Сам становой Дуботолков (фамилию эту он получил в семинарии, потому что говорил — словно дуб толок), громадный и толстый мужчина в форменном мундире со жгутами на плечах и с лицом, напоминавшим морду бульдога, сидел за письменным столом, с длинной трубкой в зубах и, поминутно выпуская изо рта облака табачного дыма, допрашивал старосту о количестве имеющегося у крестьян скота.

— Ну! — кричал он: — говори! У Ивана Булатова много ль лошадей?

— Одна, ваше превосходительство.

— Молчать! — заорал становой, ударяя кулаком по столу. — Сколько раз тебе толковать, дураку, что я не превосходительный, а просто высокоблагородный. Дослужишься с вами до генерала, как же, дожидайся! С вами, чертями, и последний чинишко как раз отнимут. Ну, сколько лошадей?

— Одна, вашескородие.

— Коров?

— Тоже одна.

— Овец?

— Овечек у него нет, вашескородие.

— Это почему?

— Кто ж его знает!

Становой поднял голову и, окинув молниеносным взором толпу, крикнул:

— Где этот Булатов? подать его сюда!

— Здесь я, — отозвался мужик.

И, протискавшись, он подошел к становому, поклонился и проговорил:

— Здравствуйте…

— Мое вам нижайшее почтение, — подхватил становой, комично вскакивая с места и еще комичнее раскланиваясь с растерявшимся Булатовым. — Садитесь, пожалуйста…

Но вдруг, переменив тон и вытянувшись во весь рост, крикнул грозно:

— Почему нет овец? а, почему?

— У меня-то?

— Известно у тебя, скотина! — заревел становой, затопав ногами. — Говори! Почему овец нет? Пропил, каналья!..

— Подохли…

— Подохли! отлично!.. Так почему же ты-то не изволил подохнуть одновременно с ними!.. На кой же тебя черт, коли ты податей не платишь и вместе с тем беднее нищего!.. Говори, отчего податей не уплатил…

— Знамо отчего!.. Управка не взяла…

— Какая уж там управка! — загалдело несколько мужиков. — Сами-то чуть не подохли…

— Молчать! — крикнул становой и так сильно ударил могучим кулаком по столу, что вся толпа мгновенно притихла. — Жаль, что не подохли!.. Плодитесь вы, черти, а не дохнете… Жрете только да детей рожаете… Вишь, с голодухи-то навоняли как!.. Тьфу!

И обратясь к письмоводителю, сидевшему за тем же столом с пером в руках, прибавил:

— Пиши! У Ивана Булатова лошадь одна, корова — одна, овец нет…

Письмоводитель пригнулся, сбоченился, и перо быстро забегало по бумаге, а становой снова обратился к толпе:

— Вот я вам покажу, как податей не платить! Вишь, брюха-то распустили!.. Чего в затылке-то скребешь!.. Обовшивел!.. Небось я и вшивого достану, не побрезгаю… От меня не уйдешь!.. В воду бросишься — невод запущу! В лес убежишь — лес вырублю! В землю уйдешь — землю раскопаю!.. В солому уткнешься — солому подожгу…

XVII

В этот самый момент дверь распахнулась, и в правлении показался отец Иван.

— Чур меня! Чур меня! — кричал он: — батюшки, какие страсти!

— Врешь, не отчураешься, — крикнул становой.

— Неужто?

— Верно говорю.

— За мной податей нет…

— Податей нет, так другие провинности найдутся. — У полиции чистого человека нет… Хоть что-нибудь, а уж найдет…

— Бедовый же ты! — проговорил отец Иван и, подойдя к становому, подал ему руку. — Однако поздороваться все-таки надо. Здорово, коллега.

Становой был ему товарищ по семинарии.

— Здорово, здорово…

— Как поживаешь?

— Твоими священными молитвами скрипим кое-как…

— И окроме меня молельщиков-то у тебя много.

— Еще бы! — подхватил становой: — из священной породы тоже! Кто попом, кто дьяконом, кто дьячком. Только, видно, молиться-то ленивы. Вот часа три кричу здесь, охрип даже, а толку нет все-таки… А все ты виноват, — закричал становой, обращаясь к старшине, почтительно стоявшему впереди толпы. — Вишь, медаль-то развесил!.. Не медаль тебе, а бабьи ожерелья навесить бы надо, потому — сам-то ты ни старшина, а баба.

И, быстро обернувшись к отцу Ивану, становой прибавил:

— Ах, в Репьевской-то волости старшина у меня прелестный!.. Бриллиант, а не старшина! Волость вот как в руках держит… Все по струнке ходят… Какие мосты, какие гати! Намедни губернатор проезжал, так даже обнял и расцеловал его! Так, посреди гати, остановил лошадей, вышел из кареты и расцеловал… Все-то у него в порядке, куда ни загляни. Пожарный обоз восторг, по улицам деревья растут.

— Помилуй, Аркадий Федорович, — перебил его на этот раз старшина: — что же это за деревья!.. Ведь мы знаем! Позвольте доложить. Ведь деревья-то просто в лесу были срублены да накануне губернаторского приезда и воткнуты по улицам. Оно, точно-с, красиво смотреть, только сейчас эти деревья к старшине на двор свезены… Все это фальшь одна…

— Там фальшь ли, нет ли, а все-таки человек, значит, заботится, хлопочет… Начальство едет и видит, что повсюду порядок и благоустройство… А какое мне дело, что на другой день ни одного дерева нет, очень мне нужно!.. Может, губернатор-то в первый и в последний раз был у него… А уж насчет податей… не старшина, а золото. Вот как… Хоть бы копейка недоимки! все чисто!..

— Тоже и на счет податей осмелюсь доложить вам, — заметил старшина:- ведь репьевский-то старшина — не со мной сравнять. Человек он денежный, торговый, гурты имеет, салотопни свои… У него и сейчас тысяч пять мелкого скота нагуливается да ста полтора рогатого… Окроме того штук пять кабаков, да сурочные промыслы… Ему хорошо! Не платит обчество податей, он собрал стариков, перетолковал с ними, да свои денежки и закладывает. «Нате, говорит, смотрите, свои кровные за вас вношу!». Вот у него и чисто!.. А волость-то у него в руках, известное дело, что хочет, то с нею и делает! Круглый год на него работает!.. И пашут, и сеют ему, и жнут, и косят… Уж он свое выворотит небось… Ему хорошо… И я рад бы так-то делать, да средств не хватает…

— А что все это доказывает? — спросил становой.

— То и доказывает, Аркадий Федорович, что Курицын человек сильный…

— Нет, врешь! — перебил его становой. — Это доказывает, что Курицын человек, а ты баба…

— Однако вот что, — проговорил отец Иван, обращаясь к становому: — ты обедал, что ли?

— Конечно нет; жрать, как собака, хочу.

— Так приезжай ко мне обедать… А коли в самом деле я тебе нужен, так там, у меня, и переговорим…

— Ладно.

— У тебя какое же до меня дело-то?.

— Вот узнаешь…

— А ты скоро здесь покончишь?

— Теперь скоро.

— Ну, вот и отлично. А я покамест поеду приготовлюсь…

— Чего там готовиться-то! Что есть в печи, на стол и мечи.

— Так до свиданья.

И вслед за тем, пригнувшись к уху станового, он прибавил шепотом:

— Коньячок у меня есть, лет пять уж стоит…

— Отлично.

— Так я буду ждать тебя…

— Приеду, небось…

И отец Иван отправился домой, а становой снова принялся допрашивать мужиков.

— Анохин Федот! — крикнул он.

— Здесь.

— Выходи живей… Лошадь есть?

— Нет.

— Корова?

— Нет.

— Овцы?

— Нет.

Становой даже плюнул.

— Жена есть, что ли?

— Нет.

— Дети?

— Нет.

— Любовница?

— Есть.

Но в этот момент раздался такой хохот, что даже сам становой не мог остановить его, а Федот Анохин принялся оправдываться.

— Ну, чего зубы-то скалите, чего! — кричал он на хохотавших мужиков. — Знамо, обмолвился!.. Я думал — про собаку спрашивают и молвил, что есть, а вышло вон что! Ну чего ржать-то! Что вы, жеребцы, что ли!.. знамо, обмолвился… Какая там любовница, коли насилу ноги передвигаю.

Но мужики, к великой досаде Анохина, не унимались и продолжали хохотать, поддобривая хохот скоромными остротами. Наконец становой усмирил их и, снова приняв олимпийский вид, обратился к старосте.

— Иди сюда! — крикнул он ему.

Староста подошел.

— Есть что-нибудь у этого паршивца?

— Никак нет, ваше высокородие.

— Чем же он занимается?

— Да чем… Летом бахчи караулит, а зимой зайцев капканами ловит… Самый лядащий изо всего села…