— Прекрасно.

— И вы готовы выслушать мое объяснение? Или потом? Времени у нас предостаточно.

— Что же нуждается в объяснении?

— То, зачем я просила вас приехать… Вы поступили великодушно!

— И зачем же вы просили меня, Дорна?

— Потому что, расставаясь, мы причинили друг другу боль. Зачем нам и дальше жить с этими ранами? Я подумала, что если бы мы спокойно и терпеливо постарались понять друг друга, то больше не боялись бы встреч и раны были бы залечены. Было время, когда одна только мысль о вас причиняла мне жгучую боль, и я всячески стремилась избегать встреч с вами, но это прошло… И заслуга тут отчасти принадлежит Стеллине. Так что вы ее должник, да и я тоже. Я рассказала ей о вас, и после того, как мы встретились на «Плавучей выставке» в Доринге, она посоветовала рассказать брату о ваших чувствах, ведь он ваш самый близкий друг. И он поехал к вам, как только узнал от меня все…

Она резко умолкла, потом спросила:

— Что с вами? Вы так бледны!

— Продолжайте, Дорна. Со мной все в порядке.

— А Стеллина? Что ж, она добрая и мудрая… иногда даже слишком мудрая! Она считает, что каждый, кого любили и добивались, но кто по какой-то причине не смог ответить взаимностью, в долгу перед тем, кто любил его, и должен сполна искупить свой долг — так, чтобы между ними обоими не оставалось никаких тайн и недомолвок. И еще она говорит, что только жестокая женщина будет неискренна в отношениях с мужчиной, который хотел, чтобы она стала его женой, или просто желал ее. И при этом она имела в виду меня! А в первом случае — нас обоих! Так пусть настанет для нас час воздаяния, Джон. Не знаю, чем все это может закончиться, но отчего не попробовать?

Внезапный страх перед чересчур откровенным разговором всколыхнул во мне все былые мучительные сомнения. Лицо Дорны в тени было почти не видно, но я чувствовал на себе взгляд ее ярко горящих, глубоко озабоченных глаз.

— Думаю, что попробовать стоит, — ответил я наконец.

— Мы должны быть честными и откровенными и ничего не скрывать друг от друга. Мы не должны молчать, щадя чувства другого.

Она опустила голову, затем резко выпрямилась.

— Я расскажу вам все без утайки! — воскликнула она. — За этим-то я и просила вас приехать.

— И за этим вы прислали на перевал записку?

— Да. Она причинила вам боль?

— Я испугался, Дорна.

— Чего, Джон?

— Того, что мои чувства к вам могут пробудиться с новой силой.

— Быть может, и я хочу удержать вас, но не настолько, Джонланг. Пожалуй, я догадывалась, что записка встревожит вас и заставит теряться в догадках. Но вряд ли я могла быть до такой степени жестока. Я полагала, что смогу поправить все позже.

— Дорна, объясните, что вы имели в виду, сказав: «Я хочу удержать вас, но не настолько».

— Я сама не до конца понимаю себя. Во мне до сих пор живо одно чувство, от которого я никак не могу избавиться. И я стараюсь сделать так, чтобы оно не руководило мной. Вы — мой, Джонланг, и я хочу, чтобы мой Джонланг желал одну лишь меня и лишь на мне одной хотел жениться. И я внутренне осуждаю его, когда он любит других женщин. Сама я не желаю его близости, хотя оставляю за собой право на свободу чувств. Но рядом существует и еще одно, не менее сильное стремление: мне хочется, чтобы он был счастлив и доволен жизнью. Если другая женщина, действительно достойная его, может доставить ему счастье, я не могу на это сердиться.

Неужели она хотела побольше узнать о Наттане? Но сердце мое молчало об этом. Были ли мы счастливы с Наттаной — наше дело и должно остаться между нами.

И все же Дорна соблюдала предложенное правило — быть откровенными до конца. Я остро ощущал, сколь сильно ее желание говорить искренне, и это значило больше, чем то, что именно она говорила. В ответ, если она пожелает, я расскажу ей о своих чувствах… Когда сам хорошенько разберусь в них.

Мы долго молчали. Небо за окном отливало стальной синевой, и переплет окна, ветка за ним, лицо Дорны медленно погружались во тьму…

— Что еще вы хотите сказать мне? — спросила она.

— Пока ничего, Дорна. У вас было время обдумать все заранее, а я еще до сих пор не совсем пришел в себя.

— Отлично. Обдумаете во сне… Вы пройдете к себе в комнату или поужинаете с нами?

— Пожалуй, я поужинаю с вами.

— Общество будет небольшое: Тор, Донара и я. Тор заехал на несколько дней. Он был в столице, когда узнал о набеге, и тут же поспешил сюда, приехав вчера вечером. Он знает, что мы с вами встретились, чтобы не спеша поговорить по душам. Это вызвало у него сложные чувства, но победило желание, чтобы мы смогли до конца объясниться. Он будет рад вам, ведь вы спасли два самых дорогих для него существа. — Она звонко рассмеялась: — Кстати, вы знаете, что я жду ребенка?

— Дорн писал мне.

— Я стала другой, очень реальной, хотя пока еще плохо знаю себя, новую… Вы рады, что у меня будет ребенок?

— Да, потому что не хочу, чтобы вы когда-нибудь исчезли бесследно.

— Я не исчезну… из-за вас, Джон! Я так рада, так рада.

Темной тенью она поднялась и подошла к очагу. Красноватый отблеск огня высветил ее профиль, на губах блуждала довольная, задумчивая улыбка.

— Я думаю, сможем ли мы так же мирно беседовать днем?.. И все-таки мы понимаем друг друга! — произнесла она счастливым голосом.

Комната, куда меня провели, была расположена в юго-западном крыле дома, на втором этаже. На южной стороне была дверь на веранду и два окна, еще одно выходило на запад. Снаружи стояла уже такая тьма, что невозможно было различить ничего, кроме древесных крон, слившихся в одно черное пятно, и усыпанного звездами неба. В комнате стоял слабый, казалось не выветрившийся с давних времен, запах кедра и недавний, свежий запах фиалок.

Перед ужином Донара, молодая женщина лет тридцати пяти, спутница, подруга и одновременно камеристка Дорны, пыталась выказать свою благодарность мне, спасшему ее от такой страшной опасности. Наконец, к моему облегчению, с комплиментами было покончено.

Трудно было представить себе более видную пару, чем Тор и Дорна. Он превосходил ее красотою, безупречными пропорциями лица и фигуры, благородством черт, умом, ярко светящимся в его ясных глазах, силой и мягким изяществом каждого движения. Трудно было отвести глаза от его безупречно вылепленного лица и невозможно не удивиться, что он затмевает Дорну. Когда, налюбовавшись королем, я повернулся к ней, она в ответ улыбнулась мне, словно польщенная. Видя их вместе, я почувствовал, как никогда, отчетливо, сколь необычные узы связывают эту пару. Дорна сама выбрала себе супруга, а скоро их в семье будет уже трое.

Тор заговорил о набеге, и я повторил свой рассказ от начала до конца. Теперь, неделю спустя, он виделся мне более связно и детально. Тор много расспрашивал, как осуществлялось наблюдение и, в частности, о наших походах за дровами. Я рассказал о случае, когда слышал выстрел, и как мы боялись спускаться в те леса.

— Я хорошо знал Дона, — сказал Тор. — Риск этот может показаться неоправданным, но, я думаю, ему казалось, что вылазки пойдут на пользу дозорным, которые проводят часы за часами, сосредоточившись лишь на одном. Для него опасность имела иной смысл, чем для большинства людей. Она влекла его, как некоторых влечет игра, опасность обостряла его восприятие, требуя напряжения сил и мысли.

Наконец мой рассказ дошел до ночи, когда произошел набег. Я рассказал о появлении Дона и о том, как непривычно было видеть его таким уставшим. Дорна вмешалась, сказав, что всю ночь накануне он не спал, наблюдая за ущельем Доринг, еще до полудня спустился в долину, перехватив их караван на пути к Хисам, проехал вместе с ними до Верхней усадьбы, пробыл там буквально несколько минут и снова отправился в ущелье Ваба.

Продолжив свою историю, я рассказал, как после того, как все уже легли спать, я вышел и увидел на залитом лунным светом снегу движущуюся фигуру и почти одновременно услышал выстрел. Тор спросил, где я в этот момент находился.