ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

«Всякий человек — остров».

Американский писатель Остин Тэппен Райт дал свой поворот этому, уже изначально подернутому романтической дымкой афоризму и развил его в роман, стоящий особняком, загадочный, как, впрочем, и судьба самого автора.

Преподаватель права сначала в Беркли, а затем в Пенсильванском университете, блестящий молодой ученый и не менее блестящий собеседник, Остин Райт погиб при неясных обстоятельствах в расцвете сил, на взлете карьеры, когда ему было сорок с лишним лет.

Вероятно, лишь очень немногие догадывались, чему посвящает свои досуга известный правовед, а плодом их оказался роман, по объему чуть не вдвое превосходящий «Войну и мир» — так, что при подготовке рукописи к изданию вдова и дочь Райта, приспосабливая книгу к привычным для читательского восприятия масштабам, решили сократить текст наполовину. Итак, перед нами только часть айсберга.

Впервые Островитяния явилась Райту еще в детстве. Обычно игрушки (а выдумка — тоже игрушка) завораживают детей своим правдоподобием. В отличие от других детей Остин Райт не перерастал своих игрушек, по крайней мере одной: Островитяния взрослела вместе с ним, расширяясь и детализируясь, облекаясь флорой и фауной, обретая историю и обзаводясь собственными политическими деятелями и моральными концепциями.

Создавая свою фантастическую страну, автор не прибегает к помощи бутафорских монстров или расторопных духов, чужда ему и стилизация. Он лишь слегка меняет ракурс наведенного на обыденную жизнь взгляда, и, наверное, в этом — главная и своеобразная притягательность райтовой Островитянии, которую трудно поместить в какую-либо систему пространственных, временных, да и жанровых координат, но которая вся бережно перенесена в Terra incognita из нашего же мира: и сам герой, и его похождения, влюбленности, тревоги и разочарования.

Происходит как бы двоение действительности, где роль карнавальных масок зачастую играют имена. Так, обычный лесной цветок (неузнаваемый, кстати, и для нас под своим латинским псевдонимом) остается, по сути, собою же, но островитянское имя бросает на него отсвет иной реальности. Секрет в том, что Райт ничего не придумал, кроме пригрезившейся ему Островитянии; в самой же Островитянии он не выдумал ничего.

Страна грезы открыта каждому, но не каждому дано в нее войти. Тому, кто меряет все и всех только своей меркой, она противопоказана. Соответственно и поиски Островитянии — это поиски Островитянии в себе, умение понимать то, что кажется непонятным и чуждым, и одновременно это поиски себя в той «игре между реальностью и ее тенью — фантазией», как выразился один из современников Остина Райта.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Я НАЗНАЧЕН КОНСУЛОМ В ОСТРОВИТЯНИЮ

В 1901 году среди старшекурсников Гарварда было принято приглашать новичков на так называемые «пивные вечера», где к пиву, а также к имбирному элю (для тех, кто не любил пива) подавались крекеры и сыр. На один из таких вечеров вместе с достаточно разношерстной компанией соучеников был приглашен и я. Вопреки мнению старшекурсников, мы ясно ощущали разницу между собой, и, поскольку у каждого были свои претензии на положение в обществе, все мы боялись случайно быть замеченными в недостойной компании; одновременно в нас твердо укоренилось мнение, что одна из главных вещей в жизни — это дух профессиональной и товарищеской сплоченности, и чем больше знакомств удастся завести, тем дух этот будет в тебе крепче. Таким образом, каждого из нас раздирали противоречивые чувства, хотя мы не отдавали себе в этом ясного отчета, да и те, кто нас пригласил, вряд ли об этом догадывались. Не находя общих предметов для разговора, который мог бы нас сблизить, мы чувствовали себя скованно и неловко.

Словоохотливый молодой человек в очках вполне дружелюбно обратился было ко мне, но тут же обмолвился, что он — выпускник местной средней школы. Я поспешил ретироваться, но выяснилось, что гораздо хуже оказаться в полном одиночестве, чем быть замеченным в неподобающем обществе. Я начинал уже сильно жалеть, что пришел.

Тем не менее еще один из приглашенных был, как мне показалось, в подобном же незавидном положении. Это был высокий, более шести футов ростом, крепко сложенный молодой человек. Черты его лица, красноватого, обветренного, слишком резкие, чтобы их можно было назвать симпатичными, одновременно дышали силой и привлекали внимание, причем особенно выделялись круто и в то же время плавно изогнутые брови; густые каштановые волосы, разделенные пробором посередине, в темноте могли показаться черными; карие глаза блестели на фоне исключительно ярких белков; у юноши был мужественный рот и крепкий подбородок с едва заметной ямочкой. Поскольку выглядел он вполне по-спортивному, я решил, что ничем не скомпрометирую себя в глазах общества, и, набравшись храбрости, подошел и заговорил с молодым человеком.

Голос у него был глубокий и сильный, и, хотя говорил он по-английски совершенно чисто, удивляла тщательность, с какой он произносил каждый гласный и согласный звук. Я был несколько смущен необычностью его выговора.

— Добрый вечер, — обратился я к юноше. — Вы тоже новичок?

— Дорн, — ответил тот. — Мое имя Дорн. Да, я новичок.

— А меня зовут Ланг.

— Ланг, — повторил молодой человек, обнажив в широкой улыбке крепкие белые зубы. — Похоже на одно из наших имен. Зато многие ваши имена даются мне с трудом.

— Разве вы не американец? — спросил я и, желая сделать ему приятное, добавил: — Вы очень похожи.

— Нет. Я из Островитянии.

Голос его, хотя и не громкий, прозвучал на всю комнату. Среди присутствующих пробежал шумок, и многие лица обернулись в нашу сторону. Никто из нас никогда не видел представителей этого народа. Мы знали только, что Островитяния расположена на южной оконечности Карейнского континента, лежащей напротив Антарктиды, что населена она малоизученной народностью, предположительно кавказского происхождения, возможно, с примесью еще какой-то неизвестной крови, что островитяне — язычники, враждебны по отношению к иностранцам и что они изгнали из своей страны пытавшихся обосноваться в ней еще в сороковые годы миссионеров; в наших школьных учебниках по географии Островитянии тоже уделялось всего несколько строк: управляется феодальной олигархией, основной род занятий — сельское хозяйство, отсталая по культуре и обычаям, торговли не ведет.

Чувствуя, что на нас устремлено множество взглядов, я понял, что частной беседы не получится, и стоял в крайнем изумлении, не зная, что предпринять дальше. Аура чего-то далекого и чуждого окружала Дорна. Неожиданная пауза, впрочем, отнюдь не привела его в такое замешательство, как меня. Он был по-прежнему невозмутим, с легкой и непринужденной улыбкой на губах.

Один из старшекурсников, услышав голос Дорна и оглядев его с ног до головы, подошел к нам. Наш курс не слишком жаловали, потому что мало кто из нас, новичков, мог считаться подходящей кандидатурой для университетской футбольной команды. Этот юноша, завзятый спортсмен, как раз и подыскивал «свежий материал». Поэтому, подходя к Дорну, он без обиняков спросил, играл ли тот когда-нибудь в футбол. На ответ Дорна, что он впервые слышит об этой игре, последовало незамедлительное возражение, что скоро его всему научат и что человек с его физическими данными просто обязан перед своими коллегами и сокурсниками помочь составить хорошую команду.

— Я не хочу играть в футбол в этом году, — сказал Дорн.

— Но это не причина, — заявил старшекурсник. — Если у вас есть какая-то другая, более серьезная, я хотел бы ее узнать.

— Других причин у меня нет, — прозвучал чистый, сильный голос Дорна. Поскольку недостатка в аудитории не было, старшекурсник, начав издалека, принялся поучать нас относительно наших обязанностей перед коллегами и сокурсниками, и, надо сказать, у него это неплохо получалось. Дорн между тем подошел к хозяину комнаты, где проходил вечер, попрощался и ушел как ни в чем не бывало.