Лето 1865 года отличалось, даже и по английским понятиям, чрезвычайной влажностью. Ежедневно шли холодные дожди. В редкие часы потепления Маркс придвигал стол к окну, которое открывал настежь, и писал, радуясь охлаждающей струе свежего воздуха. В результате его атаковал жестокий ревматизм. Боль в лопатке затруднила писание. Он не мог приподнять руки. Пришлось отложить работу. Денежные дела его были также нехороши. Энгельс присылал другу регулярно необходимые суммы на все расходы для уплаты вновь появившихся долгов. Он с нетерпением ждал окончания первого тома «Капитала».

«В день, когда рукопись будет отослана, я напьюсь самым немилосердным образом, — шутил Фридрих в одном из писем, — отложу это только в том случае, если ты приедешь сюда на следующий день и мы сможем это проделать совместно». В том же письме, беспокоясь за здоровье Карла из-за ревматических болей, он писал: «Закажи себе два больших фланелевых мешка такой величины, чтобы они полностью прикрывали больные места… мешки эти наполни отрубями и согревай их время от времени в печке до такой температуры, какую ты только в состоянии выносить… При этом ты должен оставаться в кровати, тепло укрывшись…»

К ревматизму присоединилась болезнь печени. Все это крайне угнетало Маркса. Он был невесел и раздражён.

В доме на Мэйтленд-парк-род почти все лето жил Друг юности Карла, брат его жены, Эдгар фон Вестфален, приехавший из Техаса, куда собирался снова со временем вернуться. Участник Союза коммунистов в Брюсселе, он за долгие годы, проведенные в американских степях, значительно изменился. В уединении этот по сути своей хороший человек усвоил самый узкий вид эгоизма. Он не обогатил души, не развился умственно, шагнул назад. Маркс внимательно присматривался к нему, печалясь о том, что потерял соратника-бойца. Но Лаура находила, что дядя Эдгар в высшей степени славный парень, и Тусси также любила проводить с ним часы досуга, находя его забавным. Только Женнихен видела опустошенность Эдгара и соглашалась с мыслью отца о том, что бывшего коммуниста сгубили отшельничестве, отсутствие больших целей и работы для людей. Добродушный по природе, он напоминал, по мнению Карла, своим откровенным и непроницаемым эгоизмом ласковую кошку.

Естественным следствием такой жизни стал постоянный страх болезней и смерти, который с некоторых пор стал терзать Эдгара фон Вестфалена.

— Черт возьми, ты ли это? — вопрошал Карл своего шурина, когда тот принимался жаловаться на плохое самочувствие и несварение желудка. — Ты, который раньше чувствовал себя в безопасности даже среди тигров, леопардов и змей?

Эдгар отговаривался тем, что стар и покончил счеты с прежней жизнью.

— Мне остается одно: заботиться только о своем здоровье.

Слушая шурина, Карл с глубокой горечью думал о том, как много людей он потерял. Лучшие из лучших его друзей, такие, как Вильгельм Вольф, Георг Веерт, Конрад Шрамм, преждевременно сошли в могилу, другие умерли для борьбы.

Прикованный болезнями к постели, Карл с увлечением занимался астрономией. Бескрайные просторы вселенной, далекие звезды и планеты влекли его вечно ненасытимый мозг. Он хогел знать все, что только можно было постичь человеку. Теория Лапласа об образовании небесной системы, научные объяснения вращения различных тел вокруг своей оси, закон различия вращения планет Кирквуда и многое другое в науке о вселенной тревожили его мысль. Познавать — вот высшее наслаждение, которое открылось Марксу с юности. Как и Гегель, он страстно увлекался астрофизикой. Не меньше влекла его математика, без которой он не представлял себе науки.

Долги росли. Все вещи снова были снесены в ломбард.

«Уверяю тебя, — писал Карл Фридриху, — что я лучше дал бы себе отсечь большие пальцы, чем написать тебе это письмо. Это может прямо довести до отчаяния — мысль, что полжизни находишься в зависимости от других. Единственная мысль, которая меня при этом поддерживает, это то, что мы оба ведем дело на компанейских началах, причем я отдаю свое время теоретической и партийной стороне дела. Я, правда, занимаю квартиру слишком дорогую для моего положения, да и кроме того, мы этот год жили лучше, чем когда-либо. Но это единственный способ дать детям возможность поддерживать такие связи и отношения, которые могли бы обеспечить их будущее, не говоря уже о необходимости хоть короткое время вознаградить их за все, что они выстрадали. Я думаю, что ты сам будешь того мнения, что если даже рассматривать это с чисто купеческой точки зрения, то теперь был бы неуместен чисто пролетарский образ жизни, который был бы очень хорош, если бы мы были с женой одни или если бы мои девочки были мальчиками».

Энгельс тотчас же оказал Марксу необходимую денежную помощь, но еще много лет семью Маркса терзала бедность.

В конце сентября 1865 года в Лондоне состоялась первая конференция Интернационала. Она была созвана по настоянию Маркса, который считал, что секции Международного Товарищества Рабочих еще не достаточно окрепли и не готовы к созыву общего конгресса.

В течение пяти дней делегаты от Франции, Швейцарии, Бельгии совместно с членами Генерального совета слушали доклады о положении в отдельных секциях. Либкнехт прислал отчет о рабочем движении в Германии. Большое значение имело установившееся во время конференции личное общение между наиболее деятельными членами Генсовета — Дюпоном, Эккариусом и Лесснером, с переплетчиком делегатом от Франции Варленом и приехавшим из Швейцарии щеточником Беккером. Оба эти самородка были гордостью рабочего движения. Встречи в Лондоне способствовали укреплению авторитета Интернационала и сплочению вокруг Маркса наиболее боевых пролетариев. Конференция подготовила их к совместным выступлениям на конгрессах по важнейшим вопросам программы и тактики. Они решительно высказались против сектантов-прудонистов, которые требовали, чтобы Международное Товарищество занималось исключительно экономическими вопросами и не вторгалось в политику.

Дни работы конференции совпали с первой годовщиной Интернационала. Было решено отпраздновать эту важную дату — 28 сентября — и одновременно огласить на вечере обращение к американскому народу по случаю уничтожения рабства и победы республики.

В просторном высоком Сент-Мартинс-холле собрались участники Лондонской конференции и члены товарищества с семьями, проживавшие в Лондоне. Пришло немало гостей.

В половине восьмого всем присутствующим предложили чай Оркестр Ассоциации итальянских рабочих грянул любимый народом «Марш Кошута», затем он сыграл «Гвардейский вальс».

Несколько музыкантов на корнетах и саксхорнах исполнили «Каприччио», заслужив аплодисменты. Затем раздался пронзительный звонок, и председатель Генерального совета Оджер открыл торжественное заседание. Гражданин Кример, откашливаясь, долго протирал очки, наконец водрузил их на нос и прочел обращение к американскому народу. Зал встретил документ одобрительными возгласами:

— Слушайте! Слушайте!

— Да здравствует Свобода и Братство!

С короткими речами выступили французский и немецкий делегаты. Они напомнили, что прошел год, как в этом же зале был основан Интернационал.

Волной пронеслись по Сент-Мартинс-холлу приветствия, и все, как один, запели «Марсельезу». На сцену вышли хористы. Сухощавый дирижер во фраке с большой красной гвоздикой в петлице объявлял каждую исполняемую немецкую песню. Он заметно волновался. Дирижируя, он пел вместе с капеллой, мастерски слаженной и музыкальной. Голоса, сливаясь, звучали, как один великолепный по звучности инструмент. Все хористы были немецкие изгнанники. И когда они пели с большим чувством и воодушевлением «Вахту на Рейне» Шмитца, «Крест над ручьем» Рентайера и особенно «Радость охотника» Астхольца, многие в зале подносили платки к увлажненным глазам. Песни волновали и стирали грани времени и пространства. Зато шуточная «Мастерская» развеселила слушателей, и припев к ней, бодрый, подмывающий, подтягивали в зале.

В перерывах между выступлениями хора говорили ораторы на разных языках. Речь польского делегата Бобчинского, несколько патетическая, произвела на всех большое впечатление.