Без артиллерии, без обоза с провиантом и другими припасами, которых так ждал Карл, без войска предстал Левенгаупт перед своим королем. Эта битва при Лесной удручающе подействовала на шведов, потерявших прежнюю привычную самоуверенность, но воодушевила русских, которые убедились, что шведская армия, слывшая непобедимой, оказывается весьма смертной. Петр торжествовал: русские дрались, будучи в равном числе со шведами, и победили. Путь Карла XII назад был отрезан. Москва спасена. Шведы могли идти теперь только на Украину, куда уже двигался с сильными отрядами Меншиков, преграждая неприятелю путь на северо-восток.

В это же время на севере поражение от Апраксина постигло шведского генерала Любекера, который вторгся было в Ингерманландию, но как скоро вошел в нее, так же скоро и отступил, потеряв три тысячи человек, всех лошадей и военные припасы.

Петр с главной русской армией находился в местечке Погребки на Десне, сторожил там движение шведов. Он был в отличном настроении. Только что побрился и молодцевато подмигнул себе, глядясь в зеркало, когда к нему пришло от Меншикова известие об измене украинского гетмана Ивана Мазепы.

– Как?.. – не сразу мог Петр осмыслить происшедшее, но сообщение было достоверным. – Двадцать лет был верен… Старик, при гробе своем стал предателем…

Кочубей, Искра предупреждали, а он, царь Петр, не верил им; не верил, что гетман еще тогда замышлял измену, и велел казнить их как злостных клеветников.

Петр несколько раз подряд дернулся шеей и, ненавистно взглянув на себя, с ожесточением плюнул в отраженное зеркалом свое лицо.

VII

Ни один гетман обеих сторон Днепра и Войска Запорожского не пользовался таким уважением в Москве и таким доверием, как Иван Степанович Мазепа. За все годы, пожалуй, единственной, да и то быстролетной тенью промелькнуло скорее недоразумение, чем столкновение между гетманом и боярином Львом Кирилловичем Нарышкиным, дядей царя Петра.

Издавна среди московских бояр укоренилось такое поверье, что карлицы приносят дому счастье, а потому хозяева и старались держать их на каждом дворе. И чем больше – тем лучше. Не хотел Лев Кириллович Нарышкин, чтобы из его хором, с его двора уходило счастье в виде карлицы-малороссиянки, которая, отлучившись на время к себе на родину, не захотела возвращаться в Москву. Лев Кириллович разгорячился и даже разгневался, понеся такой урон, и потребовал от гетмана выдачи самовольной маломерной девки, на что гетман Мазепа давал графу Головину, ведавшему Посольским приказом, – а то был приказ и Малороссийский, – такой ответ: «Если б та карлица была сирота бездомная, не имеющая так много, а наипаче знатных и заслуженных родственников своих, тогда бы я для любви боярина его милости, множество грехов покрывающей, хотя бы и совести моей христианской нарушил (понеже то есть не безгрешно кого неволею давати или даровати, когда ж она не есть бусурманка и невольница), приказал бы я ту карлицу, по неволе в сани кинув, на двор его милости к Москве допровадить. Но она, хотя карлица, возрастом и образом самая безделица, однако роду доброго и заслуженного, понеже и отец ее на службе монаршеской убит: для того трудно мне оной карлице неволею и насилие чинить, чем самым наволок бы на себя плачливую от родственников ее жалость и от сторонних людей в вольном народе порицание».

Но кому была бы охота лишиться живого залога и символа счастья и всяческого домашнего благополучия? Лев Кириллович сумел-таки вернуть себе непокорную карлицу, и на том зародившаяся было неприязнь между боярским двором и гетманским сама собой кончилась. С карлицей дело уладилось, и улаживались дела поважнее.

Петр требовал, чтобы в войне со Швецией принимала участие и Малороссия; чтобы гетман помогал польскому королю Августу; посылал бы полки в Ингрию и Лифляндию, укреплял бы Киев, и Мазепа вынужден был многие приказы царя исполнять, хотя предпочитал бы сидеть в своей гетманской столице Батурине в полном бездействии и ждать, чем окончится в Великороссии борьба между Петром и Карлом. Оправдываясь подоспевшими старческими недугами и наносными хворями, старался уклоняться от других царских поручений, и к своему большому неудовольствию вдруг узнал, что Карл XII вместо похода на Москву повернул к нему в Украину.

– Дьявол его сюда несет, – негодующе сказал гетман. – Все мои задумки превратит и войска великорусские за собою внутрь Украины впровадит на последнюю оной руину и нашу погибель.

Придется ему, гетману, скорее неволей, чем волей становиться на чью-то сторону. На чью только? На одной – прославленный король с непобедимым войском, на другой – царь, которому он, гетман, верно, служил, как служил его брату и отцу, и уже двадцать лет исполнилось этой верности. Но сила у русского царя не столь велика, сколь у шведа. Царю Петру памятно его нарвское поражение, и потому он все время избегал прямой схватки с Карлом. Страшен царю этот враг, и потому спешит он укрепить Москву, видимо не надеясь удержать вражеское нашествие на нее.

Разгневанный шведский король отомстит Малороссии и ее гетману, если тот будет продолжать держать руку Москвы. А что она, эта русская столица, теперь уже с обветшалым своим величием, может Малороссии дать, когда страшится сама за себя? В дни победы шведов что станет, с ним, гетманом, царским слугой? Приведет эта служба к неизбежной гибели от мстительного короля. А стоит ли ради ослабленного, маломощного русского царя погибать самому?

Служить надо всегда с выгодой – это Мазепа знал еще с времен своей молодости, когда служил прежнему польскому королю, а потом, лихом занесенный сюда, был слугой гетмана Дорошенка и присяжником турецкого султана, а после того – слугой Самойловича и потому присяжником царским. Не в диковину будет переприсягнуть еще раз, хотя бы вот шведской короне, а оставаясь в царском подданстве, усомнишься, доведется ли и дальше гетманом быть, если шведы даже никакого вреда не нанесут. Русский князь Александр Меншиков на малороссийское гетманство зарился, и царь может ему это гетманство дать, а то, мол, Мазепа уже стар и хвор. И он же, этот злохитрый Меншиков, будучи под хмелем, однажды откровенно подсказывал, что при помощи шведского короля можно облегчить Малороссию от разных поборов и сделать так, что она не будет в большой зависимости от Великой России. А в случае, если так не получится, то можно будет опять с царем помириться, объясняя все заблуждениями, но никак не злонамеренным умыслом. Его, гетмана, верность доказана царю хотя бы тем, что не раз отвергал искушения, с которыми подступали к нему, гетману, противники русского царя, и без малейшей утайки выдавал их. Царю Петру он писал:

«На гетманском моем уряде четвертое на меня искушение, не так от диавола, как от враждебных недоброхотов, ненавидящих вашему величеству добра, покушающихся своими злохитрыми прелестями искусить мою неизменную к в. в-ству подданскую верность, и отторгнуть меня с Войском Запорожским от высокодержавной в. в-ства руки. Первое от покойного короля польского Яна Собеского, который шляхтича Доморацкого присылал ко мне с прелестными своими письмами. Доморацкого и письма я тогда же отослал в Приказ Малые России. Второе – от хана крымского, который во время возвращения от Перекопи с князем Василием Голицыным прислал ко мне пленного казака с письмом, в котором уговаривал, чтоб я или соединился с ним, или отступил от войск ваших и не давал им никакой помощи. Письмо это я тогда же вручил князю Голицыну. Третье – от донцов раскольников капитонов, от которых приезжал ко мне в Батурин есаул донской, склоняя к своему враждебному замыслу, чтоб я с ними ополчился на вашу державу Великороссийскую, обещая, что и хан крымский со всеми ордами придет на помощь: есаула я отослал тогда же для допроса в Москву. А теперь четвертое искушение от короля шведского и от псевдокороля Лещинского, который прислал из Варшавы в обоз ко мне шляхтича Вольского; я приказал расспросить его с пыткою и расспросные речи посылаю ко двору в. в-ства, а его самого, Вольского, для того не посылаю, что дорога не безопасна: боюсь, чтоб его не отбили. И я, гетман и верный вашего царского величества подданный, по должности и обещанию моему, на божественном евангелии утвержденному, как отцу и брату вашему служил, так ныне и вам истинно работаю, и как до сего времени во всех искушениях аки столп непоколебимый и аки адамант несокрушимый пребывал, так и сию мою малую службишку повергаю под монаршеские стопы».