Глаза мои болели от выпитого накануне виски. Я наспех съел свой завтрак, натянул спортивный костюм и туфли для бега и погреб к берегу. Для встречи у сарая Эвана было еще слишком рано. Время было как раз для того, что Проспер называл «исцелением Геракла от похмелья».

Я отыскал какую-то тропку и пробежался по ней вверх, до хребтов над заливом и вдоль их тысячефутовой горизонтали. Это было сумбурным карабканьем по грязным кромкам туч, но это разогнало по телу кровь и прояснило голову. Залив оттуда выглядел металлической прожилкой, извивающейся между холмами. Я пробежал около лиги миль по хребту и возвратился обратно тем же путем.

К девяти часам я оказался на своего рода горной трибуне, которая обрывалась отвесно на сотню футов к крутому склону, спускавшемуся к берегу залива. Я переждал с минутку, чтобы не попасть в шквальный порыв дождя, проносившегося вниз по ветру. Яхты уже ушли. Пара чаек пропорхнула мимо, покачиваясь, чтобы прочнее удержаться в воздухе.

Какой-то мужчина шел по дорожке, вдоль берега залива. Он шел со стороны моря. Даже на расстоянии в триста ярдов я мог разглядеть, что это шел Эван. Дорожка как раз и вела к сараю. Небольшое строение с высокой крышей, возможно, площадью в десять квадратных футов, этакое местечко, в котором вы можете держать и сети, и корзинки для омаров. Сарай выглядел так, словно его сложили из этих скал. Прямо перед ним находился маленький причальчик, к которому могло подойти судно, и вода тут была глубокой и черной.

Эван оттянул засов и вошел в сарай. Никакого навесного замка там не было. Я начал высматривать тропку, которая вела бы туда сверху. И тут грохнул взрыв.

Мощный поток зловонного жара ударил в меня и отшвырнул назад. Я пропахал землю, ободрав лицо, ладони и колени. А потом я просто лежал; смотрел в грязное небо, и взрыв гудел в моих ушах. В воздухе стоял неприятный, едкий запах. Он был мне знаком со времен учебы в школе ныряльщиков. Прогоревший нитроглицерин.

Я подполз к краю и заглянул вниз. На какое-то мгновение там не было видно ничего, кроме колец ядовитого желтого дыма. От одного его вида можно было захлебнуться удушливым кашлем. Потом ветер подхватил желтый дым и умчал прочь, и то, что я увидел, было так худо, как я и думал.

Я увидел там пустоту. Словно какая-то акула выскочила из залива, акула с челюстями шириной ярдов в тридцать, и отхватила ими полукруглый кусок побережья, где стоял сарай. А дорожка превратилась в дымящийся рваный камень.

И никакого сарая там не было. Черный шрам длиной ярдов пятьдесят и шириной ярдов сорок.

Судорожно глотая воздух, я начал спуск по краю горы. Было очень тихо. И пахло, как на свалке химических отходов. Я, спотыкаясь, пробирался по сырой торфянистой почве, высматривая то, что мне никак не хотелось бы найти. Чайки вернулись, а глаза у них были получше, чем у меня. Когда они уселись, я заорал на них во всю глотку. Но чайки только вспорхнули в зловонный воздух и уселись там, где я не мог до них добраться. Потом я услышал чей-то голос. В самом конце прибрежной тропинки, среди расщепленных взрывом деревьев стояла тоненькая фигурка в коричневом дождевике, бьющемся на ветру. Фиона.

Где-то вдали от этого выжженного в земле шрама продолжалась обычная жизнь, и ветер все так же проносился над Лоч-Биэгом, над той же старой водой и теми же старыми скалами.

Однако все переменилось. Я заковылял ей навстречу.

— Это был сарай Эвана, — с трудом произнесла она.

Казалось, Фиона всего лишь удивлена. Минуту назад тут кто-то был. А сейчас здесь лишь дыра на морском побережье, и больше никого и ничего.

Она говорила что-то еще. В моих ушах звенело от взрыва. Однако я не слышал ее слов не только по этой причине. Я напряженно думал. Что можно ей сказать?

— Да, — сказал я.

Она не смотрела на эту черную прогалину в земле. Она смотрела на меня. Не знаю, что она увидела, но это заставило ее окаменеть.

— Его там не было, — сказала она.

Я взял Фиону за руку. Ее мышцы напряглись под тканью плаща. Как сообщать о таких вещах? Как, черт подери? Надо просто говорить. Только и всего.

И я ей сказал. Краска отхлынула от ее лица. Оно стало желто-белым, этакого пергаментного цвета, глаза провалились и словно бы проступили глазницы черепа.

— Динамит, — сказала она и стала вырываться из моих рук. Она рвалась к этой черной отметине на земле.

Над нами кричали чайки. Я держал ее крепко. Она вырывалась. Потом перестала вырываться. Спустя год или, может быть, прошло всего десять минут мы побрели медленными, старческими шажками к дому. Когда мы были на полпути, навстречу нам выбежал Гектор. Волосы спутанные, будто он выскочил из постели.

— Что случилось, черт подери? — спросил он.

Я рассказал ему обо всем голосом дрожавшим и шатким. Он уставился на меня непонимающими глазами. Потом побежал к этому шраму. Чайки взмыли оттуда с пронзительными криками.

Мы вернулись в дом. Туфли Эвана стояли на коврике в прихожей. Фиона застыла на месте и пристально смотрела на туфли Эвана.

— Я этому не верю, — сказала она. — Только сегодня утром... Он хлопнул дверью. Всегда эта проклятая дверь.

Она села на сундук. Я стоял рядом. Гарри Фрэзер мог найти слова для любого случая жизни, но на этот раз у меня не было ни малейшего представления, что надо говорить.

— Семь лет... — Голос Фионы был тонким и напряженным. Она не отрывала глаз от этих туфель. — Фиона Кэмпбелл на яхте. Эван Бучэн — очаровательный варвар. Он прошел сквозь меня, словно нож. Я думала, что он был воплощением сил природы. Четыре года мы прожили вместе. Бедный Эван! Он плакал, когда я сказала ему, что ухожу. — Она оторвала взгляд от туфель и посмотрела на меня. — Но я только перешла через прихожую. Силы природы не оставляют вам достаточно времени для вашей собственной жизни. А потом мы стали добрыми друзьями. — Ее взгляд снова спустился вниз. — Мы были добрыми друзьями.

Она подобрала туфли и пошла на кухню. Я слышал, как звякнули крышка мусорного ящика. Когда Фиона вернулась, ее лицо было мокрым от слез.

Вскоре прибыла полиция. Сержант и констебль, коренастые, сурового вида мужчины. У сержанта был сильный акцент уроженца Глазго вполне соответствовавший его тонким губам.

— Итак, здесь произошел какой-то взрыв, — сказал он.

Гектор все еще был там, на месте взрыва. Фиона ушла к себе. Объясняться пришлось мне.

— Да, это так, — сказал я.

Я повел их к черному шраму. Полицейские, морщась, понюхали воздух.

— Мерзкий запах, — сказал сержант. — Он тут хранил динамит, не так ли?

Пускай они считают, что взорвался динамит. Пускай и Фиона так считает. Если рассказать ей или полиции, что Эван коллекционировал старые морские мины, ничего хорошего из этого не получится. Сержант кивнул и нацарапал что-то в своем блокноте.

— Ужасно, — произнес он. — У Бучэна, разумеется, имелось разрешение?

— Об этом, черт побери, у меня нет ни малейшего представления, — сказал я. — Он мертв. Вы что, собираетесь возбудить против него иск, если он не имел разрешения?

«Успокойся, — подумал я, — успокойся». Сержант внимательно поглядел на меня и, кажется, спросил, не хочу ли я присесть. Я снова ничего не слышал. Мои мысли путались, отказываясь осознать случившееся. В этом сарае, когда он взорвался, должен был находиться и я. Значит, Эван закурил сигарету, спичка полетела в воду, а там... Там всплыли на поверхность маленькие прожилки нитроглицерина...

— Несчастные случаи, к сожалению, бывают, — утешил меня сержант.

Они заставили меня припомнить все, что я видел с холма. Потом они допросили Гектора. Они перекусили на заднем сиденье своего пикапчика «панда» и лениво повозились у черного шрама. Я сделал глубокий вдох и, подойдя к двери Фионы, постучал. Она крикнула чтобы я убирался. Я спустился вниз и приготовил ей чай. Потом я отправился на поиски Гектора.

Он встретился мне на полдороге — в своем непромокаемом плаще и шерстяной шапочке, его квадратное лицо было серым и напряженным. Он спросил меня насчет Фионы.