Платформа пуста, поезд еще не пришел. Кассирша меланхолично щелкает компостером.
— Как с билетами на тридцать второй?
— В это время всегда свободно...
— А в шестой вагон?
— Тем более. Это мягкий.
Странно, что Анданов взял мягкий вагон. Он не похож на человека, который с легким сердцем извлекает из кармана бумажник.
Глухо гудят рельсы, дальний огненный глаз паровоза шарит по сопкам.
Вскоре платформу заливает свет паровозного прожектора, и люди становятся угольно-черными. За палисадником я вижу Ленку. Лунно сияет ее шлем. Дурацкая песня почему-то приходит на память: «...и марсианочка с фотон-наю ракетою ко мне летит, летит...»
Проводник мягкого вагона оказывается на редкость словоохотливым. Он фонтанирует, как тюменская скважина. Вид милицейского удостоверения приводит его в восторг. Этот курносый увалень любит приключения.
Да, он помнит — такой высокий, строгий пассажир, а жена его маленькая, полненькая, и он поддерживал ее под руку, потому что была больна. Да, это он, тот пассажир, на фотокарточке, факт. Наверно, научный работник. Почему? Ну, такой серьезный и ехал в мягком вагоне. Не остался ли пассажир на перроне? Нет, он ехал до конца. Билет у них был в третьем купе, там ехал какой-то инженер, который пил удивительно много чая, просто даже подозрительно много...
Ладно, он, проводник, больше не будет отклоняться от темы. Значит, пассажир с больной женой вошли в купе, а инженер вскоре выскочил оттуда со своим подстаканником. У него был собственный серебряный подстаканник — тяжелый, как гиря. Ладно, ближе к делу. Инженер сказал, что не хочет ехать в одном купе с женщиной, которая больна неизвестно чем и громко стонет. Вообще-то, конечно, он прав. Нынче эти вирусы в моде — страшное дело.
Инженера перевели в другое купе, а строгий пассажир с женой ехали одни. Сам пассажир попросил: вагон-то свободный. Выходил ли пассажир из купе? Ну, этого он не знает, потому что вскоре после Коробьяникова пошел спать, а дежурить заступил напарник...
Дежурный по станции бьет в колокол.
— Да где же напарник-то?
— Он за кипятком... Федя!
Я вижу, как мчится Федя, расплескивая воду из ведра. Поезд лязгает и трогается. В два прыжка я оказываюсь у палисадника.
— Ленка! Я поехал. Соскочу на первой станции и завтра вернусь.
— Выходи в Лихом! — кричит Ленка. — Подожди на станции. Я скоро буду там... По тропинке проеду-у!
— Не надо!
— Жди!
В служебном купе напарник Федя косит на меня глазом. Он осторожен, себе на уме и в отличие от приятеля не склонен радоваться приключениям.
— Значит, я заступил. Зашел в купе к этому товарищу: не нужно ли чего? «Нет, — говорит, — не нужно». Жена хворая лежала. В полтретьего он вышел из купе. Спросил бинта. Ногу он поранил, прыгая с полки. Соды спросил для жены. Ну, дал я соды, бинта.
— Вы точно видели этого пассажира?
— А вот как вас вижу, так и его.
Вот и все. Можно возвращаться. Круг сузился. Теперь их остается только двое — Жарков и незнакомец, навестивший Осеева последним.
— Вы извините, конечно, — говорит курносый проводник, чрезвычайно довольный маленьким происшествием. — Он что, преступник большой? Может, замечу где — поймаю!
— Не надо. Никакой он не преступник. И про разговор этот забудьте.
Пусть себе спокойно охотится на медведей почтмейстер! Тасует письма. Рассылает телеграммы. Он даже и не подозревает, что нависшее над ним подозрение в эту минуту рассыпается прахом.
Проводник кажется разочарованным. Он-то ожидал!
На станции Лихое, на пустой платформе горит керосиновый фонарь, а вокруг — августовская темь.
Шумят невидимые деревья и пахнет сырым лесом.
Зря я ввязал Ленку в эту ночную поездку. Где она блуждает на своей «Яве»? Разъезд Лихое соединяет с Колодином тропка, вьющаяся по тайге, как слабый ручеек. Тридцать пять километров тайги. Уж лучше бы Ленка отправилась не в Лихое, а в Полунино — там хоть какая-то дорога.
Еще слышен шум поезда. Он плетется по однопутке, по самому краю озера. Когда погаснет стук колес, можно будет услышать голос Катицы, той реки, по которой мы с Ленкой когда-то плыли к необитаемому острову. Знакомые с детства места.
Вот поезд подошел к мосту через Катицу, затих — там еще один из многочисленных разъездов. А дальше, через час-другой неторопливой езды, станция Полунино, северная оконечность озера Лихого.
В Полунине мы с Ленкой достали старую лодку. Да, тогда мы чудом избежали опасности. Железная дорога не сразу уходит от Колодина — пройдя, как комета, на расстоянии от города, она описывает дугу. Огромное озеро Лихое прижимает рельсы к хребту. Это обстоятельство и выручило нас с Ленкой во время робинзонады: обходчик заметил, как лодка входила в Катицу. Он-то и помог найти нас. Уйди мы не к западу от Колодина, а к востоку, в глухую тайгу, мы бы затерялись в лесах.
Ленки все нет. Шальная девчонка, выдумщица! Я не могу больше ждать безучастно. Надо идти навстречу.
В тайге темно, но меня выручает карманный фонарик. Тропа сухая. Но там, по пути к Колодину — река. Быстрая Черемшанка. Как Ленка перескочит ее на своем мотоцикле?
Еще прежде чем услышать стук двигателя, я вижу, как над головой загорается мертвенным светом верхушка ели, потом выступает еще несколько вершин пониже. Потом я слышу стрекот «Явы». Фара в темном лесу кажется ярче солнца.
— Ленка, сумасшедшая...
— Устала как черт. — Голос у нее хриплый. — Разожги костер. Хорошо, что какая-то добрая душа догадалась проложить мостик через Черемшанку. Знаешь, где хариусов ловили?
Огонь с треском поедает хвою. Теперь, наконец, я вижу Ленку. Она сидит, как любят сидеть все девчонки у костра, подтянув колени к подбородку и неподвижно глядя на огонь. Костер разгорается, и лицо ее то уходит в темь, то снова выступает из ночи. Щеку пересекает царапина, брюки в грязи. Решилась на такое путешествие, чтобы не оставлять меня на пустом разъезде!.. А я не писал ей эти годы.
Мы сидим у костра и молчим. Есть самые простые радости на свете, которые чаще всего не замечаешь, настолько они естественны и бесхитростны. Но потом — только потом! — узнаешь, что они-то и были счастьем. С годами начинаешь понимать это. Мы думаем о счастье в будущем времени, но оно всегда в прошлом, потому что как настоящее неощутимо. Этот костер и женщина-девочка, положившая подбородок на колени, такая усталая, и алые сосновые стволы, и короткое, но полное ощущение покоя, все это станет потом счастьем, я знаю. Первой нарушает молчание Ленка.
— Тебе что-нибудь дала эта поездка?
— Да. Есть линии, которые мы называем ложными. Но сначала надо узнать, действительно ли они ложные.
Ленка смотрит на огонь. Глаза у нее сейчас темные-темные.
— Да, бывают в жизни ложные линии, — говорит она.
Что-то беспокойное, тяжелое лежит у нее на душе. Я беру ее руку в свою и ощущаю живую прохладу.
— Я так мало знаю о тебе, Ленка.
— Любопытство следователя?
Она всегда была такой — мягкая, добрая, своя, и вдруг неожиданный укол.
— Прости, Пашка. Это я так... Знаешь, у меня такое чувство, будто я вложила в него всю свою жизнь и мне ничего не осталось.
Она говорит так, словно мне знаком каждый ее день из этих шести лет. Но я знаю, кого она имеет в виду.
— Я вернулась из Ленинграда... Нельзя надолго уезжать из маленьких городов, а если уехал, лучше не возвращаться, верно ведь? Весной к нам прибыл аттракцион «Бесстрашный рейс»: знаешь такую потеху, когда мотоциклист гоняет внутри деревянного колодца? Я никогда не любила балаганов. А тут Леша — он теперь завотделом культуры — потащил меня. «Познакомлю с интересным человеком».
Мотоцикл ревел, стена качалась, публика ахала. Потом Леша познакомил меня с Жарковым. Тот показал новый трюк и сказал: «Только для вас».
Я села на его машину и спросила, что нужно сделать, чтобы поехать по стене. Он не знал, что я умею ездить, думал — шутка. А я поехала. Надо было резко набрать скорость и лезть наверх, когда почувствуешь, что инерция достаточно плотно прижимает к доскам. Самое трудное — спуск...