Дашкова язвительно усмехнулась.

— Благодарность — почтенное чувство, но мне хотелось бы знать, чем именно эта личность заслужила его от вас?

В дверь несомненно царапались, и на этот раз так близко от стола, у которого сидела цесаревна, что она не могла это не услышать.

— Что именно? — спросила она отрывисто, обмакивая перо в чернильницу.

— Когда именно Чарушина доказала вам свою преданность и любовь?

— Я про преданность и любовь не говорила; я сказала, что она мне не желает зла, и это — большая разница, — ответила великая княгиня, сдерживая раздражение под напускным спокойствием, сохранять которое ей стоило больших усилий. — Позвольте мне напомнить вам, что, если бы не Чарушина, я в настоящее время не имела бы удовольствия беседовать с вами в России и вы состояли бы статс-дамой при другой принцессе, которая, может быть, была бы во всех отношениях достойнее меня, но вряд ли ценила бы и любила бы вас столько, сколько я, — продолжала она, повертываясь с очаровательной улыбкой к своей собеседнице. — А теперь, — прибавила она, заметив движение Дашковой и спеша предупредить сцену чувствительных излияний так же ловко, как она прекратила вспышку ревности свой властолюбивой приятельницы, — я попрошу вас, любезная княгиня, позволить мне кончить начатое письмо. Сегодня ночью едет за границу курьер, мне очень хочется отправить с ним письмо, которое я прервала, чтобы прочесть несколько страниц из Корнеля, и за которое я снова хотела приняться, когда вы постучали ко мне. Да и вам пора, — продолжала она с живостью, опережая возражение, готовое сорваться с губ ее собеседницы, — судя по вашему наряду, вас без сомнения ждут на парадный ужин или вечер.

— Я получила приглашение на спектакль, который дается по желанию императрицы, но с большим удовольствием откажусь от него, если вы позволите мне провести вечер с вами.

— Вы приведете меня этим в отчаяние, моя дорогая! — воскликнула цесаревна. — Если меня что-нибудь может утешить в моем одиночестве, так только мысль, что друзья мои счастливее меня и наслаждаются музыкой в присутствии императрицы. Вы мне скажете, как нашли ее, и правда ли, что у нее болезненный вид. Я так давно не имела счастья видеть ее! — прибавила она со вздохом. — И кто знает, может быть, ваше присутствие заставит ее вспомнить и про меня, и она, может быть, пожелает передать мне что-нибудь через вас. О, поезжайте на этот спектакль, непременно поезжайте! Я же, как видите, даже не в силах одеться. Насилу дождалась конца обеда, чтобы прибежать к себе, раздеться и распустить волосы, — так у меня разболелась голова от неприятностей, которыми меня осыпают со всех сторон. О, если бы императрица знала, как я несчастна, она была бы ко мне милостивее! Но — увы! — ей некому передать это! Поезжайте скорее; вы, может быть, найдете случай быть полезной мне; я уверена, что вы не упустите его, — прибавила она, протягивая руку, которую княгиня почтительно поцеловала, мысленно спрашивая себя:

«Для чего меня так усердно выпроваживают?»

Давно уже не верила она в нежные к ней чувства своей бывшей приятельницы.

Цесаревна проводила ее до двери, заперла последнюю за нею, а затем поспешно обернулась к потайной двери у письменного стола и увидела ее уже растворенной. На пороге стоял князь Барский, а через его плечо выглядывал другой красавец в блестящем мундире, с черными страстными глазами и белыми зубами, сверкавшими промеж алых, как кровь, губ.

— И заставили же вы нас продежурить, ваше высочество, — раскланиваясь по всем правилам этикета, сказал Барский, развязно входя в комнату, в то время как его спутник, не трогаясь с места, как очарованный, следил восхищенным взглядом за каждым движением великой княгини.

— Княгиня Дашкова была у меня, — ответила цесаревна, невольно улыбаясь немому восторгу своего обожателя.

— Мы догадались, что это она заставляет нас задыхаться в темном и тесном проходе, — видели ее карету перед решеткой, сказал Барский, указывая на молодого офицера, на которого великая княгиня не могла без улыбки смотреть, — так он казался ей забавен и вместе с тем трогателен в любовном экстазе.

— Войдите, Григорий Григорьевич, — ласково проговорила она, протягивая руку.

Офицер приложился к ней с благоговением, как к святыне.

— Вы уж извините, ваше высочество, что я привел его. Оно сегодня не совсем кстати — нам о важных делах надо переговорить с вашим высочеством, но он так пристал, что я не мог отказать ему, — сказал Барский все с той же добродушной усмешкой.

— Ничего, князь, он будет скромен и мешать нам не станет. Садитесь там, — обратилась Екатерина к офицеру, указывая на диван в углублении комнаты, к которому он немедленно и покорно направился. Затем, обращаясь к Барскому, она спросила: — Что имеете вы сообщить мне?

— Интересные известия для вашего высочества из Парижа. В вопросе о России граф де Бодуар одержал верх над Шуазелем: в своем ответном письме на конфиденции императрицы король выразил желание поддержать ваше высочество.

— А удалось вам узнать, в чем состоят конфиденции государыни? — с живостью осведомилась цесаревна.

Она вся преобразилась, сделалась серьезна, в глазах выразилось напряженное внимание, и между тонкими бровями засела складочка.

Как в зеркале, отражались ее душевные движения на красивом и мужественном лице молчаливого свидетеля этой сцены, в противоположном конце комнаты. Со сверкающим взглядом и стиснутыми от подавленного волнения губами прислушивался он к разговору, который Барский продолжал по-прежнему весело и беззаботно:

— Удалось отчасти, но не без хлопот и труда. На наше счастье у короля есть дама сердца, от которой он ничего не скрывает. А дама эта в свою очередь удостаивает своим доверием кое кого из своих друзей, и, опять же на наше счастье, не все ее друзья скромны…

— Нельзя ли без прибауток, князь! — прервала его цесаревна.

— Да и в самом деле, чего ты тянешь, великую княгиню мучишь? — воскликнул офицер.

— А кто обещал сидеть мирно и в разговор не вмешиваться? Я только с этим уговором и взял тебя с собой, — заметил ему Барский.

Но цесаревна видимо не расположена была к шуткам.

— Что удалось узнать из конфиденций императрицы? — повторила она свой вопрос, не повышая голоса, но с такою твердостью, что князь понял неуместность шуток.

Он поспешил ответить, что из слов короля можно заключить, что государыня жаловалась ему на избранного ею наследника престола, которому предстояло управлять таким великим государством, как Россия.

— Значит, Михаил Ларионович правду сказал Ивану Ивановичу Бецкому, что этот вопрос тревожит государыню, — заметила великая княгиня.

— Это не один Иван Иванович, а и в доме Алексея Кирилловича, а также у шталмейстера и у гофмейстера говорили. Знает про то и канцлер. А этот к тому же уверяет, что государыня без совета короля ни на что не решится. Хорошо, что наши друзья в Париже не зевают и что граф де Бодуар не обманул моих ожиданий, оказался таким верным другом, каким я его считал! Вот человек, который понравился бы вашему высочеству! — продолжал Барский с увлечением. — Настоящий гран сеньор! А какой красавец! Недаром говорят, что все фаворитки короля влюбляются в него, и что если бы он только захотел, то не Людовик Возлюбленный, а граф Генрих де Бодуар управлял бы королевством.

— Через фавориток короля! — с презрительной гримасой заметила великая княгиня. — Если бы вы не воспитывались в Париже, князь, подобные гнусные предположения не пришли бы вам в голову.

— Мне многое бы тогда не пришло в голову, ваше высочество.

— Что же вам оттуда еще сообщают? — поспешила та вернуться к прерванному разговору, притворяясь, что не замечает вызывающего тона своего собеседника, и успокаивая улыбкой Орлова, который при последних словах князя, как верный пес, насторожился и поднялся с места.

— Спрашивают, с кем нам доставить условия займа и можно ли положиться на Углова, — ответил Барский.

От него ничего не ускользнуло — ни сдержанный гнев цесаревны, ни вспышка Орлова; но все это по-видимому только забавляло его, и прежняя вызывающая и дерзкая усмешка не сходила с его губ, отражаясь лукавым блеском в красивых прищуренных глазах.