В «Революции и контрреволюции» Энгельс выступает как выдающийся, первый в истории военный стратег и тактик пролетариата. Говоря о вооруженном восстании как об искусстве, таком же как война, как другие виды искусства, он подробно останавливается на всех этапах его подготовки и осуществления, требуя от революционного класса решительности, смелости, наступательного порыва.

«Восстание есть искусство, точно так же как и война, как и другие виды искусства. Оно подчинено известным правилам, забвение которых ведет к гибели партии, оказавшейся виновною в их несоблюдении… Во-первых, никогда не следует играть с восстанием, если нет решимости идти до конца… Во-вторых, раз восстание начато, тогда надо действовать с величайшей решительностью и переходить в наступление. Оборона есть смерть всякого вооруженного восстания; при обороне оно гибнет, раньше еще чем померилось силами с неприятелем. Надо захватить противника врасплох, пока его войска еще разрозненны; надо ежедневно добиваться новых, хотя бы и небольших, успехов; надо удерживать моральный перевес, который дало тебе первое успешное движение восстающих; надо привлекать к себе те колеблющиеся элементы, которые всегда идут за более сильным и всегда становятся на более надежную сторону; надо принудить неприятеля к отступлению, раньше чем он мог собрать свои войска против тебя».

Энгельс был первым военным теоретиком рабочего класса. В «Анти-Дюринге» он сформулировал основные положения марксизма о войне и военном деле. Армия и флот целиком связаны с экономическими условиями страны. Вооружение и состав войск, организация и тактика определяются прежде всего уровнем производства и состоянием средств сообщения. Успех армии зависит не столько от «гениальных полководцев», сколько от изобретателей лучшего оружия, от духа и обученности солдата. В «Анти-Дюринге» Энгельс с гениальной проницательностью предсказал, что наступит время, когда армия из орудия господствующих классов превратится в могучую силу победоносной пролетарской революции.

«Армия, — писал Энгельс, — стала главной целью государства, она стала самоцелью; народы существуют только для того, чтобы поставлять и кормить солдат. Милитаризм господствует над Европой и пожирает ее. Но этот милитаризм таит в себе зародыш собственной гибели. Соперничество между отдельными государствами принуждает их, с одной стороны, с каждым годом затрачивать все больше денег на армию, флот, пушки и т. д., следовательно, все более приближать финансовую катастрофу; с другой стороны, оно заставляет их все серьезнее применять всеобщую воинскую повинность и тем самым обучать в конце концов весь народ владеть оружием, так что последний приобретает возможность в известный момент осуществить свою волю вопреки командующему военному начальству. И этот момент наступит, как только народная масса — деревенские и городские рабочие, а также крестьяне — будет иметь свою волю. На этой ступени войско монарха превращается в народное войско, машина отказывается служить, и милитаризм погибает в силу собственного диалектического развития».

В Манчестере Энгельс продолжает изучать иностранные языки. Накануне Крымской войны он начинает изучать русский и персидский, датская война заставила Энгельса взяться за изучение скандинавских языков; обострение ирландской проблемы привело к изучению кельтско-ирландских языков. Знание языков помогало Энгельсу в его деятельности в I и II Интернационале, оно позволило ему написать ряд ценнейших марксистских трудов по лингвистике и сравнительному языкознанию. Истинный полиглот, Энгельс говорил и писал свободно на 12, а читал на двадцати языках. Русский язык он изучал с любовью и основательно. В его литературном наследстве сохранился сделанный им перевод на немецкий язык пятнадцати строф из «Евгения Онегина», а также его записи, связанные с чтением «Медного всадника» Пушкина и «Горя от ума» Грибоедова. Вообще Энгельс хорошо знал русскую литературу, читал, кроме Пушкина и Грибоедова, также Державина, Салтыкова-Щедрина, Добролюбова, Чернышевского. О русском языке Энгельс говорил, что он «…всемерно заслуживает изучения как сам по себе, ибо это один из самых сильных и самых богатых живых языков, так и ради раскрываемой им литературы…»

В незавершенном очерке «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» Энгельс изложил и обосновал основные взгляды марксизма на происхождение языка.

Маркс и Энгельс отличались чрезвычайной многогранностью интересов и познаний. Они превосходно знали литературу восточных и европейских стран, любили народный эпос. Мгновенно отличали они подделку от истинного шедевра и всегда требовали в искусстве и литературе жизненной правды не только в обрисовке характеров и обстоятельств, но и воспроизведении деталей.

Многочисленные разбросанные в фундаментальных трудах и письмах мысли Маркса и Энгельса об искусстве и литературе отражают последовательность и цельность их этических и эстетических взглядов и составляют органическую часть всего их мировоззрения.

Поразительна переписка Маркса и Энгельса. За двадцать лет жизни в разлуке письма двух гениев создали энциклопедию всей экономической, философской, политической, научной и культурной жизни планеты их времени. Это сокровищница, раскрывающая многие тайны научного созидания, открытий, находок. Письма вводят в творческую лабораторию величайших мыслителей земли, раскрывают диалектику их мышления. Маркс и Энгельс в своей переписке раскрыли самую сущность своих характеров: необъятную душевную щедрость, жизнерадостность, острое чувство юмора, любовь к хорошей шутке и смеху, целеустремленную волю, страсть к борьбе, неизменную бодрость.

1869 год оказался для Маркса необычно разнообразным. Он ездил не только в Манчестер, но побывал несколько раз на континенте. В Париже у Лафаргов Маркс жил под именем А. Вильямса, чтобы таким образом избежать преследования полиции. Снова Карл прогуливался по значительно изменившейся, давно не виденной им столице Франции. На улице Ванно в Сен-Жерменском предместье он долго стоял, поглощенный воспоминаниями, против дома, где провел когда-то с Женни счастливый год.

В начале сентября вместе с дочерью Женни Маркс отправился в Ганновер к Кугельманам. По дороге он остановился на день у двоюродного брата Филипса в Аахене, затем заехал к знакомым в Майнц и Зигбург. Дела привели его и в Гамбург к издателю Мейснеру.

В Ганновере Кугельманы окружили Карла и Женнихен дружеской заботой. Приветливая, превосходно воспитанная, очень тактичная Женнихен завоевала сердца Гертруды и Френцхен. Кугельман не скрывал своего преклонения перед Марксом. Однако в отношении его к автору «Капитала» была примесь опасной экзальтации, которая подобна бурлящей пене над пивом. Внезапно взметнувшись вверх, она так же быстро исчезает, и тогда обнаруживается не дополна налитая кружка.

В одной из комнат о пяти окнах, в которой обычно музицировали, вдоль стен на подставках были расставлены гипсовые бюсты греческих богов. Кугельман надоедал Марксу сравнениями, утверждая, что Карл похож на Зевса.

Красноречивый врач погружался в глубокомысленное созерцание Маркса.

— Классические боги — символ вечного покоя, лишенного страсти. Не правда ли? — заявил он как-то.

— Вы не правы, — ответил Маркс, не задумываясь, — они символ вечной страсти, чуждой покоя.

Когда к Марксу приходили товарищи по партийной или политической работе, Кугельман принимался ворчать. Он хотел, чтобы, подобно античным богам, Маркс был недоступен людям, метал молнии и громовые стрелы на бумаге, а не занимался тем, что ганноверскому гинекологу казалось всего лишь земной суетой, не стоящей траты времени. Маркс вежливо, но решительно прекращал сетования Кугельмана и продолжал общаться с самыми различными людьми. Его посетила депутация швейцеровского союза рабочих-металлистов, и более часа продолжалась их оживленная беседа. Маркс рассказал делегатам о подлинном значении профсоюзов как школы социализма и высказался против принципов организации рабочих объединений, проводимых Швейцером и его партией. Спустя три дня к вождю Интернационала пришли три члена Центрального комитета Социал-демократической рабочей партии Германии.