Инар любил, страдал. И все-таки он был счастлив. Он видел ее. Иногда за весь день и удавалось лишь проследить ее тонкий силуэт с узкими бедрами и маленькой гордой головкой. Но когда она приходила вместе с проказливой младшей сестрой, он только и видел Тию. Он смотрел на ее задумчивые, медлительные глаза, бледное лицо с легким загаром. Она казалась болезненно хрупкой рядом с Ипут, у которой полной круглое личико горело здоровым румянцем, а крепкие ножки не стояли на месте от избытка энергии.

Он мечтал, хотя знал, что мечтать бесполезно. И все-таки он жил эти дни счастливым человеком и гнал мысли о том, что будет потом. Иногда, усмехаясь, вспоминал, как не хотел идти сюда, когда его посылали. Но и это светлое время прошло. Осталось два дня до окончания его работы.

Утром накануне последнего дня он пришел, как обычно, но на сей раз с большой корзиной. Он нетерпеливо поглядывал в сад, ожидая, когда появятся девушки.

Ипут прибежала вскоре с кистями винограда в руках.

— Инар. Посмотри, какая большая кисть. Хочешь? Возьми. Сегодня солнце печет, наверное, пить хочешь?

Инар, улыбаясь, смотрел на веселую, раскрасневшуюся девушку.

— Ипут! Попроси Тию зайти сюда на несколько минут.

— Скажу, Инар!

Она легко побежала по желтой тропинке между цветами. Инар проводил ее грустными глазами. Ему нравилась шаловливая, беспечная и в то же время добрая сестра любимой девушки. Послезавтра он уже не будет их видеть. Через полчаса Инар увидел сестер. Они шли из глубины сада. Ипут остановилась и села на скамейку. Инар подошел к Тие. Она стояла, застенчиво улыбаясь, и слегка наклонила голову в ответ на его приветствие.

— Тия! Я заканчиваю работу, послезавтра уже не приду к вам.

Тяжелые ресницы Тии затрепетали. Она смотрела на него печальными ласковыми глазами.

— Я принес тебе на память обо мне небольшую вещь. Светильник. С мыслью о тебе я делал его почти год.

И он развернул белый сверток, лежавший в его корзине. В его руках был небольшой каменный лотос. Между двумя круглыми малахитовыми листьями возвышались на зеленых, тоже малахитовых стеблях бутон и распустившийся цветок белого лотоса. Тия замерла от восторга. Такой красивой вещи она не видела, хотя в ее богатом доме всего было в избытке.

В солнечных лучах сквозь нежные лепестки просвечивала золотая сердцевина, излучая мягкий свет. Отполированные листья блестели свежестью как живые. Узор светлых жилок расходился от центра к краям и разделялся на тончайшие нити. По кромкам утолщенных листьев бежали струйки ювелирно-четких иероглифов: «Пусть радость и счастье дарит тебе Ра» и по кромке другого: «Пусть светильник рассеет ночные тени и мрак», — прочитала Тия. В глазах ее стояли слезы. Ипут подошла близко и тоже не сводила восхищенных глаз с каменного цветка.

— А как же его зажигать? — спросила она. — Жаль такую прелестную вещь портить копотью.

Инар улыбнулся той открытой улыбкой, которая всегда располагала к нему людей.

— Ему ничего не сделается, Ипут! Зажигать его надо так: снять белый бутон со стебелька, а он темный. В стебелек наливается масло, часть его проходит в листья, а потом вставить льняной фитиль. Цветок не снимается со своего стебля. Когда огонь не нужен, потушить его и надеть бутон. Вот и все.

— Нет, Инар! Это царский подарок. Но очень дорогой. Я не могу его взять.

Блестящие глаза Инара потухли.

— Но для царя я не стал бы его так делать. Я делал его для единственной девушки на земле. Прими его как дар любящего сердца.

— А что я скажу маме?

— Скажи, что обменяла на зерно, — подсказала Ипут.

— Она так и поверит, что за эту вещь мы отдали две кружки пшеницы. За нее надо везти зерно на быке, — насмешливо улыбнулась Тия.

— Да, пожалуй, — согласилась младшая сестра.

— Спасибо, Инар! Придется сказать правду. Подожди меня, я тоже подарю тебе амулет на память. Благодарю тебя за прекрасный подарок и за твое дорогое пожелание.

Румянец вспыхнул на ее нежном лице, и Инар не знал, любуясь ею, чего больше в его душе — счастья или страдания от ее красоты. Он смотрел ей вслед, когда она понесла светильник, закрыв его белой тканью. Она возвратилась очень быстро и протянула ему изящного бирюзового скарабея с коричневыми точками вместо глаз.

— Возьми и храни его. Бирюза приносит счастье и охраняет человека от бед. Это мой любимый амулет. Пусть он бережет тебя от всех невзгод.

Инар бережно спрятал скарабея в пояс набедренной повязки. Они сели на скамейку. Стоя у двери, Ипут смотрела на них с грустью. Стройные, юные, они были удивительной парой. Забыв о том, что будет после, сейчас они были счастливы без слов. Впервые в своей жизни она видела людей, так стремящихся друг к другу. Никогда не было у сестры таких счастливых, удивительных глаз. Тия протянула Инару узкую тонкую руку, и он склонил к ней свое лицо.

«Почему люди не могут быть счастливы, — думала Ипут. — Их лица светятся радостью, когда они вместе. И как хорош этот Инар! Красивый, умный, добрый, он все умеет делать. Все у него есть, чтобы принести счастье сестре. Только нет родовитого имени и богатства. Но он сам богатство. Он умнее и способнее любого юноши нашего круга. И читать он умеет. А как пишет!»

Вдали послышался голос старой няни. Она звала девушек к обеду. Лицо Инара дрогнуло. У Тии погас счастливый блеск в глазах. Она встала и улыбнулась Инару очень ласково и грустно. Девушки медленно пошли к дому. Инар долго сидел неподвижно, прислонившись головой к стволу дерева. Он не слышал и вздрогнул, когда кто-то сел рядом.

— Что с тобой, Инар? Уж не болен ли ты? — спросил главный садовник.

— Да! Голова у меня разболелась, — бесцветным голосом ответил скульптор, нехотя взял резец и пошел к бассейну.

В последний вечер, заканчивая работу, Инар задержался. К бассейну пришла молодежь с маленькой арфой. Все уселись на скамейке, и братья вдвоем спели песенку, модную среди молодежи столицы, Один их них играл на арфе. Пели они слаженно, и видно было, что петь любили. Инар стоял и слушал. Иногда он взглядывал на Тию. Она была молчалива и печальна. Даже всегда резвая Ипут на этот раз была неразговорчива. Окончив песенку, старший из братьев подошел к Инару и, протягивая арфу, попросил:

— Спой что-нибудь! Мы любим слушать песни.

— Да что вы, господин!

— Но ведь ты поешь, Инар! — сказала Ипут. — И поешь хорошо! Я слышала.

Инар посмотрел на Тию. Ему мучительно хотелось побыть здесь хотя несколько минут. Завтра он уже не придет сюда и, может быть, никогда больше не увидит ее.

— Хорошо! Я спою.

Он проиграл мелодию и запел сначала очень тихо, потом громче. Задушевность его голоса сразу покорила слушателей. Тия сидела неподвижно в тени дерева, и только на лицо ее сквозь ветви падал лунный свет. Глаза ее неотрывно смотрели на певца. Грустная песенка была одной из любимых среди ремесленников. Когда он кончил, Ипут спросила:

— Спой еще!

— Спой, Инар! Ты прекрасно поешь! — попросили оба брата.

— Спой! — тихо сказала Тия.

Инар помолчал несколько секунд, опустил голову, и в вечерней тишине под тревожный рокот струн поплыла его песнь о любви.

Мелодия песни была непривычной. В голосе певца слышалась то глубокая нежность и грусть в протяжных и мягких нотах, то горькая жалоба в гортанном глухом звучании. В последних словах была усталая тоска. Напряженно слушала его молодежь. Даже острые на язык насмешники братья молчали долго после того, как Инар кончил петь.

— Так петь может лишь тот, кто сам любит, — медленно проговорил старший из братьев.

— Да, это песня всех несчастных в любви, — грустно сказала Ипут.

И только Тия ничего не произнесла.

— Никогда не слышал этой прекрасной песни, — задумчиво проговорил старший.

— Я тоже, — согласился второй. — Инар, слушай, кто тебя научил ей?

— Я слышал ее от одного своего друга, а он привез ее из другого города, — нехотя ответил Инар.

— Спой еще! — попросила Ипут. — Как ты хорошо поешь!