— А где Лизбет? — спросил я.

— Бог ее знает, — ответила она. — Я излазила тут все. Сверху донизу.

— Залезай в машину, — сказал я. Пустота этого плато казалась мне гнетущей.

Она повернулась ко мне, на ее лице я прочел удивление: почему ты так настаиваешь? Солнце высветило все ее веснушки и зелень глаз. Она шагнула к машине.

И тут откуда-то донесся короткий хлопок. Ее лицо обмякло, глаза и рот широко раскрылись. Она упала ничком прямо в грязь. Крики чаек были тонкими, как овечья шерсть, застрявшая в кустах ежевики. Над маленьким островком вереска жужжали пчелы. И она лежала недвижно.

Какой-то парень там шастает.

Я бросился на землю рядом с Фионой. И окликнул ее по имени. Она ответила каким-то слабым стоном. Ужасающе слабым стоном. У нее на спине под правой лопаткой по голубой шерсти вязаной кофты расплывалось красновато-черное пятно, посверкивая на солнце.

Что-то свистнуло над моей головой. Радиатор «лендровера» сердито зашипел, и из него повалил пар.

Какой-то парень.

Мое сознание переключилось с одной скорости на другую. Фиона уходит. Уходит совсем. Мы с ней нашли друг друга, а теперь вот она уходит, ускользает из жизни. Учебная стрельба по мишеням. Я пытался припомнить, что располагается в правой половине тела, под лопаткой. Ребра. Легкие. Большие артерии, ведущие к сердцу. Плохая, опасная рана. О Господи! Только не дай ей умереть!

Туман рассеялся. Я лежал подле Фионы, распростертый в серой чаше, полной камней и грязи. Там, в доме, Ви занималась прополкой. Чарли Эгаттер и его экипаж, должно быть, катят себе по шоссе из аэропорта, готовые к старту.

А Фиона лежит тут и умирает.

«Делан что-нибудь, — сказал себе я. — Кто-то ведь должен делать что-нибудь».

Но здесь были только я и Фиона и будничность того, что ты лежишь рядом с той, которую любишь. И ужас от того, что та, которую ты любишь сильней, чем саму жизнь, лежит, и у нее из раны сочится кровь.

— Фиона! Фиона! — повторял я.

Ее ресницы дрогнули. Ее зрачки были черными пятнышками в серо-зеленой радужной оболочке.

— Ух ты! — сказала она голосом настолько тихим, что его едва можно было расслышать.

Я обнаружил, что улыбаюсь. Она умирала, но она заставляла меня улыбаться. Я не собирался дать ей умереть.

— Я сейчас вытащу тебя отсюда, — сказал я.

Она улыбнулась. Очень слабое, еле уловимое мерцание ее улыбки. И я улыбнулся в ответ. Ее глаза закрылись. Ниточка крови выбежала из угла рта. «Легкое», — подумал я. Меня трясло. В моем горле стоял какой-то ком. Его пригнал туда гнев. Детский гнев. Я лежал в грязи и думал: «Давай взрослей, Фрэзер. И соображай».

Я приподнял голову и осмотрелся. Мы находились на западном крае воронки, которая вела вниз, к Славной норе. Пули прилетели с востока. Там поднимались гребни гор, бледные и туманные, как на китайской картине. До ближайшего гребня было от нас ярдов четыреста. Потом шло мертвое пространство и другой гребень, ярдах в двухстах подальше, над ним как раз летал ворон. А от восточного края воронки и до этих гор все было чисто. Стало быть, стреляли с гребня. По всей вероятности, с первого гребня. Но, возможно, и со второго, если у стрелявшего, кем бы он ни был, имелся оптический прицел.

Все, что нам надо было сделать, — это спуститься вниз в воронку, пока гребни не скроются за ее краями. Там этот снайпер не будет нас видеть, и его пули туда не долетят. Я спросил Фиону:

— Ты можешь двигаться?

Ее закрытые веки даже не дрогнули. Я сделал глубокий вдох, чтобы отогнать мурашки, которые заползали у меня по спине. Потом я взял на руки Фиону и перенес на заднее сиденье «лендровера». На заднем сиденье мы были вне видимости с гребня. Затем я бережно приподнял Фиону и спустил с заднего сиденья на пол машины. Ее дыхание отзывалось на это розовыми пузырьками. Быстро, потому что даже не было времени подумать, я ползком обогнул «лендровер», открыл дверцу со стороны водителя и вскарабкался внутрь, держась ниже уровня окон.

Что как раз и было необходимо. Потому что боковое зеркальце издало резкий щелкающий звук и исчезло. Снайпер был начеку. Скользкими от пота руками я повернул ключ зажигания. Двигатель заработал с первой же попытки. Я рукой нажал на педаль сцепления, перевел рычаг передачи на управление всеми четырьмя колесами и сразу же поставил на высшую скорость. Правой рукой я осторожно стал жать на газ, а левой высвобождал педаль сцепления. И «лендровер» покатил вперед.

Ветровое стекло разлетелось вдребезги. Что-то обожгло мне щеку, и когда я коснулся лица, ладонь оказалась в крови. Меня всегда тошнило от вида крови. А сейчас ее вид привел меня в бешенство. Я увеличил скорость, придерживая плечом колесо руля. Вертясь и шатаясь на своих плоских покрышках, автомобиль сползал вниз в воронку.

Я приподнял голову. Первый гребень скрылся за краем. «Отлично, — подумал я. — Он там...»

И тут его пуля ударила в двигатель. Стрелка указателя температуры подскочила до самой красной отметки, и в воздухе запахло горелым. Но все шло нормально, потому что и второй гребень ускользал за краем воронки, хотя из капота уже вовсю валил дым. Я понимал, что двигателю конец. Над головой щелкнула еще одна пуля. На этот раз — последняя. Гребень исчез за краем воронки. Теперь у меня есть возможность поразмыслить над следующим шагом.

Чтобы спуститься по уступам на берег, мне понадобится сначала пересечь плато, то есть пробежать ярдов двести под мощным стеклянным глазом оптического прицела. А если меня застрелят, то Фиона обречена. Тут уж сомнений никаких.

Было и другое решение. Оно находилось на дне этой воронки, в тридцати футах от меня. Там есть все, что нужно: и подъемный кран, и большой металлический каркас передвижной дробилки. Славная нора.

Я распахнул заднюю дверцу. Цвет лица Фионы меня испугал. Ее дыхание было очень-очень слабым, а пульс — нитевидным. В «Скорой помощи» сказали бы, что лучше всего ее не трогать, не причинять лишнего беспокойства. Но в «Скорой помощи» не принимают во внимание людей с винтовками, которые могут появиться здесь и закончить то, что начали.

Первым делом я сдернул с себя рубашку, разодрал на полосы и плотно перевязал рану Фионы. Потом я отвинтил из-под ограждения дробилки решетку длиной в шесть футов и шириной в три. Я работал без передышки и взмок от пота. Мягко, будто несу что-то предельно хрупкое, я переложил Фиону на эту решетку. Она застонала, когда я привязывал ее к решетке веревкой от лебедки «лендровера»: одной веревкой под мышками, другой — вокруг талии, а третьей — вокруг ног.

— Держись, я везу тебя домой. — Я улыбался, надеясь, что не показываю ей страха, от которого у меня пересохло во рту и колени тряслись, как желе.

Я подтянул края решетки вверх, так, чтобы они сомкнулись над Фионой, и она оказалась внутри ячеистой трубы. Потом я снова вернулся к «лендроверу».

Из снаряжения. Лизбет для скалолазания я вытащил защитный шлем и три плотных мотка веревки. Хорошие, прочные веревки, я их размотал и измерил. Сто футов. В самый раз.

— Мы вытащим тебя отсюда, — пообещал я Фионе.

Она не ответила. Ее лицо было серым, под глазами проступили темные круги, сквозь кожу, казалось, светились косточки. Я приходил в отчаяние от того, как неумолимо движется время. Если Фиона вскоре не доберется хоть до какого-нибудь врача, она умрет.

Я надел шлем Лизбет на голову Фионы и потащил решетку по камням. Решетка была продраена и отполирована скальной породой, которую выбрасывала на нее дробилка — по сотне тонн в минуту, по восемь часов в день и по пять дней в неделю. Я нашел место на краю отверстия шахты и осторожно стал выравнивать решетку. Чей-то голос шептал мне: «Тысяча футов вниз. Может случиться все что угодно». Я проигнорировал это предостережение, обернул веревку вокруг передней оси «лендровера» и привязал одним концом к решетке, повыше головы Фионы, а другой коней намотал себе на правую руку и левой рукой стал подталкивать решетку, как салазки, в черную глубину.