В это время несколько эсэсовцев под командованием гауптшарфюрера Метцгера рыскали по деревне в поисках дизельного топлива, чтобы залить его в опустошенные баки «тигров». Пытаясь отыскать горючее, они прежде всего направились на колхозную ферму. Там они наткнулись на истерзанное тело представителя фельджандармерии, лежавшее в куче навоза. У него были отрублены кисти рук и выколоты глаза. А в задний проход полицейскому неизвестные мучители вогнали серебряную пластину с цепочкой, которую все фельджандармы обычно носили на шее.

— О, Боже! — простонал стоявший рядом с Метцгером молодой эсэсовец. В следующий миг он стал блевать.

Эта жуткая новость мгновенно обошла всех бойцов «Вотана». Несмотря на то, что Стервятник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сохранить дисциплину, его бойцы точно с цепи сорвались. Они содрали обмазанные известкой доски, покрывавшие деревенский канализационный отстойник, и согнали к нему всех жителей деревни. В следующую секунду они стали толкать их прямо в зловонную коричнево-зеленоватую жижу. Мужчины, женщины, дети — все полетели вниз. Тех, кто не тонул сразу и отчаянно барахтался на поверхности, эсэсовцы добивали прикладами. Размозжив этим людям головы, они смотрели, как их истерзанные тела погружаются в вонючую жижу отстойника.

В это время обследовавшие колхозный амбар эсэсовцы наткнулись на комиссара. Они грубо выволокли этого толстого черноволосого мужчину наружу. Вне себя от ужаса, он бормотал:

— Только не стреляйте… прошу вас, только не стреляйте!

Эсэсовцы уставились на его жирную физиономию и жесткие курчавые волосы.

— Э, да ты, похоже, жид, — протянул один из бойцов «Вотана».

— Нет, нет! — в панике закричал комиссар.

— Не ври, жид! — грубо заорали эсэсовцы. — Лучше признайся сразу.

— Нет, нет, что вы! — лепетал комиссар.

— Давайте просто спустим ему штаны и посмотрим, обрезан он или нет, — решительно предложил один из ССманнов.

— Да, да! — загалдели эсэсовцы. — Спустить с него штаны!

С комиссара стащили штаны. Под ними показалось шелковое нижнее белье.

— Ну что ж, — произнес грузный роттенфюрер, — сейчас посмотрим!

Кончиком штыка он приспустил трусы комиссара и присвистнул:

— Ну вот, он обрезан — так, как и полагается у евреев.

— Нет, нет! — заверещал комиссар. — Это была операция.

Это сделали согласно медицинским показаниям…

Роттенфюрер наотмашь ударил его по лицу, и комиссар заткнулся.

— Послушай, жидяра, мы отлично знаем, что ты и твои подручные сделали с этим несчастным фельджандармом здесь, в деревне, — проговорил он. — Вы отрубили ему руки. Выкололи ему глаза. И точно вам этого было мало, еще и засунули его служебный знак ему в задний проход. — Роттенфюрер покачал головой. — Как вы только можете делать подобные вещи?

— Но лично я не имею к этому никакого отношения! Я этого не делал!

— Ну конечно, не ты, — захохотали эсэсовцы. — Сейчас, когда ты стоишь перед нами со спущенными штанами, ты вообще больше ни на что не способен. Но зато раньше… — Они грозно надвинулись на него: — Признайся, Эренбургу[34] это понравилось бы? Он бы это оценил?

— Но…

Роттенфюрер снова хлестнул комиссара по лицу. Тот отступил на шаг назад, сплевывая на землю кровь вперемежку с выбитыми зубами. В его глазах вспыхнул панический ужас.

Воцарилась напряженная тишина. Слышны были лишь тихие всхлипывания комиссара да тяжелое дыхание обступивших его эсэсовцев.

— Ну хорошо, жид, — медленно проговорил грузный роттенфюрер. — Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы немножко укоротим твой вонючий еврейский член.

— Что, что? — залепетал комиссар. И сразу замолк, когда увидел, что роттенфюрер вытащил из заднего кармана брюк небольшой перочинный нож, которым немецкие солдаты обычно крошили табачные листья для своих пенковых трубок. Немец раскрыл нож и провел лезвием по коже большого пальца руки, проверяя его остроту. Комиссар с ужасом следил за его движениями.

— Положите его на землю, — спокойно распорядился роттенфюрер. — И держите крепче!

Десяток рук повалили комиссара на землю и крепко прижали его к ней. Русский смотрел на своего мучителя взглядом, полным ужаса и ненависти, но уже не пытался протестовать. Казалось, теперь он смирился со своей судьбой.

Роттенфюрер наклонился над ним и приготовился резать его член. Но чья-то рука перехватила нож.

— Отдай мне! — произнес повелительный голос.

Эсэсовец резко повернулся. Ругательство, готовое сорваться с его языка, застыло на губах, потому что на него пристально глядел Шварц. В темных глазах гауптштурмфюрера полыхала неукротимая ненависть.

— Эту работу сделаю я, — произнес Шварц.

— Конечно, господин гауптштурмфюрер, конечно, — пробормотал роттенфюрер и отдал Шварцу перочинный нож.

Шварц опустился на колени перед пленным комиссаром и проверил пальцем остроту лезвия — точно так же, как совсем недавно делал это роттенфюрер. Затем схватил левой рукой член комиссара. Тот не произносил ни звука. С его жирного лица исчезло выражение панического страха, которое заменила ненависть — обнаженная, открытая ненависть. Шварц невольно облизал свои внезапно пересохшие губы и покрепче перехватил нож. Неожиданно пленный комиссар плюнул ему прямо в лицо.

— Немецкая свинья! — выдохнул он в лицо Шварцу. — Грязная немецкая свинья!

Шварц сглотнул, но ничего не сказал в ответ. Даже не сделав попытки стереть с лица плевок, он принялся кромсать член комиссара.

…Три часа спустя штурмовой батальон СС «Вотан» наткнулся на второй рубеж линии обороны русских. И уже не смог продвинуться дальше ни на шаг.

Глава третья

Заходящее солнце заливало зловещим оранжевым светом передний край обороны русских за проволочным заграждением, охватив своим багровым пламенем все их укрепления, доты и дзоты. Догорая на них мрачным заревом, оно четко высвечивало каждую деталь.

— Судя по всему, у русских появился действительно талантливый военачальник, который относится к своим обязанностям не так, как это обычно делают члены коммунистической партии, — пробормотал Стервятник, опуская бинокль и почесывая кончик носа. — Кто бы он ни был, ему удалось создать очень крепкую линию обороны. Действительно очень крепкую.

Фон Доденбург и Шварц, стоявшие рядом, ничего не сказали. Было слышно, как потрескивает пламя, лизавшее два подбитых «тигра».

— Не буду объяснять вам, господа, что в этом месте русские имеют полное превосходство над любым нападающим, — продолжал Стервятник. — Справа здесь течет река, а слева возвышается железнодорожная насыпь высотой в три метра. Это означает, что наступать можно только в промежутке между этой рекой и насыпью, то есть на фронте шириной всего в один километр. А этот километр, как вы можете видеть, отлично прикрыт оборонительными сооружениями русских, в том числе и расположенными на возвышенных местах.

— Дайте мне приказ наступать, — проговорил гауптштурмфюрер Шварц с фанатично горящими глазами, — и я пробьюсь сквозь любую оборону противника.

Опустив бинокль, Стервятник с сожалением посмотрел на него.

— Мой дорогой Шварц, вы потеряете половину вашей драгоценной второй роты, не пройдя и первых двухсот метров. Посмотрите на огневые позиции противотанковых орудий русских, устроенные в районе железнодорожной насыпи. Как только вы подставите им свой бок, они расстреляют все ваши «тигры», точно в тире. Один танк за другим.

— Значит, остается лишь попытаться проникнуть через заднюю дверь, — усталым голосом произнес Куно фон Доденбург.

Стервятник кивнул:

— Точно. Идти в лоб будет самоубийством, а атака с фланга попросту невозможна. — Он рассмеялся циничным смешком.—Честно говоря, я ожидал, что в этом деле нам как-нибудь поможет Всевышний. Ведь в конце концов русские — официальные атеисты, а мы, немцы, ведем здесь священную войну. Но, кажется, Господь в последнее время не желает оказывать нам помощь. Так что остается лишь попытаться проникнуть в тыл русским через черный ход.