— И что вы ему ответили?

— Я сказал, что согласен.

— Вы подумали прежде, чем согласиться?

— Да, Наттана.

— А о том, что я могу отказать вам?

— Это не имеет значения. Я люблю вашу страну… Есть и еще одна причина. Это вы. Никогда не забуду, как вы рассказывали мне о набегах, когда я гостил в Нижней усадьбе и мы ехали по долине… Да и сам Дон — человек незаурядный. Я хочу пойти с ним… Все равно — какая от меня польза, будь то здесь или у меня дома? В Америке я никто. И я не островитянин. Это шанс…

Наттана решительно воткнула иголку в шитье, и я невольно умолк; потом положила работу на стол. Поднявшись, она медленно подошла ко мне и остановилась, держа руки за спиной.

Она глядела на меня в упор, грудь ее вздымалась и опадала.

— Не говорите так! — воскликнула она высоким, незнакомым голосом. — Не смейте говорить, что от вас нет пользы!

Я обнял ее, притянул к себе. Она нерешительно откинулась назад, удивленно глядя на меня широко открытыми глазами. Я прижал ее к своей груди, и она откликнулась на мое движение так легко и просто, словно уже давно была моей.

— Мы не должны заставлять Дона ждать. Можно я помогу вам собраться?

— Вы можете помочь мне… — ответил я, по-прежнему ее не выпуская. — Вы замечательная, Наттана.

— А вы так дороги мне, Джонланг.

Я поцеловал ее, она ответила на мой поцелуй — огонь пробежал по жилам, покой разлился в душе.

— Я счастлив с вами, Наттана.

— Я тоже счастлива. Сама не знаю почему. Но вам пора.

— Моя Наттана…

— Я люблю ваши губы и ваши ясные глаза.

— А я — ваши волосы.

— Вам пора, — повторила она, пытаясь оттолкнуть меня и одновременно прижимаясь ко мне. — Пора.

Она рванулась, и я отпустил ее. В мгновение ока Наттана превратилась в расторопную, практичную хозяйку. Она побежала в мою комнату и, пока я надевал теплую одежду, в которой был во время первого путешествия с Доном, аккуратно сложила мои вещи в мешок.

— Пока вас не будет, — сказала она, плавно двигаясь по маленькой комнате, — я буду шить ваш костюм. Он может вам очень понадобиться. Когда вернетесь, кое-что можно будет уже примерить.

— Всего три дня, Наттана. Ведь это недолго.

— Не очень… и я постараюсь быть спокойной.

Она помогла мне закинуть мешок за плечи, и мы обернулись друг к другу.

— До свидания, Наттана. Вы всегда были милой и доброй, а теперь значите для меня еще больше.

Я взял ее руку, уверенная и крепкая, она немного дрожала.

И, словно повинуясь некоей силе, мы снова обнялись и поцеловались. Уже спускаясь, я обернулся: Наттана застыла на верхней ступеньке.

— Ты сказала, что не выйдешь за меня, но это важно: я чувствую, что ты — моя.

Нагнувшись и протягивая ко мне руки провожающим и удерживающим, любящим жестом, она шепнула:

— Твоя… да — твоя.

Шурша лыжами по свежевыпавшему снегу, мы уходили во тьму. Дон шел первым, Гронан, Самер и я, Ланг, — следом. Ветер ненадолго стих, было довольно тепло. Самер сказал мне, что путь наш лежит на север, к неровной гряде, протянувшейся к востоку от Дорингклорна в направлении ущелья Лор. Мы поднимались по горным пастбищам, иногда незначительно отклоняясь то влево, то вправо, что было почти неощутимо в темноте. Неожиданно путь наш преградила изгородь, и пришлось сделать небольшой крюк, чтобы найти ворота. Появлявшиеся в небе звезды быстро гасли в сгущающемся тумане. Луны не было.

Время продвигалось скачками. Вкус поцелуев Наттаны и ощущение крепко прижавшегося ко мне девичьего тела защищали меня, как доспехи. В усадьбе уже, наверное, отужинали, и Наттана сейчас моет на кухне посуду вместе с сестрой. О чем они говорят? О чем она думает, моя новая избранница, подарившая мне такое счастье?

Начался лес, темный, и тропа настолько сузилась, что ветки хлестали по лицу. Я двигался легко, как во сне. Прошло около трех часов, и если ориентироваться на американское время, то было восемь-девять вечера. Дон то и дело выкликал свое имя, чтобы мы не потерялись в темноте. Наши имена звучали одно за другим на разные голоса, как во время школьной переклички: Дон! Гронан! Самер! Ланг!

После подъема мышцы ног болели, бруски пощелкивали, не давая лыжам соскользнуть назад. Я устал, и мне казалось, будто я это не я, — так внезапен был переход в новый мир, где я впервые лицом к лицу столкнулся с неведомым, где вполне реальный, полный ненависти враг поджидал в засаде.

Еще через час мы добрались до сторожки в лесу, одной из многих, разбросанных в здешних горах. Некоторые, сооруженные очень давно, были построены охранявшими ущелья солдатами. После отвода гарнизонов их поддерживали частные лица, в том числе Дон и участники его «патрулей».

Большая хижина была рассчитана на восемь человек. Койки, в три яруса, располагались вдоль стен; они, очаг, небольшая поленница и шкаф с запасом провизии, оружия и снаряжения составляли всю обстановку. Огонь скоро жарко заполыхал в очаге, и все мы, кроме Дона, разместились на койках, чтобы не путаться друг у друга под ногами. Наш предводитель выступил также и в роли добровольного повара. Приготовленная им горячая мясная похлебка и растопленный снег с красным вином — таков был наш ужин.

Кругом царила тишина. Близких друзей среди нас не было, но общее дело связывало всех узами не менее крепкими. Заинтересованность и взаиморасположение звучали в голосах, находя отклик в каждом биении моего сердца.

Уставший больше других, Гронан заснул. Самер какое-то время лежал, напевая что-то вполголоса, потом тоже затих. Дон сидел перед очагом. Ничто не мешало мне думать о Наттане, снова и снова желать ее, и с этими мыслями я задремал…

Было уже совсем поздно, когда я проснулся. Дон все еще сидел на полу, уронив на грудь свою большую черноволосую голову, однако он не спал. Сильная, с длинными пальцами рука вытащила полено и умело подсунула его в очаг. Искры взметнулись снопом. Дон вновь принял свою задумчивую позу…

Казалось, он вообще мог не спать. Наутро, еще до зари, он поднял нас.

Звезды густо запорошили небо, когда мы вышли из сторожки, но восток уже светился. Идя вдоль русла замерзшего ручья, мы вышли к верхнему краю леса, а между тем снег уже розовел в лучах солнца.

И вот начались бесконечные часы карабканья вверх по крутым снежным склонам; используя ледорубы и веревки, взятые в хижине, мы преодолевали узкие скальные карнизы, огромные снежные поля, протянувшиеся на несколько миль и почти идеально ровные, продвигаясь все выше между гигантскими валунами по коварному льду. У нас просто не оставалось времени подумать о чем-либо постороннем, ничего, кроме желания изучить приемы, используемые при восхождении, и запомнить рельеф места, где рано или поздно кому-то из нас придется нести постоянное наблюдение.

Все утро громада Дорингклорна нависала над нами с запада — не горный пик, а скорее сложный массив, с резко прочерченными черными уступами и белыми пятнами снежных полей, контрастных на фоне темно-синего неба. К северо-востоку от Дорингклорна и к западу от нас виднелся низкий острый пик, а между двумя вершинами можно было различить сверкавшее белизной большое снежное поле, на вид ровное, нависшее над долиной Доринга и питавшее ледник. На востоке за этим вторым пиком и протянулось пока не видимое нам ущелье Ваба, куда мы направлялись.

Глядя почти все время перед собой, мы лишь изредка бросали взгляд на юг, на то, что оставалось позади. Сейчас мы находились высоко над долиной, так что озеро казалось отсюда круглой лужицей. А дальше, от вершины до подножия, открывалась Островная, и вершина за вершиной, пропорционально уменьшаясь вдали, тянулись на восток и юго-запад.

Склон, почти сплошь из обледенелых валунов, кончился, и мы очутились перед казавшимися абсолютно отвесными скалами с нахлобученными на них шапками снега; путь наверх был один — по крутым каменным карнизам и расщелинам, полагаясь лишь на веревку и ледоруб. Для человека опытного подъем был несложный, однако у всех нас, за исключением Дона, он вызывал невольное чувство страха и головокружения, на котором лучше не сосредоточиваться; к тому же рано или поздно всем нам предстояло научиться проделывать этот путь в одиночку. Мы стали подниматься. Дон следил за каждым нашим движением, отдавая краткие, быстрые указания и постоянно готовый прийти на помощь. На последних двадцати футах мужество едва не изменило мне, но в тот момент, когда никто этого не ожидал, мы, задыхающиеся, неожиданно очутились на краю снежного поля, полого уходившего вниз, к тянувшемуся на север ущелью. Итак, мы достигли перевала Ваба. Если считать, как утверждали немцы, что пограничная линия проходит по верхней отметке, значит, мы находились на германской, или карейнской, территории, а ущелье вело прямиком в стан наших врагов.