Шитый золотом, старомодный плащ старика, подозрительно напоминающий мантию, подхватил легкий ветерок и целая лавина световых бликов заструилась от сходящего с трапа таинственного гостя. За стариком шел упитанный господин, одетый более современно, но по лоску и дороговизне его наряд мало чем уступал древнему плащу. Замыкала процессию неизменная двойка охранников, готовых, судя по их решительным взглядам, отправить к праотцам любого, кто хоть косо посмотрит на все происходящее. Но на них не смотрели, даже косо. За долгие годы в этих местах навидались такого, что этот отвратительно подведенный косметикой старик и в долю не падал. Кстати не только он, но и железяка, на которой он сюда примчался тоже.
От серого в грибковых разводах, административного здания, к гостям быстрым шагом уже направлялся пожилой мужчина в штатском, в окружении целой нескольких старших офицеров. Это были единственные в лагере люди, если не считать пилотов штурмовиков и отделение поста дальнего слежения, которых заинтересовал прибывший к ним гость. Подойдя поближе и наскоро сориентировавшись кто к ним пожаловал, мужчина в штатском слегка поклонился, но только самую малость. Как раз на столько, сколько от этого требовали минимальные требования приличия и сделав рукой широкий жест, пригласил гостей в здание.
Первыми вошли гости, за ними последовал мужчина в штатском со своим окружением. Двое охранников гостей остались стоять на свежем воздухе, по обе стороны от плотно прикрытых створок двери. На каменных рожах караула ничего не выражалось, то есть вообще ничего, ни единой уловимой эмоции. Вероятно самое бездарное творение начинающего скульптора выражало бы больше эмоций, чем эти истуканы. Даже палящий Кармант не производил на них никакого впечатления, хотя пот тоненькими струйками сразу же заструился по их холенным лицам, но для караула, отличающегося элементами почетного, это видимо никакого значения не имело. Еще один такой караул остался возле оставшегося открытым люка корабля. Видимо меры безопасности переплелись в этой действии с вековыми традициями, нарушать которые никто не решался.
Через полтора часа, начиная с того момента, как Сальс впервые лег в пыль стрелкового места, на линии огня лагерного тира, ему наконец то удалось одной очередью расстрелять сразу три мишени. Двадцати сантиметровая по высоте и метровая в диаметре куча блестящих, стрелянных гильз, осталась справа от Сальса после выполнения упражнения. Чего, чего, а боеприпасов на обучение здесь не жалели, тем более что их стоимость уже давно была учтена и вычтена из предполагаемых контрактных сумм наемников по неволе. Сержант заметив успехи Сальса остался доволен и разрешил встать и передать пулемет следующему стрелку. Довольный собой Сальс так и сделал.
В ушах звенело и от этого звона казалось, что голова вот вот расколется, а свои собственные барабанные перепонки он ощущал как две безвольно повисшие тряпки. Во рту кроме пыли ничего не было. Он начал было ее отплевывать, но получалось плохо. Глаза все еще резало от пороховой гари и той же пыли, но не смотря на все эти страдания, Керон Сальс все же был доволен, доволен собой, и не только собой, а тем крошечным шансом выжить, который ему давало хорошее владение оружием. Он понимал, что не обладающему таким умением здесь вообще не на что было расчитывать.
После стрелкового тренажа все дружно убирали гильзы, а после того, как тир привели в порядок, уже в казарме чистили оружие. Сержант проверял, находил грязь, и все опять чистили. После третьей проверки грязь обнаружена не была и пулеметы отправились в пирамиду за толстую, металлическую дверь, новобранцы на ужин, а неутомимый Кармант делать день на обратной стороне планеты.
Двери, закрывшиеся за почтенными гостями так больше и не открывались. За час до наступления сумерек из челнока появился разводящий, ведя за собой красиво вышагивающих в ногу смену. Сменив караул возле дверей административного здания, он на обратной дороге поставил двух свежих мордоворотов возле входного люка челнока. Те двое, которые стояли возле дверей, как раз в том месте, где после полудня никогда не бывает тени были счастливы, что вот-вот снимут промокшие насквозь строгие костюмы, но видно это было только по глазам, да и то не каждому – школа, есть школа. После смены караула возле челнока больше никакого движения не наблюдалось.
На небосклон, плавно меняющий свой цвет от глубокого синего, до беспросветно-черного, величественно вползала неразлучная спутница этого скорбного мира, залив весь лагерь нереально мертвенным светом, не дав небосклону потемнеть до черного, а оставив его фиолетовым, плавно изменяющим этот цвет от темного, до светло синего возле самого диска спутника. Эта безымянная планета была довольно большой, и находилась так близко от Отстойника, что любой любопытствующий на базе, в бинокль средней паршивости, мог всласть понаблюдать кратеры на его безжизненной поверхности. Даже невооруженным глазом было видно неровности на диске планеты, производившие впечатление своими грандиозными размерами даже с такого расстояния. При длительном созерцании этого безжизненного набора пород, кое-как скатанного гравитацией в один комок, казалось, что вот-вот шаткое равновесие сил гравитации и скорости нарушиться и эта непостижимо огромная и тяжелая, масса спресованного до умопомрачительной плотности камня, обрушиться прямо на наблюдателя, поглотив заодно и сам Отстойник. Но время шло и ничего подобного не происходило. По большому счету вообще ничего не происходило, просто тихонько, подобно водам равнинной реки утекала жизнь, по только ей одной ведомому руслу.
Так на Отстойнике прошел еще один день, непонятно зачем брошенный безымянной, но могучей и безжалостной рукой в копилку Вселенской истории, похожую на огромный, грязный контейнер для мусора.
Глава 7. Торги.
Внушительных размеров крейсер вынырнул из яркой, слепяще-синей вспышки, образованной энергетическими флуктуациями внепространственного тунельного перехода. Как только погасли последние всполохи энергии, равномерно распределившиеся в окружающем пространстве, крейсер уверено развернулся и уже в реальном пространстве-времени пошел к третьей планете планетарной системы Кармант. По правому борту, между панелями орудийных излучателей, количество и размеры которых повергли бы в панический ужас боевые эскадры многих миров, расположенных в этой галактике, внимательный наблюдатель мог заметить маленькую эмблему объединенного полицейского управления – маленький отличительный знак огромной могущественной структуры, контролирующей в пространстве галактики все, что попадало в поле ее зрения. Эмблемой организации служило изображение сурка Ти из мира Хотен, имено в этом мире и возникла идея создания координирующей полицейские структуры организации, которая со временем стала безраздельным хозяином галактического пространства.
Этот сурок теперь изображался везде, где это было оправданно, а так же там, где эта эмблема была абсолютно бесполезна, начиная от космических кораблей и мундиров, заканчивая оружием, столовыми приборами и собственной кожей тех, кто имел честь служить в этом элитном объединении. Этот Ти был везде. Он сидел на задних лапках, решительно выставив вперед передние, вероятно показывая этим свое непреодолимое желание немедленно побороться с негодяями, нарушающими галактические законы. В зубах у него была зажата веточка какой-то травы, которую ему из-за неотложных дел никак не удавалось доесть, а все вместе, это умильное творение природы системы Хотен, в традиционной культуре местного социума считалось воплощением справедливости и порядка.
Так волей капризного случая, глупый норный грызун с пучком листьев во рту, стал воплощением силы, не считаться с которой нельзя было никому в галактике 511/70. Когда корабль с этим символом проходил мимо торгового судна, транспортника или челнока бродяги, то даже у самых отчаянных капитанов от осознания возможных последствий что-то опускалось в животе, а по спине пробегал своими тонкими и отвратительно холодными лапками страх. Свободными от такого мерзкого ощущения панической безисходности оставались лишь те, кто отправляясь в путь, свою голову оставлял дома и еще те, кто впервые попадал в пространственную область, которую занимала эта полицейская галактика, и не был знаком с местными правилами и порядками. Хотя таким, как показала практика, приходилось хуже всего.