"Надеюсь, все идет хорошо. У нас не унимаются сильные ветры, ты представляешь... "

Я мог себе представить. Ведь я вырос в краснокирпичном доме у пристани, где с болот все время дули неугомонные ветры.

«Генри работает очень много. Клиенты хотят, чтобы все было налажено не позже Пасхи, и Генри скорее проклянет себя, чем нарушит договор».

Я и это мог себе представить — разные чудачества Генри. Но он в свое время командовал миноносцем в конвоях на Мурманск и считал, что слово джентльмена ко многому обязывает.

"На самом деле я начинаю беспокоиться за эту старую калошу. Мы потеряли много клиентов, и я боюсь, это оттого, что он стареет. Был ужасный шторм, многие лодки выбросило на берег, две пропали совсем. Страховые премии не помогли, и он все время бормочет что-то о происках врагов... "

Я сложил письмо и сунул обратно в сумку. Конечно, Генри становится совсем старым. Ему уже семьдесят один. Но вся горечь письма будто сосредоточена в последней фразе. Генри был в плену традиций, и это в наше время кое-кому казалось просто смешным. Но если он заговорил о происках врагов, значит, они действительно у него были.

Мэри вышла замуж за Генри во время войны, когда он воевал с немецкими подводными лодками в Баренцевом море, и, переняв манеры других жен флотских офицеров, выработала особое, непроницаемое выражение лица. Поэтому признаться, что она встревожена, было для нее равносильно тому, что вся Англия перевернулась вверх тормашками.

Я принял болеутоляющую таблетку и откинулся в кресле. Судя по всему, на нашем предприятии в «Саут-Крике» дел было полно, поэтому на гонки останется совсем немного времени, даже если кто-нибудь меня и пригласит.

Глава 3

На южном берегу Англии найдется немало мест более красивых, чем Маршкот. Это разбросанный городишко с краснокирпичными зданиями, который появился в пятидесятых годах прошлого века, когда железнодорожная компания «Грейт-Вестерн» построила ветку к рыболовному порту Уайк. И порт тут же оброс домами из красного кирпича, громоздившимися тут и там. Дома заполнились докерами, лоцманами и рабочими, и городок какое-то время процветал. Целых сорок лет железная дорога вывозила грузы на главную магистраль, а по ней они шли дальше, в Бристоль и центральные районы страны. Но процветание оказалось непродолжительным.

Бухта заилилась, и единственный узкий морской канал требовал много денег для углубления дна. Кораблей, которые могли заходить в гавань, становилось все меньше и меньше, пока дело не закончилось тем, что остались только рыбачьи лодки, владельцев которых можно было всегда найти в состоянии алкогольного опьянения в баре в Барнет-Армсе.

Маршкот, поглотивший каменные заборы и соломенные крыши Уайка, с жестокой основательностью отпугивал даже самых непритязательных туристов, а окружающие его соленые болота не нравились ни самим жителям города, ни приезжим.

После двадцати шести часов полета из Сиднея я сошел с рыбного поезда в Маршкоте. На самом деле рыбу уже давно возили по шоссе, но окаменелый инстинкт британских железных дорог заставлял их сохранять рыбный поезд, который отправлялся очень рано из Педдингтона и приходил в Маршкот в 5 часов 12 минут утра.

На вокзале было темно и сыро. Моросил мелкий дождь с привкусом моря. Рука ныла, а душа взывала о кофе, но где его найдешь в Маршкоте да еще в пять утра? Дождь капал за шиворот. Такси не было и в помине. В это время года в Австралии по утрам теплый бриз, несущий запах цветущих деревьев, раскачивает красавицы яхты, стоящие в доках. На какой-то момент я почувствовал горькую досаду по поводу моросящего дождя. Потом взвалил сумку на здоровое плечо и поплелся по насквозь промокшим улицам к «Саут-Крику».

Наш маленький яхт-клуб был в полутора милях к юго-востоку от Маршкота. Тьма походила на мокрый бархат, но я смог бы найти дорогу даже с завязанными глазами. Сначала вниз, к берегу бухты, потом налево, потом по трем шатким мосткам через протоки в болотах, пока они не разветвятся, а на развилке повернуть налево через заросли камыша, шумевшего под порывами ветра. Капли били в лицо как пули. Это удвоило мою тоску по теплому дыханию Австралии. Но, продираясь сквозь камыши, я счастливо улыбался, потому что был уже почти дома.

Вой ветра смешивался с протяжными, клокочущими криками птиц. Дождь ослабел. Небо теперь было серое, и по краям его задвигались смутные тени. Справа темнело море. Прямо впереди на светлой полоске неба между каймой облаков и темным горизонтом показались силуэты шотландских елей и небольшой кучки домов. За ними был «Саут-Крик».

В Маршкоте мало деревьев, и большая часть их росла у «Саут-Крика». Здесь на многие мили было самое высокое место, образованное гравийной грядой, которая возвышалась над болотами футов на двадцать. Когда-то, еще в семнадцатом веке, кто-то построил на этой гряде дом из красного кирпича. Потом в начале нашего века предприниматель, занимавшийся ремонтом судов, купил паровую землечерпалку и углубил естественный бассейн в том месте, где залив «Саут-Крик» соединялся с морем. Генри Макферлейн купил этот дом, возвратясь с войны, и в 1948 году построил здесь три навеса из гофрированного металла для хранения лодок.

Когда мне оставалось пройти против ветра еще с четверть мили, я внезапно услышал выхлоп двигателя. Всмотревшись в темноту, я увидел угловатый силуэт автомобиля, который ехал по дороге к Маршкоту. Фары были выключены. Наверное, какой-нибудь любитель рыбной ловли торопился домой после ночи, проведенной в заливе, мечтая о горячей ванне.

Мысль о горячей ванне тут же связалась у меня с теплой кухней и крепким кофе. Я поднажал. Через пять минут я был уже у края бассейна, где восемьдесят клиентов держали свои яхты у понтонов, принадлежащих Генри. Рядом находились и его собственные лодки.

На месте, отведенном под автостоянку, стояло на подпорках около сорока яхт, вытащенных из воды, но не было автомобилей. Крики пары охотящихся чаек надо мной перекрывали вой ветра в такелаже лодок и лязг цепей у причалов. У всех понтонов стройными рядами торчали мачты.

И вдруг одна из них двинулась.

Это была высокая мачта без парусов. Звука мотора тоже не было слышно. Скорость движения мачты все нарастала. Похоже, яхта пошла в дрейф по воле волн.

Я бросил свой мешок и побежал по дамбе.

Мачта шла точно по ветру, а он дул достаточно сильно, чтобы двигать ее. Это была крейсерская яхта с высокой надстройкой, в которую ветер упирался, как в парус средней величины. Она выходила со своей стоянки и двигалась все быстрее через гавань к стоянке "D". На борту никого не было видно, и огней на судне не зажигали.

Я спрыгнул на дощатый настил понтона. Яхту несло так, что она вот-вот могла врезаться в другую, стоящую на причале, и удар пришелся бы той в корму. Скорость достигла уже трех узлов. С минуты на минуту раздастся скрежет, который дорого кому-то обойдется.

Я перепрыгнул через бортовые леера[7] яхты, которой угрожало столкновение, и побежал по узкому боковому проходу палубы. Яхту качало на маленьких темных волнах, которые несло с моря. Сорвавшаяся яхта темной громадой быстро надвигалась и была уже в десяти футах.

Заботливый владелец оставил кранцы[8] у борта, обращенного к морю. Я схватил здоровой рукой связку кранцев и опустил их за борт. И почти в то же мгновение отвязавшаяся яхта ударилась об эту связку кранцев со стороны кокпита. Маленькая яхта от удара клюнула носом. Кранцы сплющились, но остались целы. Большая отвязавшаяся яхта задержалась на мгновение, прижатая правым бортом к корме маленькой. Потом нос ее отошел в сторону, и она начала двигаться по ветру, издавая ужасный скрежет. Я увидел причальный линь, который свешивался за борт с ее заднего кнехта[9]. Некогда было думать, почему его оставили висящим. Я выхватил из держателя багор и крюком вытащил из воды линь, выдернул правую руку из повязки, бросил багор и пропустил линь между пальцами. Потом натянул его и трижды обернул вокруг причальной утки яхты, на которой стоял.