Остановился я во дворце лордов Дорнов, поскольку сам старый лорд тоже пребывал в это время в столице. В первый же вечер по приезде я подробно рассказал ему о случившемся в ущелье Ваба. Лорд Дорн в свою очередь сообщил о посещении Тора и выразил уверенность, что Совет не станет препятствовать просьбе короля.

— Вы хотите вернуться домой, — продолжал он, — и решить все самому, чтобы ни у кого не сложилось предвзятого мнения о вас. А выбрать место, где вы могли бы жить, мы поручим моему племяннику. И Тор, и я уже писали ему.

Что до дипломатов, то все уже отбыли, кроме графа фон Биббербаха, месье Перье, который, как и ранее, полуофициально представлял все державы, за исключением Англии и Германии, и Гордона Уиллса — он, как полагал лорд Дорн, останется до тех пор, пока не уедет граф, чтобы не терять контроль над действиями немцев.

Я поинтересовался предложениями о передаче в международное владение Феррина. Они, сказал лорд, будут рассмотрены на конференции в Лондоне, куда в качестве представителя Островитянии отправится молодой Мора.

Выбор показался мне несколько странным, однако лорд Дорн сухо возразил, что молодой Мора вряд ли поступится интересами страны.

Затем, сменив тон, он принялся расспрашивать меня о моих планах на будущее и, не давая прямых советов, ясно дал понять, что и его обрадует мое возвращение и я смогу зажить полнокровной жизнью в его стране.

— Вы еще молоды, — сказал он, — и существо ваше податливо. Вы еще не настолько закоснели, прониклись американскими идеями и идеалами, чтобы не приспособиться к нашим. К тому же у вас не связано с Америкой никаких определенных, а стало быть, важных для вас амбиций.

— У меня дома, — сказал я, — отсутствие амбиций считается большим недостатком.

— Это естественно, ибо чувство, что вы в чем-то обделены и должны трудиться, чтобы возместить ущерб, знакомо почти каждому.

— Иногда амбиции направлены на заботу о благе других людей, — сказал я вопросительным тоном.

Лорд хитро прищурился:

— Амбиции, призванные подавлять подобные амбиции и устремления, могут принести огромный вред. Но и чрезмерная забота о других не лучший образ жизни. Реформатор в начале своей деятельности — реалист, а под конец может стать догматиком.

В рассуждениях лорда мне почудились отзвуки христианства. Возможно, уловив мое молчаливое неодобрение, лорд Дорн продолжал:

— Непроизвольные добрые деяния, основанные на реальных нуждах, следует рассматривать иначе. Подозрения вызывают толки об общем благе и переменах для всех без исключения.

У меня мелькнула мысль преподнести неожиданный подарок Наттане, которой приходилось так много шить. Я с величайшей робостью обратился к лорду Дорну с этой просьбой и получил от него великодушное разрешение ввезти в Островитянию некую новинку. Я рассказал ему историю с моим костюмом и добавил:

— Это будет непроизвольное доброе деяние, лорд Дорн, осуществленное вопреки вашим рассуждениям о том, что любая новинка — вред для общего блага.

— Видите, скольких милостей сразу вы удостоены, — ответил старый лорд. — Конечно, мы бываем непоследовательны, но к тому понуждаете нас вы, иностранцы.

Два дня я провел в сборах — до отплытия оставалось всего шесть недель, — а также навещая друзей: Уиллсов, Тора, семью Перье, Келвинов и Моров.

На третий день, верхом все на той же лошади Хисов, я ехал на восток, через Субарру и Камию. В прошлый раз, когда я навещал Стеллинов, в полях белел снег, теперь же кругом цвела свежая майская зелень. Споры между братом и сестрой о новых посадках, о кустарниках и деревьях неминуемо должны были возобновиться, ведь их поместье, естественное, как сама природа, в то же время несло на себе отпечаток тонкой, художественно чувствующей души. Судьба щедро одарила их, научив столь успешно сочетать два великих типа красоты.

Тор сказал, что сестра его должна быть у Стеллинов. И хотя он был краток, но по тону его я кое-что заподозрил. Возможно, замужество Дорны освободило Стеллина — не от реально существующей привязанности, ведь их взаимное увлечение было делом давним, а от привычки к одинокой жизни. Так же и с меня ее замужество и два проведенных вместе дня сняли какие бы то ни было узы.

Догадки мои подтвердились: Стеллин и Тора были недавно помолвлены.

Лорд Стеллин, Даннинга, Тора, Стеллин и Стеллина до мельчайших подробностей знали о происшествии в ущелье Ваба, а также и об обещанном мне приглашении.

За ужином и после, когда все перешли в гостиную, только и разговору было, что о набеге, моем поступке, причем активнее прочих беседу поддерживали Даннинга, Тора и в особенности лорд Стеллин, который, казалось, стремился полностью свести на нет роль случая в спасении своей дочери.

Стеллина с братом сидели примолкнув. Какое-то время спустя, отвечая на вопросы, я встретился взглядом с девушкой, и глаза ее, почти всегда широко распахнутые навстречу собеседнику, потупились; передо мной была уже не та, прежняя Стеллина, а женщина, пережившая страшное испытание, и она боялась выдать это своим взглядом. Судьба, волею которой я оказался ее спасителем, устанавливала между нами некие новые отношения, о которых ни она, ни я не решались пока заговорить.

Лорд Стеллин принялся рассыпаться в благодарностях.

— Случай сыграл немалую роль, — отвечал я, — случай, а кроме того, проницательность Дона и выучка дозорных. Для тех, кто это пережил, все было слишком необычно, чтобы мы могли понимать, что происходит. Совсем иное дело, когда пловец спасает жизнь тонущему. Тогда благодарность была бы уместна, но происшедшее в долине Верхнего Доринга — совершенно другое. Думаю, Стеллина со мной согласится. То, что я сделал, не стоит благодарности. Я там был и знаю это.

— И все равно вы по праву заслужили благодарность, — сказала Тора, — и я тоже собиралась поблагодарить вас.

— И теперь, после того, что сказал Ланг? — тут же переспросил лорд Стеллин.

— Теперь я в несколько затруднительном положении, — отвечала принцесса.

— Его ожидает иная благодарность, — сказал Стеллин. — Все мы без слов понимаем друг друга. Благодарность на словах лишь смущает того, к кому она обращена.

Последовало умиротворенное молчание. Если Стеллин понял меня, то и его сестра, так на него похожая, не могла не понять.

Когда на следующее утро мы встретились со Стеллиной, речь об истории на перевале Ваба уже не заходила. Неторопливо беседуя, мы гуляли по знакомым местам, любуясь поместьем в его весеннем обличье. Стеллине нравилось вспоминать, как здесь было зимою, и сравнивать зимние и летние пейзажи. Потом она спросила о моих планах на будущее, внимательно выслушала, но не стала задавать никаких вопросов. Большей частью разговор наш касался окружающей нас природы. Взгляд Стеллины утратил вчерашнюю робость. Изящная и стройная, девушка двигалась своей привычной легкой, упругой походкой.

Чистая вода — прозрачна, и, кажется, нет ничего в мире проще ее, однако она — само чудо, внятное лишь немногим чувствам, невидимая в своем прохладном струении. Она утекает меж пальцев, но распаляет жажду, и все, что укрывает она своим кристальным покровом, делается оттого лишь чище и ярче…

Настал вечер. Повеяло прохладой, и все собрались в гостиной, погруженные в свои мысли, лишь изредка нарушая тишину каким-нибудь замечанием. Тем не менее все казались довольными таким несколько скучным времяпрепровождением, для меня же было достаточно видеть красоту обеих девушек и молодого человека. Стеллин и Тора недавно вернулись с дальней прогулки, и от усталости тонкое лицо юноши казалось более мужественным. Тора, несмотря на высокомерное выражение миловидного лица — лица избалованного ребенка — и на некоторую чопорность, с которой она держалась, понимая, что приехала как бы на смотрины, разрумянилась, глядела сонно и с таким видом, будто хочет, чтобы ее поцеловали.

Луна, вчера еще полная, взошла, и ее белый свет, лившийся в не завешенные окна, делал желтое пламя свечей и красноватые отсветы огня в очаге несколько искусственными. Стеллин предложил Торе прогуляться при лунном свете, взглянув также на меня и на сестру. Обе девушки закутались в накидки, и мы вышли.