Он! Всего в нескольких шагах! Глаза не могли обмануть. Яков видел промелькнувшего в темноте человека. Он подскочил к повороту, и вдруг тень оказалась перед ним. Яков изо всех сил ударил прямо в нее прикладом, но тут же с ужасом почувствовал, что удар попал в пустоту. То ли плащ, то ли халат запутался у Якова на голове. Тяжелая винтовка, не встретив препятствия, рванула вслед за собой и Якова. Потеряв равновесие, схватив вместо самого Шарапхана всего лишь его халат, брошенный как приманка, он полетел вниз.

Сознание страшной неудачи, непоправимой беды мгновенно вспыхнуло в мозгу. Он еще надеялся удержаться на склоне, схватиться за какой-нибудь кустик или выступ, но продолжал то катиться кубарем, то съезжать на спине, осыпая вокруг щебень, обдираясь о камни. Вдруг что-то словно молотом ударило по голове. Страшная боль пронизала все тело. Перед глазами вспыхнуло пламя, и он провалился в кромешную, зыбко покачивающуюся темноту.

ГЛАВА 16. МУХ ОРЛЫ НЕ ЛОВЯТ

Над головой знакомый с детства дощатый скат крыши. В глинобитной стене — круглая черная дырка, словно кто ткнул туда палкой. Стена и угол крыши покачиваются. Багровая пелена застилает глаза. Тошнота подступает к горлу. Черная дырка двоится, и тогда кажется, что смотрят два пустых немигающих глаза.

«У-ху-ху-ху-ху...» — доносится крик горлинки. И снова:

«У-ху-ху-ху-ху...»

Когда-то Яков уже был здесь, вдыхал запах сена, смотрел на эту глинобитную стену, на проникающие откуда-то красноватые отблески зари, слышал тревожный, таинственный крик. С трудом вспомнил: черная дырка — след штыря, на котором висела сбруя. Али-ага перенес сбрую вместе со штырем в пристройку.

...Медленно покачиваясь, черный глаз дула маузера приближается к лицу. Еще мгновение, из него вырвется пламя, тупо грохнет выстрел, все оборвется, наступит темнота... Услышит он или не услышит выстрел?

— Кончай, Шарапхан!..

— Батяня!.. — Яков пытался крикнуть, но лишь глухо и протяжно застонал.

— Батяня!..

Какой страшный сон!..

Скрипнула дверь. Вошел Али-ага. Не поворачивая головы, Яков увидел за его спиной Барата, Алешку Нырка, Балакеши и Савалана.

— Тихо, Ёшка, тихо. Хорошо, что живой. Немножко потерпи. Сейчас лечить будем, дорогой, — заговорил старый костоправ. И Яков с тягостным чувством вспомнил наконец все, что с ним случилось. Ему приходилось читать и видеть на картинках, как испанские тореадоры заманивают плащом разъяренных быков. Шарапхан не пожелал тратить на него пулю. Взмахнул халатом, и Яков очертя голову, полетел в пропасть. Как смеется, как издевается сейчас Шарапхан, проучив его, Ёшку Кара-Куша, словно ослепленного яростью быка! Не только смеется, но и не считает серьезным противником, способным силе противопоставить силу, хитрости — хитрость, уму — ум. Понятно, почему не стрелял Шарапхан. Знал, свалиться с такой кручи и остаться живым — один случай из ста. Мертвые не говорят. А если и останется в живых, кто поверит, что Ёшка почти схватил Шарапхана. Смеяться будут: «Ай, Ёшка, скажут, как испугался: куст за Шарапхана принял»...

— Ну, дорогой, теперь терпи. Немножко больно будет, — сказал Али-ага.

Барат, Балакеши и Савалан обступили его с трех сторон, мешая друг другу. Скосив глаза, Яков увидел свою ногу, повернутую почему-то пяткой вперед. Бедро горело нестерпимой болью, словно его со всех сторон прокалывали шомполами. По знаку старого Али Барат и Савалан навалились Якову на грудь и живот, сам Али-ага с такой неожиданной силой потянул его за ногу, что Яков громко вскрикнул и потерял сознание.

Очнулся от холодной воды. Барат вылил ему на голову целый ковш, чтобы привести в чувство. С трудом раздвигая губы, Яков спросил:

— Шарапхана взяли?

— Ай, Ёшка, какой Шарапхан? Тебе уже снится Шарапхан. Никакого Шарапхана нет! — ответил за всех Барат.

«Ушел!.. Все-таки ушел!..»

Яков закрыл глаза: больше не хотелось ни думать, ни говорить. Горечь неудачи была страшнее самой сильной боли.

Его раздели, осторожно подстелив чистую простыню. Скосив глаза, он безучастно рассматривал свое тело, пятнистое, как шкура леопарда, сплошь покрытое ссадинами и кровоподтеками.

Али-ага отошел к двери, пригнулся к земляному полу, чтобы поджечь тряпку. Когда начал по старому, проверенному способу засыпать раны горячим пеплом, дверь неожиданно распахнулась и в сарай не вошла, а ворвалась бледная, решительная Светлана в сопровождении Дзюбы.

Стесняясь своей наготы, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, Яков закрыл глаза. Теплая волна тайной радости охватила его, подкатила к горлу. Он слышал трудное, прерывистое дыхание Светланы, почувствовал, как кто-то слегка прикрыл его бедра простыней. В наступившей тишине заплескалась вода (это Али-ага поливал ей на руки). Осторожные, мягкие прикосновения, совсем не похожие на ту экзекуцию, которую учинили ему друзья, вправляя вывих, вдруг размагнитили его. Присутствие Светланы сразу как бы ослабило его нервы, словно натянутые на колки. Он глубоко вздохнул и посмотрел ей в лицо.

Сдвинув брови, следя за секундной стрелкой часов, Светлана считала пульс. Достала шприц, сделала укол. Потом раскрыла чемоданчик, принялась обрабатывать раны йодом и раствором марганца. От жгучей боли Яков едва опять не потерял сознание. Он поискал глазами среди присутствующих Ольгу. Ее не было. Наверное, побоялись сказать: кормящая мать, испугается, может пропасть молоко.

К запаху паленой тряпки прибавился запах йода.

— Какое варварство! — гневно отбрасывая недогоревшую тряпку, универсальное лечебное средство старого Али, сказала Светлана.

Яков улыбнулся. Вспомнил, как она отделала их с Баратом, когда он, вымазанный кровью архара, вздумал подшутить над нею. При виде его улыбки в лице Светланы что-то дрогнуло. Она удивленно посмотрела на него: «Вы еще улыбаетесь!..»

Накладывая бинты, она отдавала одно за другим приказания старому Али, который старательно помогал, с любопытством следя за каждым ее движением. Как ни осторожно перевязывала Светлана, но врачевание расшевелило тысячи болей, которые свились вдруг в змеиный клубок и ожесточенно начали терзать Якова. Он снова впал в тяжелое забытье.

Очнувшись, словно сквозь сон увидел, как вошел начальник заставы Карачун, услышал его голос:

— Яков Григорьевич, мы хотим отправить тебя в город, в госпиталь. Нужен рентген. У тебя могут быть переломы, внутреннее кровоизлияние.

Яков отрицательно покачал головой:

— Не поеду я, Афанасич. Дома отлежусь. Пройдет...

— Подумай, Яша. Дело предлагаю.

— Нет, Федя, — тоже называя Карачуна по имени, наотрез отказался Яков. — Долго я лежать не собираюсь, а по пустякам нечего людям голову морочить...

Светлана, продолжая перевязку, озабоченно проговорила:

— Нет гипса... Нужен гипс.

— Светлана-ханум! Разреши мне, лучше гипса сделаю, — осторожно тронул ее за рукав халата Али-ага.

Странные звуки долетели до слуха Якова. Он открыл глаза и увидел, что Али принес целое лукошко яиц, стал разбивать их над тазом острым, как бритва, полуметровым бичаком Барата.

Светлана настороженно и ревниво следила за ним. Карачун побыл еще немного и вышел. Яков подметил, что он задумчив, даже мрачен. Не ускользнуло от воспаленного взгляда Кайманова и то, что Светлана не обратила на мужа никакого внимания, будто он вовсе и не приходил, не разговаривал с Яковом.

Старик Али обернул сухой тряпкой поврежденный тазобедренный сустав Якова, прибинтовал к ноге две дощечки, сверху в несколько слоев обмотал ногу широкой, как полотенце, вымоченной в битых яйцах мешковиной.

— Засохнет, лучше гипса будет, — сказал он, обращаясь к Светлане.

Возле двери, готовые выполнить любое приказание врача, стояли Барат и Дзюба. Глядя на грузного Степана, Яков догадался, что именно он разыскал его после падения в ту трагическую ночь и спас от верной смерти.

— Где моя винтовка? — еле шевеля губами, спросил Яков.

— Та цилехонька твоя гвынтивка! — обрадованно воскликнул Дзюба. — Трохи покарябана, як и хозяин, а стрилять стала ще найкраще.