146

1. Фукидид афинянин147 написал историю войны между пелопоннесцами и афинянами, как они вели ее друг против друга. Приступил он к труду своему тотчас как началась война, в той уверенности, что война эта будет великая и самая достопримечательная из всех, какие были. Заключал он так из того, что обе стороны были в полной к ней готовности и силе, а также из того, что прочие эллины, как он видел, стали присоединяться то к одной, то к другой стороне, одни сразу, другие поразмыслив, — ибо война эта вызвала величайшее движение среди эллинов и некоторой части варваров, да, пожалуй, и среди огромного большинства всех народов.

То, что было перед этой войной и еще раньше, невозможно было за давностью времени исследовать с точностью. Все же, по надежным свидетельствам, позволяющим далее всего проникнуть в прошлое, я заключаю, что и тогда не случилось ничего важного ни в войнах, ни в чем другом…

20. Вот какова была древность по моим изысканиям, хотя и трудно здесь полагаться на все свидетельства подряд. Дело в том, что люди перенимают друг от друга предания о прошлом даже своей родины без всякого разбора и проверки. Так, например, большинство афинян полагает, что Гиппарх был тираном, когда пал от Гармодия и Аристогитона: они не знают, что на самом деле правителем был Гиппий, как старший из Писистратовых сыновей, что Гиппарх и Фессал были его братья, что в день покушения Гармодий и Аристогитон вдруг заподозрили, будто кто-то из сообщников их уже сделал Гиппию донос, и тот предупрежден, и потому не тронули его, а чтобы сделать хоть что-то решительное прежде, чем их схватят, они умертвили Гиппарха, хлопотавшего о Панафиненском шествии, встретив его подле так называемого Леокория. Точно так же и прочие эллины неправильно представляют себе многие иные события, даже современные, не изглаженные из памяти временем: например, думают, будто лакедемонские цари подают каждый по два голоса,148 а не по одному, и будто у них есть Питанатский отряд, какового никогда не бывало. Столь беззаботно большинство людей к отысканию истины, охотнее принимая готовые мнения. 21. И все же не ошибется тот, кто примет эти события скорее такими, какими я описал их по упомянутым свидетельствам, а не такими, как воспели их поэты с их преувеличениями и прикрасами, или как сочинили прозаики, в своей заботе не столько об истине, сколько о приятности для слуха, сообщающие известия недоказуемые и за давностью времени превратившиеся большею частью в невероятные сказки. Пусть знают, что события мною восстановлены по достовернейшим свидетельствам, настолько полно, насколько это позволяет давность.

Война, мною описанная, — хотя люди каждую войну, пока воюют, считают важнейшею, а кончив воевать, опять больше восхищаются стариною, — война эта все же явно окажется важнее прежних, если судить по ее событиям. 22. Что касается речей, произнесенных кем-то перед войной или в войну, то для меня трудно было запомнить сказанное со всею точностью, как слышанное самим, так и по чужим рассказам с разных сторон. Речи составлены у меня так, как, по моему мнению, каждый говоривший скорее всего мог по тогдашним обстоятельствам сказать нужное, причем я держался возможно ближе общего смысла действительно сказанного. Что же касается событий войны, то я не считал достойным писать все, что узнавал от первого встречного или что сам мог предполагать, но записывал то, что было при мне самом или о чем я узнавал от других, посильно точно исследовав каждую подробность. Изыскания были трудны, потому что очевидцы событий передавали об одном и том же не одинаково, но в меру памяти или сочувствия к той или другой из сторон. Быть может, такое отсутствие басен покажется менее приятным для слуха; зато его сочтут достаточно полезным все, кто пожелают ясно понимать то, что было, и что впредь, по свойству человеческой природы, может быть еще такое же или подобное. Труд мой слажен не звучать в скоротечном состязании, а быть достоянием навеки.

23. Из прежних событий крупнейшим были Персидские войны, но и они быстро были решены двумя морскими и двумя сухопутными сражениями.149 Напротив, эта война затянулась надолго, и за время ее Эллада испытала столько бедствий, как никогда раньше за такое же время. Действительно, никогда не было взято и разорено столько городов частью варварами, частью самими противниками (в некоторых после взятия переменилось даже все население), не было столько изгнаний и смертоубийств, вызванных или самою войною, или междоусобицами. Что рассказывается в старых преданиях и на деле подтверждается нечасто, то стало теперь несомненным: и землетрясения великой силы, разом постигшие огромную часть земли, и солнечные затмения, случавшиеся чаще запомнившегося о прежних временах, и засухи, а при них и от них — жестокий голод, и заразная болезнь, причинившая величайшие беды и унесшая немало людей, — все это обрушилось вместе с этой войной.

Начали войну афиняне и пелопоннесцы нарушением тридцатилетнего мира, заключенного ими после покорения Евбеи. Почему этот мир был нарушен, причины того и распри я изложу прежде всего, чтобы в будущем не пришлось доискиваться, откуда возникла у эллинов такая война. Истиннейший повод, хотя на словах и наиболее скрытый, состоит, по моему мнению, в том, что афиняне своим усилением стали внушать опасение лакедемонянам и тем понудили их к войне. Что же касается тех причин, о которых с обеих сторон говорилось открыто и которые привели к нарушению мира и началу войны, то они заключались в следующем…

150

1. Здесь начинается война между афинянами и пелопоннесцами, с участием союзников тех и других, где уже не сносились без глашатаев и, взявшись за оружие, не складывали его. А описываются ее события в порядке их следования — по летам и зимам.

2. Четырнадцать лет сохранялся в силе тридцатилетний мир, заключенный после покорения Евбеи. На пятнадцатом же году (в сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе, когда эфором в Спарте был Энесий, а архонтству Пифодора в Афинах оставалось до срока четыре месяца) через десять месяцев после сражения при Потидее, в начале весны, триста с небольшим фиванских граждан под началом беотархов151 Нифангела, сына Филида, и Диемпора, сына Онеторида, вторглись с оружием, в начале ночи, в беотийский город Платею, бывший в союзе с афинянами. Фивян призвали и открыли им платейские ворота граждане Навклид и его сообщники с намерением захватить власть, погубить неприязненных им граждан и подчинить город фивянам. Сделано это было при посредстве влиятельнейшего из фивян, Евримаха, сына Леонтиада. Ибо фивяне предвидели войну и желали заранее захватить всегда враждебную им Платею еще в мирное время, до открытой войны. В город они проникли незаметно, тем легче, что в нем не стояло гарнизона. Но встав с оружием на площади, они отказались повиноваться тем, которые призвали их, чтобы тотчас приступить к делу и ударить на жилища врагов; напротив, они решили должным образом обратиться к платеянам через глашатая, предпочитая склонить город к согласию и дружеству. Глашатай объявил: кто желает согласно отцовским заветам вступить в союз всех беотян, пускай подле них сложит свое оружие. Таким способом полагали они без труда привлечь город на свою сторону.

3. Платеяне перепугались, когда заметили фивян в городе, захваченном внезапно, и, не видя в темноте, подумали, что их вторглось гораздо больше. Поэтому они пошли на соглашение, приняли условия и оставались в покое, тем более что фивяне никому ничего дурного не делали. Но поступив так, платеяне сообразили, что фивян немного и что, напав, их нетрудно одолеть; ведь среди платеян большинство не желало отлагаться от афинян. Тогда решено было сделать нападение. Они стали собираться друг к другу на совещания, проломавши стены из дома в дом, чтобы не ходить открыто по улицам; а на улицах они поставили распряженные повозки для заграждения и делали все, что кому казалось к лучшему в таком положении.