Корпус перекатился и затонул, ушел глубоко в темную воду. Я нарушал одно за другим хорошие правила упорядоченной жизни. Никогда не бросай свое судно. Никогда не убивай никого в Женеве. Я был один, этакое темное пятнышко под закрытыми ставнями белых домов. Заставив свои непослушные ноги двигаться, я стал отталкиваться ими, стремясь к берегу.

Я плыл по дуге, направляясь к городскому пляжу. На песчаном берегу стояли зонтики. Какая-то толстая старая дама в резиновой шапочке отвела взгляд, что напомнило мне о Сириле. Мои ноги коснулись дна.

Добрых три минуты ушло у меня на то, чтобы заставить слушаться свои колени. Я пятерней начесал волосы на ноющий порез и, шатаясь, выбрался выше по берегу. В ларьке, где продавали детские вертушки и мороженое, я купил хозяйственную сумку. Повесив ее на плечо, я пьяной походкой побрел через тихие пригороды. В окне какой-то аптеки я увидел свое отражение: густая черная щетина, спутанные в колтун волосы, кожа цвета высохшего дуба. Я совсем не был похож на элегантного адвоката, ведущего дела Давины Лейланд. Я был похож на печального юродивого в шерстяных шортах-"бермудах". Рана вдоль моей скулы, промытая галлонами воды, была скорее розовой, чем красной. Я пожал плечами, зашел в эту аптеку и купил там немного лейкопластыря. Это, возможно, была и Франция, но Женева находилась совсем неподалеку и люди здесь могли слышать об этих трупах И о мужчине с окровавленным лицом.

Я залатал свою физиономию в какой-то аллее, побрел дальше и купил в небольшом магазинчике пару джинсов. А потом я проскользнул в телефонную будку и открыл справочную книгу. Мои веки слипались, а вместо желудка внутри был словно лопнувший бумажный пакет. Я побеседовал с гостиницами «Адельфи», «Чойзи» и «Десмарэ». Нет мест, нет мест, нет мест. Когда я набирал номер гостиницы «Фуше», послышалось завывание сирен, и полицейский «ситроен» показался из-за поворота шоссе.

Он проехал мимо. И увез с собой мою самонадеянность. Я стоял в телефонной будке в незнакомой стране, где я вскоре тоже понадоблюсь полиции живым или мертвым. А приятелям Курта Мансини я, конечно, был нужен мертвым. Гарри Фрэзер, мистер Сама Аккуратность из Бристоля, стал теперь не более реальным, чем мыльный пузырь.

У меня закружилась голова. Я начал дрожать. Я дрожал, как алкоголик в вытрезвителе.

В «Фуше» оказался свободный номер. Я, не переставая дрожать, еле дотащился туда, в джинсах и с пластырем на лице. Меня провели в номер с кроватью и телефоном. Мне принесли бифштекс, немного жареной картошки, немного салата и бутылочку красного вина. Дела начинали выглядеть получше. Прежде всего я мог подумать о Фионе. А за окном сияло солнце, и я был жив. Потом я сел и принялся изучать рельефные узоры на обоях. Там были коричневые пионы и яркая трава. Я был далеко-далеко от своих друзей.

Потом я решил, что мне, должно быть, нужно поспать. А в следующее мгновение уже было темно, и я лежал на кровати, с запахом старых носков во рту и с ощущением надвигающейся опасности.

Это ощущение довольно быстро стало характерным. Мои часы показывали десять вечера. Я проспал восемь часов. Я выбрался на душные темные улицы и нашел какой-то бар, где выпил кофе и попытался решить, что же мне делать дальше. Я находился во Франции с двумя сотнями фунтов в швейцарских франках, без паспорта, но в куртке, в джинсах и в паре резиновых сапожек высотой по лодыжку. По всей вероятности, у полиции уже имеется моя фотография. Правда, у них могло создаться представление, что я утонул и озере, но не было никакого смысла полагаться на это.

Я взял еще чашечку кофе и подумал о «Мариусе Б», стараясь не думать о Фионе. «Мариус Б» вышел из Роттердама в прошлую пятницу. Восьмидневное круговое путешествие означает, что судно должно снова отплыть в субботу. А сегодня среда. В моем распоряжении два полных дня, чтобы добраться до Роттердама, правда, без паспорта.

Я вышел в тусклую влажную ночь, повернул в направлении гостиницы и побрел туда не спеша. И остановился в испуге. Четыре или пять неясных фигур стояли на тротуаре у дверей в гостиницу. Позади них припарковался фургончик с работающим мотором. Это был прямоугольный фургончик, этакий сундучок, с чем-то на крыше. Полицейская «мигалка». Одна из фигур шевельнулась на фоне освещенной двери гостиницы из зеркального стекла. Ага, вот оно — голубая шапочка с козырьком и с прямоугольным верхом.

От адвоката Гарри Фрэзера все еще оставалось достаточно, чтобы я отказывался поверить, что все это происходит со мной. Однако это так и было.

Мое сердце колотилось так громко, что я не мог понять, почему они не слышат этого. Я свернул на какую-то темную улочку, слегка пошатываясь — просто мужчина, который провел некоторое время в баре.

Она уводила меня все дальше, эта незнакомая улица. На ней не было никаких огней и никаких поворотов. Я шел быстро и тихо в своих резиновых сапожках. В конце улицы линия домов оборвалась. Там началась какая-то аллея, уходившая направо позади другой линии домов. Я пошел по ней, теперь еще быстрее, сердце у меня колотилось, потому что я понимал, что, когда они не обнаружат в моем гостиничном номере ничего, кроме пляжной сумки и еще теплой постели, они примутся искать меня по городу.

Я двигался мимо ряда гаражей. По пути я дергал дверные ручки. «Я должен спрятаться, — думал я. — Не могут же они обыскивать целый город». С меня лил пот, я был близок к панике.

Один из гаражных замков поддался. Это прозвучало громко, как выстрел из пистолета. Какое-то мгновение я постоял, прислушиваясь. Ни единого звука, кроме отдаленного завывания какого-то кота. Потом я вошел внутрь гаража и закрыл за собой дверь.

Там не было никаких окон. Пахло застаревшей нефтью. Я осторожно ощупывал, что тут есть. Мои руки наткнулись на гладкий металл-автомобиль! Открыв дверцу со стороны водителя, я включил боковые огни. В их тусклом желтом свете появился верстак, заваленный разным металлическим хламом, там же валялись порнографические журналы и старый засаленный берет. Я натянул берет на себя. Размер подходил. В углу гаража стоял мопед, покрытый пылью и без мотора. В другом углу — велосипед.

Этакий пожилой велосипед, но цепь смазана и шины накачаны. Похоже было, что кто-то использовал его для поездок на работу. У него не было никакого замка и никаких лампочек, стало быть, до утра он не понадобится.

Во всяком случае, его владельцу.

Я выключил боковые огни автомобиля. От машин слишком много шума. А мне надо путешествовать тихо и иметь возможность больше слышать самому. Я открыл дверь, вытолкнул велосипед в эту аллейку и очень тихо запер дверь за собой. Там, на аллейке, все было спокойно. Я вскарабкался на велосипед и покатил по той же дороге, по которой пришел.

Ночь была темной, но не настолько, чтобы нельзя было ориентироваться. Я свернул в первый же проулок направо. Эта улица привела меня к высоким зданиям городского центра. Какая-то парочка прогуливалась мимо освещенных витрин.

По главной улице я подкатил к дорожной развилке. Знак у правого ответвления указывал: «Женева». Это была автомагистраль с белыми полосками по каждой стороне. Я не хотел ехать в Женеву, в особенности по автомагистрали, которая кишит дорожными постами. Поэтому я повернул налево, на шоссе, где стоял указатель: «Аннемасс». Я никогда и не слыхивал ни о каком Аннемассе. Но он был в стороне от полиции, на захудалом шоссе, и это было то, что мне нужно.

Почти немедленно это шоссе нырнуло под какую-то железнодорожную ветку, которая убегали на юго-запад, в направлении Женевы. Я принялся изо всех сил жать на педали. Между домами появились просветы, В окнах темно. Свет пробивался лишь кое-где сквозь занавески — очевидно, из спален. Этот интимный желтоватый свет меня подбодрил. Он принес ощущение, что для окружающего меня мира уже достаточно поздно, чтобы наконец сомкнуть глаза. Несколько автомобилей просвистели мимо меня, свет их фар исчез за холмами, вздымавшимися впереди. Я начал испытывать причудливый восторг, словно эта ночь стала как бы моим частным владением. Я не брился уже два дня. Борода у меня растет быстро, она темная, а берет превратил меня в какого-то местного забулдыгу, катящего себе домой после вечера, проведенного в баре.