Я допытывался у начальника радиостанции: не было ли каких особых радиограмм? Ну, допустим, нас будет встречать сам министр Морского флота СССР или кто-нибудь из международных организаций подаст на шикарном подносе голубую лепту Атлантики. Но начальник только пожимал плечами и делал вид, что ему ничего не известно. Потом я убедился, что он и в самом деле ничего не знал, а небольшой личной радиограмме Луке Ивановичу, которая была получена недели за две до прихода, значения не придал, а вот в ней-то и было все дело.

«Хочу тебя видеть встречу на причале когда придете Ира».

Да не мог начальник обратить какое-либо особое внимание на этот текст, потому что во всем экипаже «Перова» только один я знал, что Лука Иванович не видел свою дочь четырнадцать лет, так как твердо держал слово, данное когда-то при разводе жене.

Отзвучали команды «Подать носовой!.. Подать кормовой!», и «Перов» прижался бортом к причалу, куда подошли две легковые машины: «газик» и «Волга». Из них неторопливо вышли портовые власти, таможенники, представители пароходства, и, пока заканчивалась швартовка, они здоровались друг с другом, закуривали; они не спешили, потому что еще не было пограничников.

Стали спускать трап, и вот тут-то я обратил внимание, что Лука Иванович в какое-то мгновение отвлекся; команда, которая должна была последовать от него, задержалась, я взглянул на него и увидел: он уставился на причал, по не туда, где собрались власти, а значительно правее, где стояли, поблескивая алюминиевыми рифлеными стенками, контейнеры, и вот там-то, сжимая букет белых хризантем, ждала девушка; она была худенькая, высокая, в светлом плаще и красной вязаной шапочке. Лука Иванович отдал нужные команды, потом поманил меня к себе и, указав на девушку, сказал:

— Приведешь ко мне… до властей. Понял?

Больше я ни о чем расспрашивать не стал, потому что трап уже опустили, а пограничников все еще не было, где-то они задерживались. Я выскочил на причал и, пока никто не успел опомниться, схватил девушку за руку, пробормотал:

— Здравствуйте! Идемте быстро!

Она испугалась, но побежала за мной. Когда мы влетели на палубу, старпом удивленно крикнул:

— Куда?!

— К капитану, — успел только ответить я и втолкнул ее в дверь, а еще через полминуты мы входили в капитанскую каюту…

Лука Иванович стоял посередине, чуть расставив ноги, весь в напряжении, и мне даже показалось — он врос в этот толстый, цвета вялой травы ковер; новенький китель сверкал на нем пуговицами и нашивками, лицо было свежо, и даже вроде бы с него исчезли морщины.

— Вы… папа? — тихо спросила Ира.

А он молчал, разглядывая ее. Наверное, он и не слышал, что она спросила. Он так долго думал об этой встрече, что сейчас был, видимо, просто потрясен, что она произошла… Ира вытянула вперед букетик хризантем, подошла к нему, он машинально взял цветы, и она наклонилась и осторожно поцеловала его в щеку, сказала испуганным голосом:

— Здравствуйте, папа.

И вот тогда он медленно поднял свою тяжелую руку с широкой ладонью, прижал к себе Иру, проговорил с трудом:

— Здравствуй, Ирочка, — и трижды широко поцеловал ее, взял тут же под локоть и повел к дивану. — Садись…

Я направился было к двери, но Лука Иванович подал мне знак, чтоб я остался, а сам подошел к буфету, достал корзинку с фруктами, поставил перед Ирой:

— Угощайся.

Только теперь я разглядел ее. Нет, я бы никогда не сказал, что она дочь Луки Ивановича, если бы встретил ее случайно. У нее было открытое, строгое лицо, никакого налета хитрости, только глаза с зелеными искорками да еще, пожалуй, веснушки на прямом, ровном носу определяли какое-то сходство с отцом; она взяла из корзины красивую длинную грушу и, стесняясь, надкусила ее. Лука Иванович сел напротив и тихо спросил:

— Ну, как ты живешь, Ирочка?

— Мы хорошо живем, — сказала она, и мне сразу не понравилось это «мы» да и вообще, как прозвучала у нее фраза, словно она с самого начала порешила заявить отцу, что те, с кем она живет, и она — нечто общее, неотделимое.

Она огляделась и сказала:

— А здесь красиво.

— Ты еще не была на пароходах? — спросил он.

— Была, — сказала она. — Вместе с мамой. Но я не помню…

— Ах, да! — спохватился Лука Иванович. — Ну конечно, конечно… Но ты тогда была очень маленькой… Где ты теперь учишься?

— Я биолог, — сказала она.

— Это, кажется, профессия…

— Да, папа тоже биолог…

Как только она это сказала, я заметил — у Луки Ивановича дернулась щека, но он тут же сумел справиться с собой. Но теперь уже Ира обнаружила свою ошибку и внезапно покраснела.

— Ой, простите! — проговорила она.

— Ничего, ничего, — сказал Лука Иванович. — Ты ешь грушу, не стесняйся… Это вкусная груша.

И в это время за дверью послышались шаги и голоса, перебивающие друг друга, — это торопились к капитану представители.

— Задержи их, — кивнул мне Лука Иванович.

Я выскочил за дверь вовремя — еще бы немного, и вся эта толпа, смяв сопротивление старпома, ворвалась в каюту, и я закричал в отчаянии:

— Товарищи! Товарищи! Капитан просит всех пройти в кают-компанию.

Впереди стояла полная женщина в полувоенной форме; кто она, я не знал. Фыркнув, она сказала:

— Вот еще новости!

Но я не сдавался и, перекрывая голоса, кричал:

— Прошу, прошу всех в кают-компанию!

Все стали поворачивать, но тут ко мне пробился майор-пограничник и сказал, потрогав рыжеватые усы:

— Ну, мне-то… — и улыбнулся.

И тогда я сказал:

— Товарищ майор, капитан не видел дочь четырнадцать лет. Дайте ему пять минут, а?

И майор все понял. Майор достал сигарету и сказал:

— Ну, если так, то подождем.

И мы с ним организовали охрану возле дверей капитанской каюты, стояли и курили; потом майор взглянул на часы и сказал с улыбкой:

— Пять минут прошло. Сами понимаете…

— Конечно, — кивнул я и решился было уже постучать к Луке Ивановичу, но тут дверь каюты открылась, и Лука Иванович кивнул майору, а мне сказал:

— Покажи Ире судно. Потом зайду к тебе.

Он впервые со мной говорил так, пока мы плавали на «Перове»; говорил, как со своим человеком, которому полностью доверяет, а до этого у нас существовали обычные отношения капитана и подчиненного, да иначе на пароходе и не могло быть.

Ира вынула из своей сумки очки и надела их; они сразу придали еще большую строгость и независимость ее лицу. Видимо, поначалу она стеснялась их носить. Я повел ее на мостик, показал все приборы, стал объяснять, для чего они служат, и видел, она отнеслась к моим объяснениям с любопытством и вниманием. Мы около часу ходили с ней по «Перову», и весь час она слушала и задавала вопросы, как прилежная ученица, и после этого я пригласил ее к себе в каюту. Она и здесь все осмотрела, проявляя интерес к подробностям, а когда села, беспокойно посмотрела на дверь и спросила:

— А что, разве папа не мог освободить сегодня день?

И я уловил в ее голосе обиду.

Тогда я стал объяснять ей, что мы пришли в порт всего на шесть часов, а капитан должен подписать такое количество бумаг, переговорить с таким множеством людей, что ему обычно не хватает времени даже позвонить домой по телефону. И, рассказав это, я не удержался и ввернул:

— Поэтому и не все жены выдерживают капитанов… уходят.

Ира строго посмотрела на меня, блеснув стеклами очков, и сказала назидательно:

— Моя мама не ушла… Она полюбила другого человека. Очень полюбила… За это людей не винят.

— Ну, естественно, — согласился я. — Зачем же за это винить?

Ира тут же вскинулась, — видимо, решила, что я ответил ей с насмешкой, — и спросила сурово:

— Вы не верите в большую любовь?

— Я верю даже в маленькую, — сказал я. — Если, конечно, ее можно измерить. Только вот я что-то не слышал, какая тут есть единица измерения.

Ира помолчала, потом опять посмотрела на меня строго.

— Мне не нравится, как вы со мной разговариваете, — сказала она. — Все время такое впечатление, будто вы задираетесь.