Этот разговор, подслушанный мною, невольно вполне меня успокоил. Мне приятно было знать, что я нахожусь на излечении у знаменитого хирурга Амброаза Паре. Хотя он и был протестантом, но никогда в целую жизнь не изменил своим обязанностям ученого и всесторонне развитого гуманного мыслителя. Это сознание благотворно подействовало на меня, и я заснул спокойно. Что еще сказать вам, моя дорогая матушка? Ежедневное свидание с знаменитым хирургом, беседа с ним, его удивительный ум и доброта произвели на меня глубокое впечатление. Я сравнивал поведение католиков с поведением гугенотов. Первые за деньги продавали свою родину, обагряя ее кровью своих братьев, вторые бескорыстно отстаивали свою идею свободы совести. Признаюсь вам, во мне никогда не была сильна вера католика. Страшные убийства и беспрерывные войны, которые возбудили в Европе католики, не вязались с моим пониманием евангельского учения, полного милосердия и любви даже к своим врагам. Краткие и разумные слова великого ученого довершили остальное. Я сделался протестантом и по выздоровлении, когда явился к герцогу Александру, был уже тем, кого здесь называют еретиком, то есть гугенотом.

— Но, несчастное мое дитя, — вскричала герцогиня, — здесь, в Риме, при Сиксте V ты рискуешь жизнью.

— Постараюсь скрывать мою веру, насколько это будет возможно, но убивать моих братьев из-за религиозных убеждений, как это делал до сих пор, я уже не в состоянии.

Юлия Фарнезе ничего не ответила, она о чем-то думала. После некоторого молчания она сказала:

— Объясни мне, что думают гугеноты о главе католической церкви папе?

— Что они думают о папе? — вскричал кавалер Зильбер. — Они считают его антихристом, представителем адской Вавилонянки на земле. Папы при помощи таких же обманщиков, как они сами, и обманутых торгуют телом и кровью Христа, они возбуждают ненависть между христианами, тогда как их обязанность была бы сеять повсюду мир и милосердие. Матушка! — прибавил молодой гугенот. — Я не жестокий человек, но если бы я мог уничтожить папу, выразить всю глубокую ненависть, которую питаем к нему мы, протестанты, верь мне, я бы не задумался и никакие пытки не в силах были бы меня остановить!

— Пожалуйста не забывай, мой милый, — заметила улыбаясь Юлия Фарнезе, — что ты сам происходишь от папы и только папскому престолу обязан, что родные твои богаты.

Молодой человек на минуту задумался, потом сказал:

— Мы не отвечаем за поступки наших предков. Вообще происхождение всех богатств есть вопиющая несправедливость, тем не менее, она освящена веками и мы должны его признать.

Герцогиня с удивлением посмотрела на сына, ловкости софизма которого могли позавидовать сами благочестивые отцы иезуиты.

— Что было прежде, это дело не наше, — продолжал молодой человек, — и хорошее и дурное пусть судит Бог. Наша обязанность — бороться с настоящим злом. Папа есть бич свободы всей Европы, убийца науки и просвещения. Я с величайшим наслаждением готов всадить кинжал в горло Сикста V!

Хотя эти последние слова были произнесены вполголоса, тем не менее, герцогиня вскочила на ноги и со страхом стала осматриваться кругом. В папском Риме так же, как в Риме императорском, стены имели уши. Но беспокойство Юлии Фарнезе было напрасно: громадный дворец давно уже был погружен в глубокий сон.

— Возвращайся к кардиналу, сын мой, тебе пора, — сказала герцогиня, — и не будем говорить об этих ужасных вещах пока…

— Пока? — спросил молодой гугенот.

Но Юлия Фарнезе вместо ответа положила свою руку на губы сына и улыбнулась. Кавалер Зильбер поцеловал руку матери и вышел.

РОСТОВЩИК

ЕВРЕЙСКИЙ квартал в Риме обыкновенно закрывался, когда в церкви «Пианто» звонили к Ave Maria. Закон против евреев, значительно ослабленный в царствование Григория, при Сиксте V снова стал строго исполняться. Впрочем, несмотря на строгость закона, положение евреев в Риме было не дурно. Раз еврей заплатил подати, выполнил предписание полиции, он мог быть совершенно спокоен, пользовался одинаковой защитой от властей, как и остальные граждане, ни один барон не смел тронуть еврея. Между тем права евреев были чрезвычайно ограничены. Они не могли занимать никаких гражданских должностей. Так, например, еврей-медик имел право лечить только еврея, но не христианина. Они платили громадные подати государству, в пользу города и, кроме всего этого, папскому престолу. Однако, несмотря на ограничение прав евреев и громадные подати, они в средние века чрезвычайно быстро богатели, и богатели именно там, где права их были особенно ограничены, как, например, в Риме, Польше и Румынии. В Англии и Франции они пользовались почти одинаковыми правами со всеми гражданами, между тем их богатства далеко не были так велики, как в государствах, где их преследовали. Причину этого явления надо искать в самом преследовании, которое побуждало евреев теснее сплотиться, оказывать помощь друг другу и изощрять свои способности.

Соломон Леви, ливорнезец, проживал в Риме уже около пятидесяти лет. Это был старик, пользовавшийся великим уважением кагала и всех своих единоверцев; Соломона считали каким-то оракулом. Среди христианского населения он был известен как ростовщик — профессия в высшей степени выгодная в те времена, когда промышленность и торговля повсюду были в застое. В средние века профессия ростовщика не внушала отвращения, как в наше время. Напротив, ростовщик пользовался даже некоторым уважением, смешанным с боязнью. Соломон Леви был верен традиции своих собратьев по ремеслу. Жил очень скромно, и дом его был похож на крепость с толстыми стенами, решетками на окнах, железными дверями и подземными ходами. В услужении у Соломона была только одна старая еврейка Барбара. Сам ростовщик был хотя и старик, но сильного сложения и при случае мог постоять за себя, в особенности, если бы он вооружился громадным мушкетом, висевшим в углу. Последнее доказывало, что еврей обладал сокровищами, но где они были скрыты, никто не знал. Во время междуцарствия, когда умер папа Григорий, а новый еще не был избран, несколько сорванцов Марио Сфорцы проникли в дом еврея, выломав дверь, но денег не нашли, хозяин и его прислуга также скрылись.

Впоследствии, когда Сикст V приказал повесить главных зачинщиков нападения на дом ростовщика, то один из приговоренных бандитов, всходя на эшафот, вскричал: «Черт возьми, какая досада, приходится умирать, даже и не взглянув на сокровища жида Соломона!» Тем не менее, этот факт никого не разубедил в существовании богатства Соломона Леви. Он продолжал заниматься своим выгодным ремеслом и делал это до такой степени осторожно, что папское правительство не имело ни малейшего основания привлечь его к ответственности за ростовщичество.

В данный момент мы застаем старого еврея сидящим за столом и при помощи его верной Барбары проверяющим различные счета. Толстые свечи, вправленные в массивный серебряный канделябр, освещали характерную фигуру старого еврея. Он одет был в черный шелковый длиннополый кафтан, очень истертый и засаленный от времени, традиционная ермолка покрывала его голову, густая белая борода падала на грудь, маленькие серые глаза блестели из-под седых волос. Старая Барбара сидела против своего хозяина. Одета она была в платье тосканской крестьянки; ее седая голова ничем не была покрыта. Перед старухой лежал список долгов.

— Скажи мне, Барбара, — спрашивал Соломон, — как велики наши счета с Исааком Урки, морским подрядчиком?

— Он должен вашему дому сто тридцать семь тысяч скуди, — отвечала Барбара, глядя в список.

— Хорошо, — сказал Соломон, — наши счета те же, что и прежде, когда мы по его поручению кредитовали короля Наваррского в Венеции. Королева Елизавета поддерживает протестантов Франции, — говорил далее старик, — я тут зарабатываю 2.600 скуди. Отметь на обоих столбцах, что деньги посланы будут.

Барбара исполнила приказание хозяина.

— Посмотрим теперь счет Моисея из Амстердама, — продолжал Соломон.

— 200.000 флоринов, — отвечала Барбара, — но здесь также сказано, что такая сумма послана в Брюссель герцогу Александру Фарнезе. Вы утверждаете?