Двигаясь по берегам Инда вниз по течению, мы встречали на своем пути такие же, как найденные ранее в Алчи, скалы с изображением горных козлов, причем на некоторых фигурировали и лошади. Мы с огорчением узнали, что многочисленные камни с рисунками и надписями были разбиты кувалдами и превращены в гравий, необходимый для новой дороги.
В поисках камней с рисунками мы бродили по склонам и перекликались, чтобы не потерять друг друга. Это насторожило солдат, охранявших новый мост, и мне пришлось давать долгие и пространные разъяснения по поводу нашего подозрительного поведения, объяснять, зачем нам понадобилось переворачивать камни и фотографировать местность с различных точек.
Письмо шейха Абдуллы, призывавшее оказывать нам «всяческое содействие в Кашмире», сыграло свою роль и успокоило представителей армии. Между тем Мисси обнаружила новые валуны с рисунками поблизости от армейского контрольно-пропускного пункта. Это привело к тому, что вскоре солдаты, заразившись от нас «козлиной лихорадкой», принялись помогать нам в поисках.
В конце концов мы покинули окрестности моста и повернули обратно, поднявшись вверх по Инду на пять километров до древней крепости Бал-лу-Кхар. Перед нами возвышалась созданная природой на самом берегу Инда скала-пирамида с вырубленными в ней ступенями и площадками. На вершине находилась огромная пещера, вход в которую загромождали каменные глыбы. Раньше эта скала служила крепостью для минаро, а впоследствии тибетцы превратили ее в таможенный пункт.
Благодаря исследованиям Франке сегодня нам известно, что вокруг этой величественной природной цитадели было найдено множество жемчужин, но никому не попалось ни одной монеты. Мы вынуждены были довольствоваться лишь беглым осмотром скалы-пирамиды. Мне понадобилось совсем немного времени для того, чтобы обнаружить предмет нашего интереса у самого основания крепости: именно там мы с Нордрупом и обнаружили рисунки с изображением горного козла. Основание скалы было покрыто древними надписями на тибетском языке. В одной из них, как считает Франке, упоминается имя таможенного чиновника, имевшего титул «торговый надсмотрщик нижней долины».
Расположившись у подножия Бал-лу-Кхара, я думал о том, что череда сменявших друг друга правителей, каждый из которых боролся за обладание этим стратегическим пунктом, представляет собой довольно пеструю картину. Однако жизнь в здешних краях не претерпела при этом сколько-нибудь значительных изменений.
Опускаясь за отроги горных хребтов, протянувшихся вдоль берегов Инда, солнце ласкало закатными лучами свинцовые воды величественной реки, покрывшиеся мелкой рябью под первыми порывами ледяного ветра. Какими же ничтожными казались в этот момент политические притязания людей, суетность биологического вида, движимого инстинктом выживания! Действительно, человек, Homo sapiens (человек разумный), слишком часто действует вопреки разуму. Но, увы, именно это безрассудство и выражало зачастую смысл существования человека. Да, конечно, ослы не пьют пива, не говорят о политике и не прибегают к магическим ритуалам, чтобы обратиться за помощью к невидимым духам, которым полагается жить на небесах, вершинах гор или во чреве земли. На поверку же оказывается, что все это, присущее лишь человеку, — химеры, во имя которых множество людей готово было пожертвовать жизнью, полуправда, которую произносят шепотом, затаив дыхание, западающая глубоко в сознание, приукрашенная для того, чтобы, подброшенная человеку на ярмарке тщеславия, она захватила его с такой силой, что он забудет о своей человеческой сути и принесет себя в жертву во имя ее торжества.
Религия толкала человечество на бесчисленные войны. Может быть, охотникам за горными козлами служила путеводной звездой более рациональная вера? В самом деле, к кому обращали они свои помыслы? Движимые надеждой раскрыть тайну их веры, на следующее утро мы распрощались с ущельями и долинами, давшими приют Инду, и вновь оказались на дороге, ведущей в Каргил.
Преодолев в очередной раз девятнадцать головокружительных поворотов дороги, проходящей над Кхалатсе и уводящей нас прочь от стремнин Инда, мы оказались в своеобразном амфитеатре, выдержанном природой в охровых тонах и окруженном неприступными скалами. На одной из них возвышался величественный монастырь Ламаюру. Его многочисленные свежепобеленные постройки венчал семиэтажный храм, строгая элегантность линий которого свидетельствовала о таланте гималайских архитекторов. Этот комплекс, удаленный от Лхасы на тысячи километров, мог бы, без сомнения, украсить ламаистский центр Тибета. Приветствовать наш вездеход вышла группа монахов. Они принадлежали к малоизвестной ламаистской секте кадампа.
Монастырь Ламаюру, вероятно, возник на месте древнего буддийского храма, воздвигнутого в эпоху, предшествующую появлению тибетцев, — во времена кушанских монархов. Небезынтересно отметить, что все постройки монастыря и расположенной поблизости деревни стоят на фундаменте, скрывающем лабиринт ходов, очень похожий на тот, который был обнаружен мною в Мустанге.
В поисках монахов, сведущих в истории Ламаюру, мы вместе с Нордрупом посетили множество часовен, «населенных» кровожадными божествами, чья внешняя свирепость резко контрастировала с безмятежной улыбкой Будды. Наконец мы встретили человека в красном одеянии, который, как нам показалось, был знающим и заслуживал доверия. К нашему удивлению, этот монах, так же как и другие наши собеседники, утверждал, что монастырь и расположенные в его окрестностях земли первоначально целиком и полностью принадлежали минаро.
Девушка в традиционном наряде минаро.
Мы выяснили, что некоторые живущие здесь монахи — выходцы из деревень минаро и что народ этот пользуется в Ламаюру глубоким уважением. Один раз в году в монастыре устраивается большой праздник, на который сотнями стекаются паломники со всей округи, населенной минаро.
Довольно интересен тот факт, что монастыри Ламаюру, Лингшот и Рингдом вместе с близлежащими деревнями образуют своеобразную независимую монастырскую вотчину, на которую никогда не распространялась власть правителей Ладакха и Заскара. Вероятно, первоначально эти монастыри служили прибежищем для крестьян и местных скотоводов, принадлежащих, по всей видимости, к племени минаро.
Между монастырём Ламаюру и Каргилом расположены три района: Хенеску, Карбу и Мулбекх, земли которых, если судить по легендам и рассказам, занимали минаро. И сегодня живущие здесь люди с тонкими чертами лица, тонким носом и вытянутым черепом по облику во многом схожи с минаро.
В Мулбекхе неподалеку от гигантской статуи Будды «грядущего», у которой в 1975 году я впервые увидел минаро, нам встретилась целая группа представителей этого народа, возвращавшихся в свои деревни на берегах Инда. Женщины красовались в причудливых приплюснутых шляпках с увядшими букетиками цветов. Грудь их украшали медные зеркала величиной с чайное блюдце, сверкавшие в лучах заката тысячами бликов. Мои попытки упросить их занять место перед объективом были встречены столь решительным отпором, что мне на минуту даже стало не по себе. Вероятно, я вызвал в душе этих амазонок волну негодования. Девушки с длинными косами и матовой кожей вновь представились мне необыкновенно красивыми. Что же касается матерей, то это были настоящие гарпии. Лица их показались мне на удивление знакомыми, так сильно они напоминали лица европейских женщин, охваченных приступом ярости.
По возвращении в Каргил мы решили вновь посетить Заскар. В период подготовки к этому путешествию я часто бывал на базаре, проводя время в беседах с людьми минаро, среди которых, к своему огромному удовольствию, вскоре встретил моего друга Дорже Намгиала. За ним, как и прежде, неотступно следовал его маленький сынишка. Вместе с другими Дорже на убедительных примерах утвердил меня во мнении, что минаро действительно находятся под пятой у своих жен. Полиандрия — обычай, позволяющий последним иметь несколько мужей, — получил в деревнях минаро довольно широкое распространение. Большинство женщин были вольны проводить ночи с любым из представителей сильного пола, живущих в доме первого мужа, а при желании и брать его в мужья.