— Что же с ней сталось? — прошептала Бэсси.

— В песне об этом не сказано. Всплакнула, должно быть. Вот что это были за парни: поцеловал — и ушел. Но им нужно было всегда что-то искать. Иногда мне кажется, что и я таков, как эти гамбучино.

— Значит, ни одна женщина не может вас удержать, — начала она твердо, но под конец голос ее дрогнул.

— Не дольше, чем на неделю, — пошутил он и весело засмеялся, играя на струнах ее сердца. — А ведь я их всех люблю. Все готов отдать за хорошую женщину. В какие переделки я из-за них попадал, и из каких переделок они меня выручали! Я их люблю с первого же взгляда. Я и в вас уже влюбился, мисс… вас зовут Бэс си, да?

Она слегка попятилась и нервно засмеялась.

— Вы даже лица моего еще не видели.

Он галантно наклонился к ней.

— Бледная немножко, некоторым это идет. Но у вас красивая фигура, мисс Бэсси.

Она вся трепетала. Никто еще не говорил ей таких слов.

Он переменил тон.

— А я порядком проголодался. Не завтракал сегодня. Не можете ли вы мне принести хлеба или…

Она уже ушла. Он только что хотел попросить ее впустить его в дом. Неважно. Можно и здесь. Чертовское положение! Что подумает его приятель?

— Я не милостыни у вас прошу, — шутливо сказал он; она протянула ему тарелку, и он взял кусок хлеба с маслом. — Я прошу по дружбе. Папаша богатый, вы сами знаете.

— Он морит себя голодом ради вас.

— А я голодал из-за его причуды, — сказал он, принимаясь за второй ломоть.

— Все, что у него есть, он бережет для вас, — возразила она.

— Да, чтобы я приехал сюда и засел на его деньгах, как жаба в норе. Благодарю вас! А что вы скажете о заступе, а? Он всегда по — чудному проявлял свою любовь.

— Я бы могла его уговорить, дайте мне неделю, — робко предложила она.

Он был слишком голоден, чтобы отвечать; покорно держа перед ним тарелку, она начала что-то шептать ему, быстро и задыхаясь. Он слушал удивленный, ел все медленнее и медленнее и наконец совсем перестал жевать.

— Так вот что он задумал! — презрительно сказал он, повышая голос; непроизвольным движением руки он выбил у нее тарелку и энергично выругался.

Она отшатнулась от него и оперлась рукой о стену.

— Нет! — бесновался он, — Он думает… Он надеется, что я ради его проклятых денег!.. Кому нужен его дом? Сумасшедший? Э, нет! Не думайте. Он знает, чего он хочет. Он хотел меня превратить в жалкого клерка, а теперь хочет сделать из меня ручного кролика в клетке. Из меня! Из меня!

Его сдержанный, злобный смех пугал ее теперь.

— Говорю вам… как вас?.. Бэсси… и мир-то для меня тесен, если мне захочется расставить локти, не говоря уж о проклятой кроличьей клетке. Жениться! Он хочет, чтобы я женился и остепенился! И уж наверняка приглядел невесту, черт бы меня побрал! А смею вас спросить, вам известна эта девица?

Рыдания без слез душили ее, она вся тряслась, но он был слишком взбешен, чтобы заметить ее отчаяние. Задребезжала оконная рама.

— Зубоскал, явившийся с какими-то сведениями! — раздался размеренный голос старого Хэгберда; он говорил поучительным тоном. А Бэсси показалось, что этот голос отравляет безумием ночь, шлет гибель на землю, — Теперь я знаю, что тут неладно, у здешних жителей, моя милая. Ну конечно! Раз здесь разгуливает этот сумасшедший парень. Не имейте с ним никакого дела, Бэсси. Вы слышите, Бэсси?..

Они стояли, как окаменевшие. Старик суетился и бормотал что-то у окна. Вдруг он пронзительно крикнул:

— Бэсси, я вас вижу! Я скажу Гарри!

Она сделала движение, словно хотела убежать, потом остановилась и прижала руки к вискам. Молодой Хэгберд — огромная темная тень — застыл, как человек, вылитый из бронзы. Над их головами безумная ночь хныкала и бранилась голосом старика:

— Прогоните его, моя милая. Это какой-то бродяга. А вам нужно жить своим домом. У этого парня нет никакого дома, он не похож на Гарри. Он не может быть Гарри. Гарри вернется завтра. Вы слышите? Еще один день, — лепетал он, все сильнее волнуясь. — Не бойтесь, Гарри на вас женится.

Его голос, пронзительный и безумный, вздымался над равномерным глубоким гулом прибоя, тяжело ударявшего о дамбу.

— Ему придется жениться. Я его заставлю, а не то… — он выкрикнул страшное проклятие. — Завтра же я лишу его последнего шиллинга и завещаю все вам! Я это сделаю… Вам! Пусть подыхает с голоду!

Окно захлопнулось.

Гарри перевел дух и шагнул в сторону Бэсси.

— Значит, вы — эта девушка, — сказал он, понизив голос.

Она не пошевельнулась; она стояла, отвернувшись от него, сжимая голову руками.

— Честное слово, — продолжал он, и невидимая улыбка заиграла на его губах, — я не прочь остаться…

Ее локти сильно дрожали.

— …на неделю, — закончил он, не делая паузы.

Она закрыла лицо руками.

Он подошел совсем близко и ласково завладел ее руками. Его дыхание коснулось ее уха.

— Я попал сейчас в переделку, и вы должны помочь мне выпутаться.

Он старался отвести ее руки от лица. Она сопротивлялась.

Тогда он отпустил ее и, отступив немного, спросил:

— Есть у вас деньги? Теперь я должен уйти.

Быстро, пристыженная, она кивнула головой, а он ждал, отвернувшись от нее, пока, вся дрожа, низко опустив голову, она старалась найти карман платья.

— Вот они! — шепнула она, — Ох, уходите! Ради бога, уходите! Если бы у меня было больше… больше… я бы отдала все, чтобы забыть, чтобы заставить вас забыть.

Он протянул руку.

— Не бойтесь! Ни одну из вас я не забыл. Иные давали мне кое-что и подороже денег… Но сейчас я — нищий, а вы, женщины, всегда меня выручали.

Раскачиваясь, он подошел к окну и в тусклом свете, проникающем сквозь штору, взглянул на монету, лежавшую на его ладони. Это было полсоверена. Он сунул монету в карман. Она стояла немного в стороне, с опущенной головой, словно раненая; руки ее бессильно повисли.

— Вы не можете купить меня, — сказал он, — и не можете выкупить себя.

Он плотно нахлобучил шапку, и через секунду она почувствовала его мощное объятие; ноги ее оторвались от земли, голова запрокинулась назад. Он властно, с молчаливой страстью покрывал поцелуями ее лицо, словно торопясь добраться до ее сердца. Он целовал ее бледные щеки, лоб, тяжелые веки, ее увядшие губы, а размеренные удары и вздохи надвигающегося прилива словно аккомпанировали его ласкам. Казалось, море, пробив дамбу, защищавшую город, прошло над ее головой. Волна схлынула. Она отшатнулась, прислонилась к стене, истощенная, как будто ее выбросило на сушу после бури и кораблекрушения.

Немного погодя она открыла глаза и, прислушиваясь к твердым неторопливым шагам, уносившим победителя, стала оправлять платье, все время глядя перед собой. Вдруг она метнулась к открытой калитке и выбежала на темную и безлюдную улицу.

— Остановитесь!.. — крикнула она. — Не уходите!..

Склонив голову, она прислушивалась и не могла сказать, были ли то удары волн, или его роковые шаги — шаги, безжалостно ударявшие по сердцу. Вскоре все звуки стали затихать, словно она медленно превращалась в камень. Это тревожное молчание вселило в нее страх — более острый, чем, страх смерти. Теряя силы, она послала последний призыв:

— Гарри!

Не слышно было даже замирающего отзвука шагов. Ничего. Далекий грохот прибоя, даже голос беспокойного моря, казалось, смолк. Все звуки замерли, замер и шепот жизни, словно она была одна, покинутая в той каменистой стране, о которой только что слышала, — там, где безумцы ищут золото и, найдя, презрительно его отбрасывают.

Капитан Хэгберд в своем темном доме держался настороже. Открылось окно, и в молчании каменистой страны раздался голос над ее головой, высоко в черном пространстве, — голос безумия, лжи и отчаяния, голос неугасимой надежды:

— Ушел он, этот зубоскал? Вы не слышите его шагов, моя милая?

Она залилась слезами.

— Нет! Нет! Нет! Я больше его не слышу! — всхлипывая, сказала она.

Он торжествующе захихикал там, наверху: