Итак, все семейство приготовилось изобразить радость встречи.

Неожиданно я поймал себя на мысли, что отец, увидев этот спектакль, посмеялся бы от души. Я вспомнил нашу последнюю встречу с ним. Он ждал такси, которое должно было увезти его из дому и из нашей жизни. Его шкиперская борода торчала вызывающе, руки были глубоко засунуты в карманы синей морской робы. Я еще ребенком понял, что мой отец — человек незаурядный, он смотрит на вещи по-своему. Это было неудобно для многих людей. Но не для меня. Я догадывался, что круг интересов моего отца — это и есть то, что можно назвать единственно стоящим в жизни. Но у меня не было возможности узнать его по-настоящему. В те времена, когда отец был с нами, я еще не дорос, чтобы задавать серьезные вопросы.

Я поцеловал мать и Рут, пожал руку Джорджу, который ощетинил мне в ответ свои жесткие усы. Мы завели светскую беседу. Наконец Кристофер увел меня от компании. Мы прошлись по аллее и остановились около клумбы розовых флоксов и поздних дельфиниумов. Кристофер строго произнес:

— Я очень обеспокоен.

На его лице при этом не было заметно и тени беспокойства.

Когда-то журналистка, бравшая у нас с Кристофером интервью для "Братьев", традиционной воскресной рубрики "Трибьюн", высказала мысль, что лицо моего младшего брата — рациональный вариант моего облика. Не такое просторное, как у меня. Волосы приглажены, тогда как у меня торчат во все стороны. Нос прямой, подбородок — аккуратный. И все это расположено компактно, а не вразброс.

Кристофер смотрел на меня изучающе.

Я выжидал. Журналисты и рулевые знают, что всегда надо быть настороже и ждать, пока другие первыми откроют свои карты.

— По поводу "Лисицы", — продолжал брат. — Меня очень встревожил этот ужасный случай в Чатеме. Журналисты не дают мне проходу.

Я сочувственно кивнул.

— Между прочим, — его начинало раздражать мое благодушие, — я не думаю, что в случившемся виноват ты или кто-нибудь из твоих юных головорезов.

Мое молчание выражало полное согласие.

Кристофер был политик. Политики не выносят молчания.

— Ходят разговоры о пьянке на корабле. Множество всяких слухов. Пресса, конечно, все подхватывает и раздувает. Это очень скверно... У меня есть обязательства как у опекуна, — закончил он после секундной заминки.

Я смотрел на сияющие огнями уютные домишки, бывшие некогда конюшнями. На ярко-желтом гравии дорожек распластались похожие на огромных причудливых рыб длинные серебристые машины. Кристофер стоял рядом со мной в своих дорогих французских брюках и натужно улыбался.

С юных лет мы с ним жили в состоянии холодной войны, прерывающейся хрупкими кратковременными перемириями. С появлением "Лисицы" наши отношения обострились еще больше. Отец сделал нас совладельцами корабля, главным образом для того, чтоб я не продал корабль и не истратил деньги на мотоциклы. Моя доля была в три раза больше доли Кристофера, но без его разрешения я не имел права распоряжаться "Лисицей". Правда, я мог выкупить у брата его долю. Двадцать лет назад это было вполне осуществимо. Тогда "Лисица" была симпатичным, но весьма устаревшим парусником. Сегодня наш корабль стал раритетом, и цена его равнялась, может быть, полумиллиону фунтов. Мой отец был помешан на море и знал, что другие члены семьи не страдают его болезнью. Замысел отцовского завещания "Лисицы" состоял в том, чтобы парусник навсегда остался у Тирреллов. Однако он, кажется, плохо знал своих сыновей. Кристофер не любил "Лисицу". Совместное владение устраивало его лишь как прекрасный способ в нужный момент досадить брату.

— Что ты предлагаешь? — спросил я, стараясь скрыть тревогу.

— Я предлагаю продать "Лисицу", — ответил он, — если, конечно, ты не намереваешься выкупить мою долю.

Кристофер самодовольно усмехнулся. Он хорошо знал, сколько статей нужно мне написать, чтобы оплатить четверть такого корабля, как "Лисица".

— Продать? — Во рту у меня стало сухо, сердце гулко застучало.

— Я полагаю, что мы имеем на это полное моральное право.

Я посмотрел, где сейчас Рут. Все там же, на террасе. Она о чем-то беседовала с Джорджем. Он самодовольно улыбался в свои жесткие усы:

Самое лучшее, что получил Джордж, женившись на моей матери, — это возможность лебезить перед дочерью министра.

Я снова почувствовал усталость.

— Послушай, если мы продадим "Лисицу", ее купит какой-нибудь богатый идиот. И все пойдет насмарку: чартерные рейсы в Индийский океан и дети из "Молодежной компании", которых мы вытаскиваем из тюрем. Если Рут не хватает денег, почему бы тебе не войти в руководство какой-нибудь компании?

Едва закончив, я понял, что мне не следовало этого говорить.

— Тебе не в чем меня упрекнуть, — заявил Кристофер. — Ты ведешь себя импульсивно и незрело. Как всегда.

— Если ты решишься нарушить завещание, не забудь, что есть суд и пресса. Ты готов к этому?

— Суд и пресса и так слишком хорошо знакомы с "Лисицей".

Я спросил в упор:

— Чья это идея?

— Что ты имеешь в виду?

— То, что ты не сам придумал продать "Лисицу".

Глаза Кристофера забегали.

Черт возьми, думал я, что за наказание! Что за несчастье с этим завещанием!

Но Кристофер был Кристофером.

— Как доверенное лицо министра Великобритании, я обязан иметь незапятнанную репутацию. Как в личной жизни, так и в общественной. — Произнеся это, он чопорно взглянул на меня.

— Ты всегда выходишь из затруднительного положения за мой счет, — сказал я.

Он криво усмехнулся. Точно такое же выражение лица бывало у него в детстве, когда ему удавалось схватить последний бисквит.

Продолжать разговор было бессмысленно, и братья Тиррелл направились от клумбы флоксов и дельфиниумов к поджидавшему их семейству.

С тех пор как я стал рулевым, мне не раз удавалось побеждать в гонках. Если вы рулевой, вы знаете, что надо сдерживать эмоции и концентрировать всю силу воли на том, чтобы вырвать победу. Кроме того, я был журналистом, а журналисту необходимо умение владеть собой. Сколько раз мне приходилось брать интервью у самых отвратительных людей планеты, и выдержка ни разу не изменила мне. Сейчас этот опыт оказался очень кстати.

Рут встретила нас улыбкой с изрядной примесью уксуса. Мать оглянулась на Джорджа и нервно спросила:

— Все в порядке?

Они были женаты пятнадцать лет. За это время он целиком завладел ее телом и ее мыслями.

— Ну что, мой дорогой? — ласково заговорил Джордж. — Что-то ты совсем нас забыл.

Вообще-то он считал меня исчадием ада и с удовольствием сплясал бы на моей могиле.

— Очень много дел, — сказал я.

— Ясно. Читал информацию в "Телеграф". Неприятный случай. Мертвый русский, да? Ужасно. А главное — все произошло почти на глазах Невилла Глейзбрука. — Джордж произнес это имя с нескрываемым подобострастием — старый ничтожный сноб!

Я кивнул ему и повернулся к матери. Она вся напряглась. Уж она-то знала, как Джордж ненавидит меня.

— Останешься пообедать? — спросила она.

— Я должен встретиться с одним человеком.

Напряжение исчезло с ее лица. Она сказала:

— В этом месяце Джордж едет играть в гольф. Я буду тут одна скучать. Приезжай меня навестить.

— Постараюсь, — ответил я.

Приличия были соблюдены. Она с облегчением вздохнула. Джордж тоже. Да и я сам, признаться, тоже. Проговорив еще несколько минут о погоде и о летних отпусках, мы распрощались. Я поцеловал тех, кого следовало целовать, и направился к машине. Меня нагнал Кристофер. Я его спросил:

— Какие у тебя планы?

— Я должен подготовить необходимые документы.

— А все-таки, признайся, это идея Рут?

Кристофер вспыхнул.

— Не будь ребенком!

— Пара статей в газетах. Ты с Глейзбруком под прицелом журналистов. Неужели из-за какого-то дерьма нужно продавать "Лисицу"?