Кто был более усерден и исполнителен, чем он? Иначе как бы смог он подняться по крутым ступеням британской иерархии? Французы, и Наполеон первый, никогда не поймут этого абсолютного подчинения правилам, установленным лично государственным секретарем, не имеющим ни малейшего представления о местных условиях; живя в ту эпоху, когда увенчавшаяся успехом инициатива была залогом еще большего возвышения, они ожидали от Лоу большей гибкости и широты взглядов. Но для губернатора, как для жандарма из комической оперы, «приказ есть приказ», и неважно, при каких обстоятельствах и откуда он был получен. Предписания, прибывающие из Лондона, подписанные уважаемыми и внушающими трепет начальниками, должны исполняться беспрекословно. «Right or wrong, my country». И никаких мыслей о суровом суде истории!

Если принять во внимание все обстоятельства, то вряд ли можно было действовать еще более неловко. Это конечно так, но не следует забывать о чудовищном невезении, ибо Лоу и в голову не приходило, что те его качества, которые он считал блистательными достоинствами и превозносил в письмах и докладах, окажут ему дурную услугу в исполнении тех особых обязанностей, кои были на него возложены. Один из его приверженцев, совсем молодой человек писарь Яниш, переписывавший своим красивым почерком бумаги в Плантейшн Хаус, в свое время окажется первым, кто скажет, что Лоу покинул свой пост и остров, «отмеченный печатью Каина».

Леди Лоу

Леди Лоу, похоже, не имела особого влияния на своего грозного мужа, хотя, по свидетельству одного очевидца, и не робела перед ним и однажды даже позволила себе бросить ему в лицо:

— Я была бы удивлена, если бы вы одобрили или хотя бы допустили что-либо естественное, нормальное!

Горрекер часто говорит о кисло-сладких и неуместных речах этой дамы, «которая смотрит на вас глазами тигрицы». Однако ее речи нередко встречали яростный отпор губернатора[17].

В сорок шесть лет, перед самым отъездом на Святую Елену, Хадсон Лоу женился на этой миссис Джонсон, урожденной Лэнси, вдове полковника и дочери губернатора одной из колоний, о «благородном происхождении» которой он говорит без малейшей иронии. Ей около сорока, она сильно красится, носит несколько вызывающе открытые платья и, если верить Горрекеру, до такой степени не пренебрегает крепкими напитками, бренди, грогом и ликерами, что вечерами речь ее становится иногда не слишком внятной. За время пребывания на Святой Елене она подарит мужу дочь и двух сыновей, из которых в живых останется только один, но заявляет всем и каждому, что если бы она знала, что ей в ее возрасте придется снова производить на свет младенцев, она бы предпочла остаться вдовой. Положение первой дамы колонии несколько кружит ей голову. Чем более вожделенным становится титул графини в Лонгвуде, тем в большей степени чувствует она себя Milady в Плантейшн Хаус, и Лоу считает необходимым уведомить лорда Батхэрста о «благополучном разрешении от бремени своей супруги» так, словно речь идет о королевских детях. Располагая большими финансовыми возможностями, чем ее французские соперницы, она старается затмевать их своими украшениями, атласными платьями, касторовыми шляпами с перьями, тщеславными ухищрениями светского церемониала, но она в ярости от присутствия двух своих взрослых дочерей, которые ее «старят». Она выезжает лишь в сопровождении адъютанта, который гарцует у дверцы ее кареты.

— Какое ничтожное тщеславие, — возмущается Горрекер, которому нередко случается исполнять эту обязанность. — Разве могла она еще несколько лет назад даже мечтать о таком ранге и таких почестях и о том, чтобы джентльмен исполнял при ней обязанности лакея?

Она часто дуется, злится на офицеров и жалуется мужу, что те не выказывают ей должного почтения, и даже грозит наказанием солдатам, которые не приветствуют ее на дороге. Она насмехается над более молодыми и элегантными, чем она, женщинами, но находит изысканной графиню Бертран, «эту бедную леди Бертран», считая ее настоящей Lady, потому что она состоит в родстве с лондонской аристократией. Она железной рукой правит маленьким мирком Плантейшн Хаус, офицерами, адъютантами, курьерами, слугами и рабами и до такой степени не брезгует полицейскими методами своего супруга, что Горрекер обвиняет ее в том, что она сует нос в любовные истории служанок и отношения офицеров с прачками. А что еще ей оставалось делать? И что могли делать две ее взрослые дочери от ее брака с полковником Джонсоном, которых Лоу взял к себе под крыло, когда уложил их мать в свою постель? Здесь нет ни клубов, пи parties, от которых британцы без ума, ничего кроме провинциального убожества спектаклей, устраиваемых в полковой столовой солдатской труппой актеров-любителей, скачек в Дедвуде, раутов, устраиваемых время от времени «знатными» белыми, или пикников на природе. Ничего кроме позолоченного одиночества Плантейшн Хаус с его высокомерными претензиями на знатность, которые заставляют ее и ее дочерей мало-помалу отойти от круга лиц, общение с коими они считают ниже своего достоинства, и ограничиваться обществом персонала миссии, который величает их Milady, но скорее из страха, чем из почтения. Главная же забота сей скучающей дамы — это конечно же выдать замуж своих дочерей, и Наполеон, к ее огорчению, умер слишком рано, потому что только старшая дочь успела найти себе лестную партию в лице русского комиссара Бальмена, став таким образом, к величайшей радости сэра Хадсона и леди Лоу, настоящей графиней.

К супругам Лоу, в целом весьма подходящим друг другу, обращены почтительные взоры всех обитателей острова. Для среднего британца губернатор воплощает Корону, The Crown, знатность, богатство и благородные манеры. А потому, если леди Лоу простужена, все начинают чихать, и считают за честь «выпить вина» с ней или с губернатором, особенно с ней, потому что ей принадлежит тост, который очень забавляет гостей и который, по ее словам, она сочинила в назидание свои детям:

Да спасет Господь Короля! Да спасет Господь Королеву! Да погубит Господь Соседа!

Ах, этот Сосед! Свергнутый с престола, изгнанный, пленный, посаженный на паек и осмеянный, как привлекает он их, как ищут они его общества. Однажды его пригласили на ужин, чтобы встретиться с одной английской дамой, но он отказался, не желая появиться в Плантейшн Хаус в сопровождении надзирателя.

— Я его еще не видела, — с шутливой досадой говорит дама. — Он не захотел прийти ко мне, и я его одобряю[18].

В 1821 году, когда Император будет бороться со смертью, а в штабе будут с насмешкой говорить, что ее муж «делает все, чтобы не принимать решения», она отвернется от него, поняв, быть может, истинную натуру, низкую и мелочную, того, с кем, будучи вдовой с детьми, она легкомысленно согласилась создать семью. Она откроет сердце графине Бертран, которую, чтобы без потерь выйти из игры, она осыпает знаками внимания. «Она не имела ни малейшего отношения к тому, что было сделано. Она ничего не знала о том, что происходит в Лонгвуде. Она жалеет, что не уехала. Так тяжело было смотреть, как бесславно гибнет такой великий человек». Добрая душа или Тартюф? Кто знает?

Штаб

Ввиду особого статуса острова в 1815—1821 годах на Лоу было возложено два рода обязанностей: во-первых, конечно же надзор за генералом Бонапартом, а во-вторых, управление колонией по поручению Индийской компании. Для исполнения этих обязанностей он имел в своем распоряжении штаб и гарнизон — для решения военных задач, и Совет и персонал компании — для управления гражданскими делами. В Плантейшн Хаус Лоу разместил штаб, а в Замке — старом португальском форте Джеймстауна — гражданские службы, включая канцелярию, склад и почту.

Офицеров своего штаба он тщательно отбирал из числа тех, кто путешествовал с ним на «Фаэтоне». Прежде всего это подполковник сэр Томас Рид, тридцати одного года, бывший начальник его штаба в Генуе, который, будучи также задействован в разведывательных операциях, получил скромный титул Knight Bachelor[19] (сокращенно Kf), дающий право именоваться «сэр», а потому являющийся предметом вожделения в Великобритании. Упитанный коротышка, с круглым, румяным и веселым лицом, сэр Томас даже на Наполеона произвел довольно приятное впечатление. Однако этому впечатлению не следует доверяться: хранящиеся в архиве Лоу письма, написанные рукой Рида, донесения иностранных резидентов и гуляющие по острову сплетни представляют его как самого свирепого и безжалостного врага французов. Суровость, еще раз суровость, как можно больше суровости — такова была бы его линия поведения, будь он губернатором; он отобрал бы у «этого проклятого Бонапарта» перья и карандаши, бумаги и даже книги, чтобы как можно быстрее заткнуть ему рот.