— Достаточно, дальше я знаю. Как по вашему — чем был вызван этот возглас Морозова, когда он бросился к выходу?

— А я почем знаю? В телик он пялился. Я сначала подумал, что, может, Мишка там чего наколбасил, а сейчас и не знаю.

— А вы на экран так ни разу и не посмотрели?

— Нет. Сначала занят был, а после молнии я к телику и подойти боялся — опасно! У нас в селе лет десять назад телку во время грозы убило, а вот у соседей…

— Да-да. Гроза дело такое… А сколько времени прошло с момента, как Морозов выскочил из комнаты, до того, как вы сами выбежали во двор?

— Не засек. Минуты три-четыре, может, пять…

— Ясно. А что вы можете сказать о взаимоотношениях Морозова и Лихачева? Были ли между ними какие-нибудь ссоры?

— Ссоры? Да нет. Спорили они часто, даже ругались — все из-за этой своей философии. Так ведь из-за этого не убивают.

— Вы считаете, что у Морозова не было никаких поводов, чтобы убить Лихачева?

— А я знаю? В душу ему не залезешь. Вы у Агинского Славки порасспрашивайте, он с ним компанию водил.

Следователь понял, что из Ступова больше ничего существенного не выжмешь, и завершил разговор стереотипной фразой насчет копии протокола.

Когда он выходил из комнаты 101, за его спиной царило молчание и на затылке он ощущал давление взглядов четырех пар глаз.

V

Следователь вышел в холл, но покидать его не спешил, хотя на территории завода делать ему было уже нечего. В глубокой задумчивости стоял он посреди холла и пытался систематизировать и увязать полученную информацию.

Откровенно говоря, что-то ни черта не складывалось и не увязывалось у младшего следователя Александра Холмского, которого в детстве дразнили не иначе как Шурик Холмс, что, возможно, и предопределило его дальнейший жизненный путь и выбор профессии.

Вроде обстоятельства дела ясны настолько, что ясней и быть не может. Все на виду, все запротоколировано и захронометрировано. Все действия участников событий можно восстановить с точностью чуть ли не до секунды. Но от этого сами действия понятней не становятся.

Что побудило Морозова сорваться с места и броситься в цех? Сам он на допросе показал, что как раз в тот момент, когда залетевшая в комнату шаровая молния зашла за телевизор, на экране он увидел лежащего в крови Лихачева и кого-то, склонившегося над ним. Кто это был, он не узнал, так как толком не успел рассмотреть, но ясно, что кто-то знакомый, с завода. Увиденное на экране и заставило его побежать в цех.

Следователь попросил его напрячь память и вспомнить, кто склонился над телом Лихачева. Морозов заявил, что знает только, что кто-то хорошо знакомый, а кто — вспомнить не может.

На вопрос, как он может объяснить, что, глядя на экран телевизора в одно и то же время с начальником цеха и начальником смены, он видел совершенно не то, что видели они, Морозов лишь буркнул что-то невнятное и погрузился в молчание, из которого следователю не удалось его вывести.

Все это наводило на подозрения. Не получалось логичной, цельной картинки из показаний разных свидетелей. Никак не получалось…

— Гражданин следователь… — послышался вкрадчивый, тихий голос.

Холмский вздрогнул и обернулся.

Перед ним стоял один из давешних доминошных партнеров Федора Ступова. Это был человек совершенно неприметной наружности, какой-то немного скособоченный и как бы пришибленный. Говорил он тихо, почти шепотом, и в течение всего разговора ни разу не посмотрел следователю в глаза. Кажется, единственной его отличительной приметой была пара стальных коронок на передних зубах.

— …Я извиняюсь, гражданин следователь, — продолжал человек, — вот вы тут у Ступова про Морозова с Лихачевым выспрашивали, так Федька про них ничего и не знает. А вот мне кое-что известно…

— Хорошо, — сказал Холмский, — идемте, я запишу ваши показания. Как ваша фамилия?

Незнакомец в ужасе замахал руками.

— Нет-нет, гражданин следователь, я так… сугубо, так сказать, неофициально… Если уж Морозов Лихачева пришил, то Агинский, дружок его, если пронюхает, что я показания дал, ни перед чем не остановится.

— Вы считаете, что Лихачева убил Морозов?

— А кто же еще? Спекули они, гражданин следователь, фарцовщики. Одна банда.

— У вас есть основания так говорить?

— Конечно же есть, гражданин следователь! Вот сами посудите: сижу я в столовке, обедаю, а за соседним столиком Лихачев с Морозовым, и между собой так, вполголоса — бу-бу-бу, ля-ля-ля… Мне, конечно, до феньки, да ведь уши не глаза — в сторону отведешь, а все равно слышишь…

— Ну и что же вы услышали?

— Так я ж и рассказываю: Лихачев, значит, Морозову говорит: «Спекуляция, мол, опасно… Сесть можно. Следствие, то да се…» А тот ему в ответ: «Не боись, посылки в тюрягу слать буду…» В места заключения, значит… И долго так ругались, сначала вполголоса, а потом уже и на крик перешли, да все непонятно, все по-блатному. А потом видят — я рядом сижу, ну и смолкли. Я, конечно, вида не подал: мол, обедаю, шницель рубаю, ничего не вижу, ничего не слышу, о своем мечтаю. Ну, они на меня буркалами позыркали и успокоились. Вот и все мои на них подозрения, гражданин следователь. Чего не знаю, того не знаю, врать не буду, а это своими ушами слышал. Так что, спекули они, гражданин следователь, одна шайка. Фарцанули чего-нибудь, а капусту не поделили, ну и пришил один другого… Я пошел, гражданин следователь, всего хорошего.

И странная личность повернулась и быстро зашагала прочь.

— Постойте, — закричал вслед Холмский, — я должен это все официально оформить…

Но личность только замахала руками и нырнула в коридор.

— А черт с ним, — махнул рукой следователь, — лицо его я запомнил, если нужно будет — откопаю.

Он нахмурился.

«Но если все это правда, что он мне тут наплел, то, кажется, дело другой оттенок принимает… Если спекуляция, какие-нибудь махинации, и кому-то, скажем, нужно убрать Лихачева и подставить под удар Морозова… Врубиться, скажем, в канал связи и подать на телевизор совсем другое изображение… Да, надо все это обдумать. Скверно, что Агинского нет — самое время его опросить. Придется ждать…» Он решительно зашагал к выходу.

VI

Агинский приехал только через день и с самого утра объявился в кабинете следователя. Холмский к этому времени уже выработал стройную концепцию, включающую фальсификацию изображения на телеэкране и спекуляцию драгметаллами и дефицитными деталями. Он был настроен решительно.

— Скажите, — спросил он Агинского, — что вам известно о спекулятивных махинациях, в которых принимали участие Лихачев и Морозов?

Долгих две минуты Агинский глядел на следователя пустым взглядом. Его лицо не выражало совершенно ничего.

Под конец следователю стало как-то неловко и он, опустив глаза, засуетился, без нужды перекладывая на столе какие-то бумаги. Потом робко поднял взор, кашлянул.

— Так что вы можете сказать, по этому… э-э… поводу?

Вячеслав Агинский обрел наконец дар речи:

— К-какие махинации, какие спекуляции?! Холмский строго посмотрел на него и веско произнес:

— Имеется информация о соучастии пострадавшего Лихачева и подозреваемого Морозова в совместных спекулятивных акциях…

— Какая информация? — перебил Агинский. — Что за чушь? Простите, но это кто-то ввел вас в заблуждение. Никогда в жизни ничем таким они не занимались. Спекуляции! Это же надо придумать! Кто это вам сказал?

— Я не имею права называть имени свидетеля, — ответил следователь, подумав про себя: «Тем более, что я его и сам не знаю». — Но свидетель показал, что он случайно услышал разговор Морозова и Лихачева, в котором один настаивал на какой-то сделке, а второй говорил, что это опасно, можно попасть под следствие и так далее… Что вы на это скажете?

Агинский недоуменно пожал плечами:

— Ничего не понимаю. Чушь какая-то. Не может этого быть…

С минуту оба молчали. Агинский мучительно тер ладонью лоб. Потом он отнял руку и бросил на следователя быстрый взгляд.