С развитием компьютеризации некоторые игроки начали использовать стратегии для «хеджирования» своих ставок с тем, чтобы покрыть потери от проигрышной позиции за счет выигрышной. Когда чрезвычайно крупные фигуры заключали пари, даже незначительное повышение ставки могло принести фантастическую прибыль. Но не все было так гладко. Показательным примером того, к чему привело использование деривативов, — хеджевый фонд «Управления долгосрочным капиталом» (LTCM).

Хеджевые фонды в большинстве своем не контролируются при условии, что их клиентами будут благополучные компетентные инвесторы, осознающие высокие риски и не нуждающиеся в регуляторной защите. LTCM имел выдающуюся серию успехов и заслужил непревзойденную репутацию в управлении финансовыми рисками. Фонд был образован в 1993 году бывшими вице-председателем компании «Salomon Brothers» Джоном Меривезером, который вынужден был подать в отставку, когда его подчиненный был пойман на манипуляциях при проведении аукционов по казначейским облигациям. Меривезер ушел из «Salomon» и открыл собственный бизнес. Он набрал к себе в команду опытных трейдеров, профессиональных компьютерщиков, специалистов по эконометрике[48], докторов физических и математических наук — специалистов высокого класса в своей области, в том числе двух ученых-экономистов — Роберта Мертона и Майрон Шоулз, которые получили Нобелевские премии за метод оценки производных финансовых инструментов. Кроме этого, в штате состоял бывший вице-председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы — Дэвид Маллинс. Эта команда гениальных специалистов разработала чрезвычайно сложные математические модели хеджированного инвестирования на уровне мирового рынка. В основном деньги зарабатывались на различии в процентных ставках между американскими, японскими и европейскими облигациями валютного государственного внутреннего займа.

Предприятие, заработавшее на начальном этапе капитал в $1,25 миллиарда, имело среди своих клиентов много ведущих банков. Через пять лет активы компании увеличились до $134 миллиардов. В середине 1990-х годов во времена относительного спокойствия доход LTCM составил 40 %. Основные инвесторы зарабатывали миллионы долларов в год. Мертон и Шоулз были настолько уверены в своих моделях, что даже не допускали мысли о неудаче. Они верили, что тандем «компьютеры — математические модели» даст им полную власть над риском в бизнесе.

Но они ошиблись. В августе 1998 года, когда в России случился дефолт, для LTCM грянул гром среди ясного неба. К началу года фонд обладал капиталом в $4,8 миллиарда. Каждый доллар был пущен на увеличение общих активов фонда, которые составляли более $125 миллиардов. Фонд имел максимальную позицию по деривативам — более $1 триллиона долларов по номинальной стоимости. После того как Россия объявила дефолт по внутреннему долгу, для LTCM начался период драматичных рыночных событий, которые привели фонд к громадным убыткам. Фонд разорился.

Дома: последний «островок сохранения» ценности денег

Возможно, вполне естественно, что в то время, когда Америка стала местом экологического бедствия с пробками на дорогах и однотипными навевающими тоску зданиями, у людей начала развиваться идея о приобретении или постройки собственного дома. Жить в городе стало не модно. Загородный дом стал для США своеобразным ироничным символом главной национальной идеи фикс. Все захотели иметь частную собственность. Считалось, что это надежнее, чем жить в городе, ты сам себе хозяин, нет городской суеты и никаких энтропических расстройств. В свете последних событий — финансовых кризисов и крахов, ослабляющих номинальную стоимость денег, — приобретение или строительство дома стало прекрасным источником рентного доходов как для заемщика, так и для кредитора.

Когда речь идет о доме, нет такого понятия, как подлинная стоимость. Огромное количество людей вложили свои собственные деньги в то, что не совсем является объектом капиталовложения. Дом — это скорее потребительский продукт, чем капиталовложение, особенно дома, которые построены недавно и представляют собой налепленные вплотную «коробки» из ДСП, покрытые сайдингом, требующие постоянного ремонта и вложения труда и денег. Возможно, они не сохраняют своей ценности из-за неудобного месторасположения, даже если построены достаточно профессионально.

Например, в США ажиотаж с продажей и покупкой домов в начале XXI века начался благодаря Федеральной резервной системе. На протяжении 5 лет, с 1998 по 2003 год, постоянно снижалась процентная ставка по кредиту, поэтому банки вынуждены были активно принимать деньги.

К тому же в конце 1980-х и 1990-х годов цена на нефть снизилась, появлялось все больше частных домов и ничто не мешало разрастаться пригородам, в частности в США.

Очень низкий процент спровоцировал массовую покупку частных домов, что в свою очередь привело к завышению продажной цены, а поскольку цены на дома поднялись, их владельцы, почувствовав возможность обогащения, начали использовать такой финансовый инструмент, как рефинансированная ипотечная продажа. Рефинансирование позволяло домовладельцам использовать свои дома в качестве своеобразного банкомата. Допустим, человек купил дом в 1999 году за $250 000, а в 2003 году цена повысились до $400 000. Этот человек мог выиграть на разнице и купить себе, например, моторную лодку, домашний кинотеатр, плазменный телевизор или путешествие в Лас-Вегас. Цена на дома поползла вверх… К сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается.

Реальность откусывает, а энтропия проглатывает

Мировой пик добычи нефти изменит все, особенно понятия о ценностях, стоимости вещей и самих деньгах. Потребление невероятного количества энергии вызвало распространение энтропического «загрязнения» всей экономической экосистемы. Это такая система, которая в некоторой степени представляет собой совокупность идей, всеобщих соглашений и различных ведомств по установлению и регулированию этих соглашений. Вся инфраструктура всегда поддерживала чувство законности всех производимых действий — уверенности в том, что правительство и торговые инструменты заслуживают доверия и что мы можем ничего не опасаться и жить, как жили, — то есть наш образ жизни имеет будущее.

Что касается денег, на последней стадии энтропии абстрактные отношения между денежными средствами и тем, что они предположительно представляют, погибнут. Ценность денег упадет. Во время Глобальной Катастрофы нам повезет, если останется хоть какая-нибудь согласованность на рынке ценных бумаг. Ситуация будет гораздо хуже, чем в период Великой Депрессии. С истощением запасов нефти и газа остановится рост промышленной экономики и разрушатся наши ожидания экономического прогресса. А без прогресса не будет возможности поддерживать иллюзию того, что мы можем получить что-то из ничего.

Нас поглотит суровая действительность. Изменение климата, общественные беспорядки, ухудшение состояния окружающей среды и уровня жизни — все это станет для будущих поколений последствиями энтропии, порожденной нефтяной эпохой. Временное состояние промышленного гиперроста, которое мир испытал за последние 200 лет, пройдет. Энергия превратится в редкий подарок, а умение человека выживать станет новым главным преимуществом. О том, какой, возможно, станет наша жизнь в XXI веке, я расскажу в последней главе.

Глава 7

Наша жизнь в период Глобальной Катастрофы

Однажды, когда я ехал на машине из Саратоги в небольшой городок Коринф, находящийся примерно в 16 километрах к северу, мне пришлось наблюдать странную картину. Коринф располагается как раз на границе Адирондакского парка, который занимает примерно 2,4 миллиона гектаров. Его территория усеяна деловыми и торговыми центрами, заводами, кафе быстрого питания и прочим, что характеризует американский образ жизни сегодня. Здесь, в старом северо-восточном районе, люди поселились задолго до того, как начали создавать природные парки. И Адирондакский парк в том числе.