— Никого из наших еще нет? — спросил он Александра, садясь к своему столу.

— На стороне сидит господин Савелов и полковник, изволили видеть-с?

Хмуров вытянул шею и посмотрел по указанному направлению. Но господа эти его не особенно интересовали, хотя оба и принадлежали к кругу хорошо живущих москвичей. Хмуров знал их за людей серьезных, от которых ему-то уж ни в чем поживы быть не может. Благодаря их положению он считал полезным знакомство с ними, но сближения не искал, да оно бы и не было так легко, ввиду того что и господин Савелов, и указанный полковник сами-то сближались с людьми по особому разбору.

— Ну и пускай их там сидят, — сказал Хмуров, — а я очень есть хочу. Подай карточку.

— Пожалуйте-с, Иван Александрович.

Везде в Москве, да еще по прежним временам, до его пресловутой поездки в Питер, его знали по имени и отчеству.

— Вот что, — заказывал он. — Дай мне на первое омлет с шампиньонами, а на второе крокетки из дичи со спаржею. Вино красное, как всегда, и главное, чтобы все это живо…

— Слушаю-с. Вина бутылку или полубутылочку прикажете?

— Когда же ты мне полубутылками подавал? Только глупости говоришь.

— Виноват-с.

И Александр, как-то пошло осклабившись, кинулся исполнять заказанное.

Хмуров подошел к буфету.

Водку он не любил, но пил ее иногда, как, например, в данную минуту, чтобы закусить за стойкою.

Вдруг кто-то позади взял его за локоть и пожал.

Он оглянулся.

— Ба, Огрызков! — искренно обрадовался он и протянул руку толстому маюдому господину в золотых очках.

— А я водки не пью, — сказал тот, отвечая ему столько же радостным и крепким пожатием. — Меня все доктор пугает ожирением сердца.

— Да и я сам ее терпеть не могу. Ты один?

— Один, и только что ввалился, вижу тебя, ну и подошел.

— Где ты сидишь?

— Нигде еще не сижу; говорю: только что ввалился. Сядем вместе?

— Пожалуйста, я очень рад.

Они перешли к столику, и опытный Александр, едва завидев новое лицо, подбежал за приказаниями.

— Ты что заказал? — спросил Огрызков Хмурова, в то же время пробегая глазами карточку.

— Омлет с шампиньонами и крокетки из дичи со спаржею под белым соусом.

— Ну, брат, крокетка туда-сюда, я против крокеток и сам ничего не имею, но яичницы твоей, да еще с шампиньонами, совсем не желаю. Дай ты мне… Чего бы мне на первое выбрать?.. Дай ты мне… Ах, вот что: дай ты мне воль-о-ван а-ля финансьер.

— Ведь туда тоже шампиньоны входят, — поправил толстяка Хмуров.

— Э, брат, это совсем другого рода штука. А пить мы что будем?

— Да я уже заказал. Ступай, Александр, тащи скорее.

— Ну что, как ты вчера? — спросил Огрызков, едва официант удалился.

— Ничего, славно провели время.

— Ты поздно приехал. Где ты раньше был, до двух?

— Где раньше был? — с улыбкою самодовольства спросил Хмуров. — Пока это тайна. Могу одно только сказать: где был, там меня нет, но там я скоро буду.

— Ого! Вот оно что! Ну да чего уж тут? Ладно, ладно, расспрашивать не стану, коли сам не говоришь. Только в Москве, да в нашей компании, долго ничего не скроется.

— А люблю я Москву! — с искренностью в голосе проговорил Хмуров, потянувшись с каким-то сладострастием.

— Чего уж? Лучше города не найдешь.

— Знаешь что? Везде я перебывал и даже подолгу живал, а лучше Москвы, вот убей меня, нет, по мне, города.

— Еще бы!

— Ты одно возьми, Сергей Сергеевич, свобода какая, во всем непринужденность, ширь, веселье…

— Опять, еда, — присовокупил и свое слово толстяк.

— А что ж ты думаешь? Нигде в мире так не едят, как в Москве. Тут на все вкусы найдешь. Тут и тонкую французскую кухню найдешь, и венский стол у Билло получишь, да как еще добросовестно, и наше чисто русское кулинарное искусство процветает. А потом, женщины…

— Тоже всех наций!..

— Да что про заезжих говорить, сами москвички, так эти поклонения достойны… Ага, несут наконец!

Действительно, Александр нес и омлет, и воль-о-ван.

— Вино, вино скорее да аполинарис не забудь, — распоряжался Хмуров.

— Готово-с, даю.

Они принялись за еду.

— Одна беда, — сказал Хмуров, быстро прожевывая и глотая свое. — Денег в Москве много нужно.

— Да где они не нужны-то? — философски отозвался Огрызков.

— Тебе хорошо говорить, — улыбнулся Иван Александрович. — Ты прожиться не можешь. Тебе назначена пожизненная рента, и далее зайти, как бы ты ни увлекался, никоим образом нельзя. А вот наш брат помещик (он любил выдавать себя за помещика, хотя нигде никакого имения, конечно, не имел) с системою залогов и перезалогов в Москве легче, нежели где-либо, может по миру пойти.

Во время перерыва между первым и вторым блюдом Хмуров продолжал развивать все ту же тему.

— Для примера, — говорил он, — возьмем хоть один вчерашний день. Завтрак здесь, обед в «Эрмитаже», мой номер, экипаж — все это я уж не считаю, без этого я обойтись не могу, — а в одной «Стрельне» мы оставили по сорока восьми рублей на брата.

— Да ведь не каждый день! — заметил ему Огрызков. — Ты мне лучше скажи: что ты после завтрака намерен делать?

— Мне ехать надо.

— Куда это? Все туда же?

— То есть как туда?

— Да почем я-то знаю! — засмеялся толстяк. — Разве ты сказывал, где ты вчера был между завтраком и обедом да потом после обеда до двух часов ночи?

Им подали крокетки.

— Любопытство — великий порок, — сказал шутливо Хмуров, — и бывает зачастую наказано.

— Я и не любопытствую, — продолжал, все так же улыбаясь, Огрызков. — Положи-ка мне спаржи, вот так, довольно, спасибо. Мне и любопытствовать, признаться, нечего, когда я и так все знаю.

Хмуров от удивления не донес вилки с куском до рта.

— Что такое? Что ты знаешь?

— Сказать тебе?

— Понятно дело: говори.

— И ты не рассердишься?

— Чего же сердиться! Если правда, скажу: да, правда, действительно верно, если же чушь какая-нибудь, то просто посмеюсь, посмеемся вместе.

— Ты был, — ответил на это Огрызков, тоже приостанавливаясь есть, — и будешь снова сегодня у Зинаиды Николаевны Мирковой…

— Но почему ты знаешь? — воскликнул Иван Александрович.

— Эх, брат, почему все узнается? По простой случайности или по стечению обстоятельств. Кушай, пожалуйста, стынет; да вот вина мне еще налей. Благодарю. Ах, чудак ты эдакий! Где тебе от нас, московских док, такую штуку скрыть! (Хмуров начинал краснеть при мысли: «Неужели же он все знает, то есть и о деньгах и остальное?») На Зинаиду-то Николаевну Миркову давно уж у многих до тебя глаза разгорались. За нею, может быть, особый надзор учрежден! И вдруг ты предполагаешь, что так никто из нас ничего и не проведает.

У Хмурова аппетит весь сразу пропал. «Шутит он или так просто сдуру болтает?» — думалось ему.

— Одно только тебе скажу, — добавил Огрызков, — будь осторожен и держи ухо востро.

— Но почему же?

— Почему? А очень просто. Дай доесть, и я тебе мигом все растолкую.

V

ОПАСНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Иван Александрович Хмуров испытывал немалое смущение.

Странным и даже совершенно непонятным ему казалось, что этот добродушнейший толстяк Огрызков, который недавно еще до его поправки ссудил его ста рублями, который, по-видимому, интересовался главным образом упитыванием своей особы, а потом уже всяческими развлечениями, — мог бы вообще-то проникать в какие-либо дела, да еще в столь тайные, как его, Хмурова, расчеты по отношению ко вдове Мирковой.

Ивану Александровичу одно то уже, что успели проведать про его знакомство с нею, было неприятно. Но теперь он опасался, как бы Огрызков не догадался о том, что ему удалось поправиться на ее деньги, а совсем не на присланные будто бы из деревни доходы.

Но поставить прямо вопрос он, конечно, считал невозможным, и приходилось терпеливо выжидать, пока Сергей Сергеевич свои крокетки доест, чтобы от него услышать то, что он сам захочет ему сказать.