаружив конспект книги Моргана, Энгельс не сразу пришел к мысли написать книгу о семье и государстве. В письме к Каутскому он выразил пожелание, чтобы кто-нибудь взял на себя труд написать разоблачительную книгу о том, как голландские колонизаторы беспощадно эксплуатируют народы Явы, находящиеся еще на ступени первобытного коммунизма.
Далее Энгельс рассказывал:
«Относительно первобытного состояния общества существует книга, имеющая решающее значение, такое же решающее, как Дарвин в биологии; открыл ее, конечно, опять-таки Маркс: это — Морган, «Древнее общество», 1877 год. Маркс говорил об этой книге, но я тогда был занят другим, а он к этому больше не возвращался; он, очевидно, был доволен таким оборотом дела, потому что, судя по очень подробным выпискам из этой книги, сам хотел познакомить с ней немцев, Морган в границах своего предмета самостоятельно вновь открыл марксово материалистическое понимание истории и приходит к непосредственно коммунистическим выводам в отношении современного общества. Впервые римский и греческий gens получил полное объяснение на примере родовой организации дикарей, в особенности американских индейцев; таким образом, найдена прочная база для первобытной истории. Будь у меня время, я обработал бы этот материал, использовав замечания Маркса, для статьи в «Sozialdemokrat» или в «Neue Zeit», но об этом и думать нечего».
Листая по вечерам страницы конспекта Маркса, вчитываясь в его выводы, выписывая марксовы формулировки, Энгельс постепенно приходит к выводу, что при всей его занятости стоит взяться за книгу об истории первобытной культуры. Тем самым он дополнит научную картину развития буржуазного общества, данную Марксом в «Капитале», очерком о первобытно-общинной и рабовладельческой формациях, а в известной мере и о феодальном строе.
«…на мне, собственно, лежит эта обязанность по отношению к Марксу, и я могу использовать его заметки», — писал Энгельс Каутскому в конце марта 1884 года и со свойственными ему порывистостью, страстностью и быстротой принялся писать главу за главой в столь стремительном темпе, что уже через несколько месяцев книга, которой суждено было стать одним из основных сочинений современного социализма, была готова и отправлена в набор в Цюрих. Писалось легко, мысли нетерпеливо рвались на бумагу, ибо это был итог критического осмысления всего, что уже успели открыть историки, этнографы, палеонтологи, это было суммирование взглядов, сложившихся на протяжении многих лет совместных размышлений с Марксом.