Огюстен Робеспьер. Я с тобой. Идем!
Пэйан. За нами пойдут все секции, которые остались нам верны. Обсерватуар, Санкюлоты...
Леба. Слово за тобой, Сен-Жюст! Отчего ты молчишь?
Сен-Жюст. Я пришел сюда не для того, чтобы говорить, а для того...
Леба. Чтобы действовать?
Сен-Жюст. Нет, Леба, чтобы умереть. Время действовать упущено. Вы не сумели или не захотели им воспользоваться. Мы сами дали себя обезоружить.
Кутон. Ты тоже несешь ответственность за это, Сен-Жюст! Четыре дня назад по твоему приказу были отправлены в Северную армию лучшие, самые верные войска парижского гарнизона.
Сен-Жюст. Я признаю свою вину. Я виноват в том, что взывал к вашей доброй воле. Я полагал своим долгом установить мир в Комитете, в последний раз уговорить противников пойти на соглашение. Ни вы, ни они не сдержали обещаний. Я и сам, подписывая соглашение, не питал особых надежд. Но это было последнее средство, раз никто из вас, боясь обесславить себя, не соглашался сделать единственный шаг, который мог спасти Республику.
Кутон. Что ты имеешь в виду?
Сен-Жюст. Диктатуру. Нам следовало, как римлянам в годину испытаний, сосредоточить всю власть, гражданскую и военную, в руках одного человека, доверить ему разящую секиру Республики. За несколько месяцев, быть может даже недель, он сумел бы уничтожить стоглавую гидру заговора и мятежа, сокрушить все преграды на славном пути Революции. Выполнив свою миссию, вновь введя могучий поток Революции в его державное русло, этот человек сам сложил бы к вашим ногам окровавленную секиру, и вы сломали бы свое оружие.
Робеспьер. Нет! Пока я жив, ни один человек, как бы надежен он ни был, не завладеет мечом диктатуры. Даже если он, подобно Цинциннату, выполнив свою миссию, добровольно отрекся бы от власти, все равно Республика и Нация остались бы обесчещенными, допустив посягательство на свои верховные права.
Кутон (ему вторит Леба, Огюстен и Пэйан). Обратись же с призывом к верховному властелину, к народу! Подымем вооруженное восстание против изменников народа.
Робеспьер. Я в это не верю.
Огюстен. А год назад верил.
Робеспьер. Больше не верю.
Кутон. Ты был в первых рядах народного восстания против жирондистов.
Робеспьер. Прошли времена тридцать первого мая!
Огюстен. Что же изменилось с тех пор?
Робеспьер. Все изменилось. Тогда действовали в согласии самые могучие, самые животворные силы Революции: Марат, Дантон, Эбер... Теперь же — признаем это — вокруг нас пустыня.
Кутон. Кощунственные речи! Неужели, по-твоему, надо было пощадить Дантона и Эбера?
Робеспьер. Это было невозможно. Если бы пришлось начинать сызнова, я поступил бы так же.
Кутон. Но ты жалеешь о том, что произошло?
Робеспьер. Я никогда не переставал сожалеть об этом. Истинное бедствие, что деятельность таких людей стала гибельной для Революции. И что ныне мы снова вынуждены сражаться против честных республиканцев — таких, как Билло, Баррер, Карно...
Кутон. Против тех, кто тебя ненавидит.
Робеспьер. Кого я сам ненавижу.
Кутон. Ты нынче обуян христианскими чувствами, Максимилиан.
Робеспьер. Я люблю Республику больше самого себя. И с горечью сознаю, какой непоправимой утратой была каждая из этих смертей, как много пролито крови лучших людей Республики. Не будь я убежден, что эти безумцы погубят Революцию, я поборол бы свою личную неприязнь. Но если братоубийственная война неминуема, вести ее можно лишь при условии, что мы найдем опору среди честных людей Конвента... Я искал такой опоры и не нашел ее. Честные люди отвергли протянутую им руку. Они предали меня. Где, в ком искать нам теперь опоры? Сен-Жюст прав. Единственное спасение — диктатура. Но мы не хотим ее. Это значило бы отречься от самих себя.
Сен-Жюст. Я понимаю тебя, Максимилиан, и покоряюсь. Сохраним наше доброе имя незапятнанным, хотя бы для будущего.
Кутон. Мы сохраним его, если одержим победу. Будь уверен, Максимилиан, и ты, Сен-Жюст, что поражение покроет вас позором на веки веков.
Робеспьер. Я это знаю, Кутон. Меня оклевещут. История — трусливая прислужница успеха.
Сен-Жюст. Но после бесславия настанет черед справедливости. В конце концов она восторжествует. Минуют столетия. Придут иные времена, и наш прах станет священным для счастливого и свободного человечества будущих веков.
Кутон. У побежденных нет будущего.
Сен-Жюст. Я никогда не буду побежденным! У тех, кто, подобно нам, дерзал на все ради Свободы, можно отнять жизнь, но нельзя отнять смерть-избавительницу, освобождающую от рабства, нельзя отнять наш свободный, независимый дух, который будет жить в веках и на небесах[25].
Флерио-Леско. Какое нам дело, что Сен-Жюст сохранит свой независимый дух даже в могиле? Мы боремся за жизнь. И будем защищать ее до последнего вздоха. Максимилиан! Мы пошли за тебя на смерть! Ты не вправе отстраняться от борьбы. Ты должен подписать!
Робеспьер. Это бесполезно.
Пэйан и Огюстен Робеспьер. Подпиши!
Леба (повернувшись к окну, глядит на площадь). Кто эти люди? Чьи это колонны пересекают пустую площадь?
Входит Кофиналь.
Кофиналь, посмотри!
Кофиналь (не глядя). Все идет хорошо. Наши войска вполне надежны. Я отпустил их немного освежиться. Надо только дождаться подкреплений, которые мне обещали, и выступать. Подпиши, Робеспьер.
Леба (у окна). Они направляются к главному входу. (Сен-Жюсту, который подходит к окну.) Погляди, Сен-Жюст! Ты знаешь этих людей?
Сен-Жюст. Не все ли равно? Дай мне спокойно подышать ночной прохладой.
Леба. Давно я не видел тебя таким просветленным. Твое чело, твои глаза словно излучают счастье.
Сен-Жюст. Да, я счастлив, друг. Я вышел из пучины жизни.
Леба. А я нет. Я привязан к жизни, я держусь за нее всем существом.
Сен-Жюст. Насладись же этими последними минутами. Скоро эту тишину нарушат, эту дивную ночь осквернят.
Леба. Не могу... Меня томит тревога... Они входят... Подымаются... Слышишь, Сен-Жюст? Кто это идет?
Дверь распахивается. Друзья, столпившиеся вокруг Робеспьера, не оборачиваются. Робеспьер, наконец, подписывает бумагу. На пороге появляется Бурдон с отрядом жандармов.
Бурдон[26] (указывая на Робеспьера молодому жандарму). Вот он, предатель! Стреляй, Мерда!
Молодой жандарм стреляет в Робеспьера. Робеспьер падает ничком на стол. Все окружающие вскакивают в смятении.
Кофиналь (бросившись к Бурдону, хватает его за горло). Негодяй!
Жандармы врываются в зал. Вступают в борьбу с Флерио-Леско и Пэйаном. Огюстен Робеспьер пытается выскочить в окно. За большим столом остался только Робеспьер, упавший лицом в лужу крови, и напротив него беспомощный Кутон, покинутый друзьями на произвол судьбы. Напрасно он взывает то к одному, то к другому: «Унесите меня!» Наконец он пытается подняться сам, но при первом же усилии падает на пол, возле рампы. Жандармы Бурдона топчут его ногами, затем поднимают, как куль, и выбрасывают на лестницу. Стоя неподвижно спиной к окну, Сен-Жюст за все время ни разу не шелохнулся. Он бесстрастно наблюдает за роковым исходом — он его предрекал. Леба бросается к столу, затем бежит к Сен-Жюсту.
Леба. Они его убили. Республика погибла... На что мне жизнь! Прощай, брат! (Стреляет себе в грудь.)
Сен-Жюст подхватывает его на руки.
Сен-Жюст. Прощай, Леба! Вот ты и свободен! Ты избежал нашей участи... Но я не вправе это сделать. Остается самая тяжкая часть пути. Я пройду ее без тебя... Спи спокойно, брат мой, я завидую тебе? (Бережно опускает его на пол.)