Джонни улыбался. Он всегда любил Люсиль, и теперь ему было неприятно смотреть на ее растрепанные волосы и старый костюм. Да, она по-прежнему была обаятельна, похожа на подростка, такая же рассеянная. Только стала бледной, похудела… Он встревоженно спросил:

— Вы счастливы?

Она ответила «да». Ответила быстро, слишком быстро, и Джонни понял, что она скучает. В конце концов Блассан-Линьер всегда был очень любезен с ним… Почему бы не оказать ему услугу, не помочь вернуть Люсиль? Это было бы хорошим поступком. Он и не подумал связать свои действия с той ревностью и завистью, которые испытал восемь месяцев назад, когда заметил на вечеринке, как только ставшие любовниками Антуан и Люсиль не сводят друг с друга горящих, полных желания глаз.

— Вам следовало бы как-нибудь позвонить Шарлю. Он что-то плохо выглядит. Клер считает, что он серьезно болен.

— Что… что вы хотите этим сказать?

— Ну… говорят, что у него рак. Люди вообще болтают бог знает что, но на этот раз я готов поверить.

Конечно, он лгал и при этом с любопытством наблюдал, как она бледнеет. Шарль… такой милый, добрый и такой одинокий в своей огромной квартире. Люди, которые окружали его, были безразличны к нему. Да и он к ним тоже. И девушки, которых кидали ему в постель ради его денег. Шарль болен. Она должна позвонить ему. Всю следующую неделю Антуан был занят: сплошные ужины и обеды, важные встречи… Она встала, поблагодарила Джонни, за то, что тот сообщил ей о болезни Шарля. Только тогда Джонни вспомнил, что Клер ненавидит Люсиль. Она будет очень зла, если Люсиль вновь сойдется с Шарлем. Но с другой стороны, было так приятно насолить дорогой Клер.

На следующей неделе она позвонила Шарлю, и они договорились позавтракать вместе. Эта зима была на редкость холодной. И все же день выдался ясным и светлым. Шарль настоял, чтобы они сначала выпили по коктейлю, чтобы согреться. Руки официанта порхали, как ласточки. Стало тепло и уютно. Было так приятно слушать мягкий приглушенный шум ресторана. Шарль сделал заказ, и Люсиль отметила, что он помнит ее вкусы. Она внимательно разглядывала его, пытаясь отыскать на лице признаки страшной болезни. Но не находила их. Скорее, за то время, что они не виделись, Шарль даже помолодел. В конце концов она сказала ему об этом. Ее слова прозвучали как упрек, и Шарль улыбнулся:

— Я долго болел, никак не мог вылечиться от бронхита. Пришлось поехать в горы. Три недели усиленно занимался спортом, и вот… все пришло в норму.

— А Джонни мне сказал, что вы серьезно больны.

— Ничего подобного, — ответил Шарль весело. — Если бы это было так, то я обязательно сообщил бы вам.

— Вы клянетесь мне?

Шарль искренне удивился.

— Боже мой, ну конечно, клянусь. А вы по-прежнему верите клятвам? Давненько уже я ни в чем не клялся.

Он засмеялся, и она подхватила его смех.

— А Джонни дал мне понять, что вы больны раком, ни больше, ни меньше.

Шарль замолчал.

— И поэтому вы решили позвонить мне? Не хотели, чтобы я умер в одиночестве?

Люсиль покачала головой.

— Еще я хотела увидеть вас.

И к своему великому удивлению, она поняла, что это было правдой.

— Дорогая Люсиль, я жив, как это ни прискорбно, хотя о мертвых заботятся куда больше, чем обо мне. Я все еще работаю и так боюсь одиночества, что стараюсь побольше бывать на людях. — Он помолчал, а затем добавил: — У вас все такие же черные волосы и серые глаза, и вы по-прежнему очень красивы.

Люсиль вспомнила, что уже очень давно никто не говорил ей о ее внешности. Антуан считал, что его страсти больше чем достаточно, к чему еще распространяться? А слушать комплименты было так приятно.

— Я хотел спросить, вы свободны в четверг вечером? — спросил Шарль. — В особняке де ля Моллей состоится концерт, будут играть Моцарта. Ваш любимый концерт для флейты и арфы. Но вам, наверное, будет трудно выбраться.

— Почему?

— Я не знаю, любит ли Антуан музыку… К тому же ему будет неприятно, что приглашение исходит от меня.

В этом был весь Шарль. Он приглашал ее вместе с Антуаном. Он сама вежливость и предпочитал видеть ее в компании с Антуаном, чем не видеть вообще. Он был готов ждать ее вечно, помогать в беде, что бы ни произошло. А она за шесть месяцев ни разу не вспомнила о нем. Лишь услышав, что он смертельно болен, она решилась позвонить. Но откуда он черпал свои силы, как он мог выносить подобную несправедливость в отношениях? Чем он питал свою любовь, нежность, щедрость? Она наклонилась к нему.

— Почему вы все еще любите меня? Почему?

Она сказала это с вызовом, словно упрекая его. Шарль ответил не сразу.

— Я мог бы сказать: потому что вы не любите меня. Но вы, с вашим желанием быть во что бы то ни стало счастливой, все равно не поняли бы меня. Но есть в вас нечто, что… — Он немного помолчал. — Не знаю как сказать. Порыв, что ли… Будто вы несетесь по дороге, но на самом деле вам никуда не надо торопиться. Будто вам чего-то нужно, но на самом деле вы ничем не хотите обладать. Какая-то постоянная, вечная веселость, хотя вы редко смеетесь. Большинство людей так устали от жизни, а из вас жизнь бьет ключом… Нет, не могу объяснить.

— В четверг вечером Антуан идет на ужин со своими коллегами по издательству. Я приду одна, если вы не против.

Конечно, он был не против. Собственно, именно этого он больше всего и хотел. Они договорились встретиться в восемь часов, и, когда Шарль сказал «дома», Люсиль ни на секунду не пришло в голову, что речь может идти об улице Пуатье. На улице Пуатье была комната, которая так и не стала домом. Просто когда-то там было пристанище рая и ада.

24

Они сидели рядом, и Люсиль различала в полумраке его смокинг, белую рубашку, безукоризненную прическу, длинную, холеную руку, покрытую веснушками. Рука эта держала стакан со скотчем, на тот случай, если ей захочется выпить. Он был очень красив в этом полумраке, казался таким уверенным в себе и по-детски счастливым. Джонни тоже был на концерте. Он увидел их и улыбнулся издалека. Люсиль решила не спрашивать, почему он солгал. Пожилая дама на эстраде с улыбкой склонилась к арфе. Молодой флейтист вопросительно посмотрел на нее. Было видно, как судорожно заходил его кадык. В этом зале собрался цвет общества, и молодой музыкант, конечно, волновался. Воистину сцена из Пруста: дебют молодого Мореля в доме у Вердюренов. А Шарль был Сваном. Но в этой великолепной пьесе не было роли для нее, как и в «Ревей» три месяца назад. Как и во всем мире для нее не найдется роли. Она не куртизанка, не интеллектуалка, не мать семейства. Она — никто. Как только зазвучали первые ноты, из глаз Люсиль потекли слезы. Она знала, что музыка будет становиться все нежней, если, конечно, в этом случае позволительна сравнительная степень. Она будет такой тоскливой, что перейдет грань человечности. Как переходит эту грань человек, пожелавший стать счастливым, и обрекший ради этого стольких людей на мучение. Но вот прошло время, и он не знает, что делать дальше. Люсиль протянула руку и схватила то, что было рядом, а рядом был Шарль. Она сжала его пальцы. Эта рука, это тепло заслонили ее от смерти, от одиночества, от страшного ожидания того, что должно было родиться в надрывных сплетениях звуков арфы и флейты. Свободной рукой Шарль время от времени подавал ей стакан со скотчем. Люсиль много выпила. Музыки тоже было много. Рука Шарля становилась все более надежной и теплой. Кто он такой, в конце концов, тот блондин, что заставляет ее ходить в кино под дождем, работать в газете, ложиться под нож мясника? Кто он такой, этот Антуан? По какому праву он называет плесенью всех этих милых людей, эти уютные канапе, музыку Моцарта, мерцание свечей? Нет, конечно, он не говорил так о канапе, Моцарте и свечах. Но он говорил о тех, кто давал ей возможность насладиться всем этим, и о золотой, обжигавшей горло жидкости, которую она пила как воду, в том числе. Люсиль была уже пьяна и сидела, вцепившись в руку Шарля. Да, она любила Шарля, этого замечательного, доброго и заботливого человека. Она всегда любила его и никогда не хотела покидать. В машине Люсиль сказала ему об этом и очень удивилась, когда он засмеялся в ответ.