Предстояло еще проскакать на трех ногах сто пятьдесят метров, которые отделяли барак от шоссе. Он не будет ждать Светлану у дороги, просить, как милостыню, ее внимания. Она, конечно, остановится, увидев его, сделает это из простой человеческой жалости. Но жалости ему не надо. Сейчас он затопит в бараке печку, и, если Светлане хоть чем-то дорога та памятная ночь, она не проедет мимо. Втайне он надеялся, что, увидев над крышей дым, она решит, что в бараке отдыхают ремонтные рабочие, и захочет проститься с ними. Да и вообще, кто откажется, просидев больше двух часов в возке на морозе, выпить в тепле пиалу горячего чая, отогреться. Важно успеть затопить печку, расчистить снег перед дверью, убрать и привести в порядок запущенное жилье.

Скользя по льду, он запрыгал на костылях к бараку. Вот и дверь. Привычным движением нащупал ключ, спрятанный в углублении под крышей, отомкнул замок. Все здесь выглядело так, как было тогда: прибрано, рядом с печкой высится горка дров, на нарах аккуратно разложены набитые соломой матрасы.

Яков затопил печку, отыскал лопату, чтобы расчистить перед дверью снег, заровнять идущие от самой дороги следы костылей. Очистка снега потребовала много усилий и времени. На костылях нелегко было делать даже такую простую работу.

В печке весело загудел огонь, на конфорке домовито затянул свою песню огромный артельный чайник.

Припав к окну, Яков с нетерпением стал ждать появления возка... Он тешил себя надеждой: может, не случайно она в мороз поехала на возке, не стала пересаживаться на попутную машину. Но тут же отвергал это предположение. Не могла же она догадаться, что он обгонит ее и будет ждать в бараке...

ГЛАВА 6. ЛЮБЛЮ...

Возок появился так же обыкновенно, как выехала бы из-за скалы любая другая подвода. Но как медленно переступает лошадь! Сначала показалась ее голова, потом половина корпуса. Вот она поскользнулась и едва не упала на колени, потом выровнялась и медленно, очень медленно вытащила возок на прямую дорогу. До боли в глазах всматривался Яков, есть ли кто-нибудь на облучке рядом с повозочным. Но сколько ни смотрел, видел только красноармейца-возницу. Рядом — никого.

Его охватило отчаяние. Конечно же, Светлана пересела на попутную машину и теперь давно в городе! А может быть, сидит сейчас закутанная в возке и на его барак смотреть не хочет?

Возок поравнялся с тропкой, ведущей к бараку, миновал ее. Значит, все. Яков вскочил, рванулся к двери, но тут же остановился, едва взявшись за дверную скобу: если даже и догонит он на костылях катившийся по дороге возок, что толку? Да и не будет он его догонять. Лучше уж расстаться так, как расстались, чем ловить Светлану за руки, умолять ее не уезжать. Он снова сел на табуретку против окна, из которого видна была дорога, опираясь локтями о колени, закрыв лицо руками. Время остановилось. Он не мог сейчас ответить даже самому себе, о чем думает, что чувствует. Выключившись из всех внешних ощущений, он будто старался выжать из себя нестерпимую боль, сдавившую грудь, раскалывавшую голову...

За дверью послышался скрип снега, звук легких шагов.

Яков успел встать в угол, к самой двери, так, чтобы его не сразу можно было увидеть. Дверь медленно, словно нерешительно, отворилась. У него бешено забилось сердце и словно железным кольцом схватило горло: Светлана! Хотел крикнуть, броситься ей навстречу, но усилием воли заставил себя остаться на месте, жадно следя за каждым ее движением.

Светлана остановилась у порога, будто стараясь приглядеться к царившему в бараке полумраку. Потом прошла к печке, стала так же, как и в первый приезд, греть над чайником руки. С заметным удивлением посмотрела на стол, где на чисто оструганных досках стояли два чайника, две пиалы, даже сахарница, лежала горка сухарей. Оглянулась: кто все это оставил? Только теперь увидела стоявшего у двери Якова.

Резко повернулась и направилась к двери, чтобы немедленно уйти. Яков инстинктивно поднял руку, как бы преграждая ей путь.

— Не подходи! — отступая, сказала Светлана.

Она будто и не удивилась тому, что он вдруг оказался здесь, в бараке.

— Не подойду... Пока сама не позовешь...

Светлана внимательно и настороженно посмотрела ему в глаза, отвернулась к печке, снова стала греть руки. После небольшой паузы каким-то глухим, страшным своим безразличием голосом сказала:

— Не позову, Яша!

Он глотнул слюну, с шумом перевел дыхание. Что слова? Пустой звук. Главное — она здесь, рядом, не ушла, не хлопнула дверью. Значит, любит, значит, он ей небезразличен. Только бы снова не оттолкнуть ее грубостью.

— Разденься, выпей чаю. На дворе холодно.

— Здесь тоже холодно.

Она все еще настороженно следила за каждым его движением.

— Для тебя грел, — сказал он.

— Плохо грел. Позови Петю, повозочного, он тоже замерз.

Выглянув в окно, Яков увидел, что возок подъезжает к бараку. Через две-три минуты войдет повозочный, и тогда Яков уже не успеет сказать всего того, о чем думал, пока ехал сюда.

— Света... Люблю... Не могу без тебя, — с болью произнес он. — Не бойся меня, плохого не сделаю, только скажи, что не гонишь, не презираешь...

— Любишь?.. Ты себя больше всех любишь. Кому она нужна, такая любовь?

— Я тебя по-хорошему люблю. Жизни мне без тебя нет.

Светлана молчала. Он слышал, как за дверью тарахтят по камням колеса, покрикивает на лошадь повозочный, которого Светлана назвала Петей. Донесся негромкий окрик: «Стой! Тпру! Куда тебя несет?»

Светлана молчала.

— Света!..

— Умерло все во мне, Яша. Ты не виноват, — предупреждая его возражения, спокойно сказала она. — Какой есть, такой есть.

— Это какой же я есть?

Гнев и обида захлестнули Якова. Сузившимися глазами, раздувая ноздри, он смотрел на Светлану, готовый отплатить грубостью.

Неожиданно Светлана подошла к нему, сунула руку за борт полушубка. Перед его лицом появилось карманное зеркальце.

— А вот такой! — сказала она.

Он на мгновение уловил свое отражение: лицо было таким свирепым, что впору Шарапхану хребет ломать. Он отстранился, как будто его ударили. Словно сквозь сон услышал ее голос:

— ...С Ольгой что хочешь делаешь. Со мной тоже так хотел. А так нельзя. Любить надо красиво, Яша...

Яков с трудом перевел дыхание. Больше всего его возмущал убийственно-спокойный тон Светланы. Она читала ему мораль. Да как она смеет? И в то же время он понимал, что именно необузданность его нрава отталкивала ее. Взглянув на Светлану, поразился бледности ее взволнованного лица.

— Как жалко, что ты не можешь понять меня, — встретив его взгляд, с душевной болью воскликнула Светлана. — Ты не знаешь, что такое женщина. Мы должны нянчить детей, отдавать им всю душу, ласку, любовь. Где мы это возьмем? Кто даст нам красоту жизни, чтобы мы могли передать ее детям? Мы должны получать ее от вас, мужчин. Вам дано природой больше силы, с вас больше и спрос. Существует огромный мир красоты, но он, видно, не волнует тебя. Ты, наверное, не читал «Алые паруса» Грина — книгу о самом главном, о красоте и доброте души человека. Ты не можешь сказать, что видел в последний раз в театре...

— Насчет театра могу сказать, — облизав сухие губы, глухо проговорил он. Светлана, ожидая грубости, испуганно замолчала. — В нашем театре я видел, — напряженным до предела голосом продолжал он, — стык с участком заставы Пертусу, где убили Бочарова и Шевченко. И еще прорыв вооруженной банды Шарапхана. Конец этого спектакля ты знаешь...

Яков был взбешен. Как можно вести разговоры о красоте, когда чуть ли не каждый день приходится драться с врагами.

— И все-таки, Яша, я права. Ты по-своему тоже прав, но моя правота шире, больше. Только духовная красота делает человека человеком. Она должна быть у каждого, как бы ни была трудна жизнь.

— Ну хорошо. Я, как ты говоришь, не понимаю красоты жизни. Но ведь Федор-то не такой? Почему же он тебе не подходит? Чего ты хочешь, чего требуешь от людей?