— Ничего, вот теперь с голодухи не опухнем,— озорно улыбнулся Римша и извлёк откуда-то из своих многочисленных карманов на камуфляже темно-коричневый стограммовый пузырёк,— спирт, брателлы…
— Оба-на,— загорелись глаза у Илюхи.
— Откуда взял?— спросил не меньше друга удивлённый и обрадованный находкой Павлюченко.
Римша солидно откашлялся и профессорским голосом, как он себе этот самый голос представлял, заговорил:
— Цените, милиционеры, не закроил, делюсь, пользуйтесь моей добротой пока живой, чистый медицинский спирт, фанфурик почти канолевый, непочатый. Для себя, можно сказать, берёг, на чёрный день, который начался бы с похмельного синдрома…
— Откуда взял,— повторил вопрос Аркаша.
— Помните,— поднял к потолку свой не совсем чистый палец «профессор кислых щей» Римша,— у меня какая-то аллергическая сыпь была в начале командировки? Начмед военной комендатуры мне выдал спирт её протирать, заметьте, не скряга Зольников. Так сыпь сама прошла, а спирт сохранился…
На радостях Павлюченко заколотил в спальную полку над головой:
— Эй, балаболка молчаливая, спускайся, кушать подано.
Все, улыбаясь, посмотрели в спину Синельникову. Тот поворочался в своём немудрёном укрытии и в первый раз со времени, как тронулся поезд, произнес нечто членораздельное:
— Я не хочу, спасибо…
— Ну, хозяин — барин,— произнёс Моторин,— не хочет не надо, нам больше достанется… Римша, разливай!
Вскоре развели минералкой спирт по кружкам, вскрыли «тушняк», покромсали луковицы на пахучие кругляки. С привычным металлическим звоном сдвинули эмалированные фронтовые кружки. Моторин произнёс, сообразно торжественности момента, речь:
— Ну, мужики, за победу!
— За неё родимую…
— Чтоб нашим врагам тепло и сухо было в каменистых могилах…— согласились со старлеем и остальные.
Выпили с тягучим выдохом, потянулись «складнечками» к банкам с тушёным мясом. Из соседнего купе заглянул к ним летёха Бориска Пархоменко, оценил обстановку, заговорщически заулыбался:
— Вы чо кружками на весь вагон стучите, вообще уже стыд потеряли, или как?
— Или как…— не долго соображая, отреагировал языкастый Римша.
Пархоменко покинул своё купе и переместился к ним:
— У вас, что ещё что-то осталось, ведь Петруха ваш, я видел, всю провизию отдал…
— Кому отдал?— и Римша, и Моторин, и Аркашка внимательно уставились на гостя.
— Так вы что сами не в курсах, какой у вас товарищ Синельников Тимур и его команда?— невозмутимо спросил в свою очередь летёха.
— Ты давай воду не мути,— шарахнул его ладонью по коленке Моторин,— говори толком, что видел?
— Видел, как он отдал ваш рюкзак с продуктами и водкой беженцам на вокзале, там семья такая на чемоданах сидела. Он стоял, стоял, глядел, глядел, и всё казаку и отдал…
Моторин, Римша и Павлюченко посмотрели в спину Синельникову, который, заснув, мирно сопел на второй полке. Моторин незло произнёс:
— Вот ведь пионэр хренов…
— Да,— развёл руками Аркадий,— что тут скажешь.
— Башку б ему оторвать меценату,— резюмировал Володька.
— А то пошли к нам,— пригласил Пархоменко,— у нас тут всего валом, и водяры тоже, да ещё мы тут лишний ящик сухпая у старшины прибарахлили на всех хватит…
— А пошли,— согласился Илюха.
Они сгребли со стола немудрёный «хавчик», Петруху будить не стали, переместились в соседнее купе.
А Синельникову в этот трогательный войскового братства момент снился запылённый, залитый солнцем Моздокский вокзал. Выметенный перрон, посреди которого на нескольких битых временем кургузых чемоданах и разноцветных узлах сидела казачка лет тридцатипяти с осунувшимся и заплаканным лицом, прижимая к себе трёх разновозрастных вихрастых пацанов, младшему из которых было года три. Рядом с ними прохаживался в кажущемся бутафорским в этой ситуации казацком костюме мужик лет сорока и курил сигарету без фильтра. Форма на нём была в некоторых местах истёрта до дыр, плечи и голова опущены. Смотреть на такого же вихрастого, как и его сыновья, отца семейства было не просто жалко, а жалко до ломоты в сердце русского человека. Текли по усам казака толи сопли, толи слёзы. Куда он ехал, зачем, кому и где он нужен со своими детьми и заботами? Ему и самому-то было неизвестно…
Прапорщик милиции Синельников стоял, стоял, смотрел, смотрел на этих беженцев на своей собственной российской земле и вдруг осознал себя, прямо изнутри почувствовал, что он и есть власть, что он и есть это самое российское государство, которое этот человек в казачьей форме преданно защищал на границах. Он, Синельников и обязан оказать этой семье брошенной войной в круговерть произвола и неизвестности посильную помощь. Вот он и шагнул к казаку, вот он и отдал ему рюкзак с водкой и провизией. А тот принял этот рюкзак, слава тебе Господи, не взыграло ретивое терского казачества, принял…
Глава 34
Милиция на бронепоезде
Сопел прапорщик Петруха Синельников, неминуемо приближаясь к мирному дому с каждым перестуком колёс, и то блаженно улыбался во сне, то скрипел зубами. А снилась ему вся сразу его «маленькая война», все его прежние командировки и служба в армии.
До нынешней «крайней» командировки в Чечне ему пришлось побывать уже два раза, и оба раза в первую кампанию. Синельников до патрульно-постовой службы городского УВД служил в девяносто шестом в звании сержанта в линейном пункте милиции станции Княжпогост. Тот сводный отряд был сформирован из сотрудников ЛОВДТ от Коми до Александрова по всему участку Северной железной дороги, всего сорок пять человек. Командиром у них был майор Владимир Павлович Дмитриев из Архангельска.
Из Коми в отряде было только двое Петруха и парень из Кослана прапорщик Василий Афанасьев. Он был охотником и стал в отряде снайпером, а Синельникову досталась должность пулемётчика, за ним закрепили ПК. Пулемётчиком Петруху назначили в Ярославле на курсах подготовки перед выездом непосредственно в Чечню. Долго не могли подобрать пулемётчика. И тут он обмолвился:
— Могу пулемёт собрать и разобрать с закрытыми глазами.
Командир сначала ему не поверил:
— Ну, конечно, рассказывай!
— Можете проверить.
— И проверим,— улыбнулся Дмитриев.
Он завязал сержанту глаза, и тот уложился в норматив. Так Синельникова и назначили пулемётчиком, а ему это было не сложно потому, что в армии Петруха был старшим техником по вооружению.
В Чечню прибыли в конце марта на станцию Червлёная Узловая, жили в пассажирских вагонах. Неподалёку от них несли службу ребята из Питера. Рядом с их жилым вагоном стоял грузовой крытый вагон с вооружением, боеприпасами и продовольствием. Вагоны стояли прямо напротив вокзала. «Товарняк» с оружием был огорожен бетонными плитами. В функции сводного отряда входили охрана станции, охрана железнодорожного моста через реку Терек и сопровождение на бронепоезде эшелонов с личным составом и вооружением.
Бронепоезд, это, правда, слишком громко сказано. Он, представлял из себя несколько платформ укреплённых мешками с песком и одним БТРом.
Во время командировки много чего происходило, но в памяти остался один особенно яркий случай. В населённом пункте, название которого, к сожалению, Петруха уже не помнил, он находился от их пункта временной дислокации в сторону Дагестана, боевики напали, захватили и разоружили местный РОВД. Отряд ЛОВДТ находился ближе всех, их и подняли по тревоге. Колонной, которая состояла из БМП и войскового «Урала» с личным составом в сорок человек, бойцы срочно выехали туда. Но до места не добрались, навстречу попалась колонна из двухсот боевиков, которые топали пешком в сторону станицы Червлёной.
Остановились друг перед другом лоб в лоб, заняли позиции, значительный перевес сил был на стороне боевиков. Милиционеры понимали, начнись боестолкновение, их сотрут в порошок. Вооружены бандиты были очень серьёзно. Командир принял решение:
— Всем оставаться на занятых позициях, пойду на переговоры…