Господь услышал ее молитву, Он послал ей такого руководителя, как Иван Васильевич. С таким мужем она могла быть спокойна, ему можно было безгранично довериться. И никогда не решалась она ни на что важное без его согласия. Если ей пришло в голову пригласить авву Симиония помолиться над ее приемной дочкой, то потому, что муж ее питал необъяснимую симпатию к этому отщепенцу. Он считал его хотя и фанатиком и заблуждающимся, но полезным человеком, и брал его под свою защиту при каждом удобном случае. Благодаря Бахтерину и власти как духовные, так и светские, оказывали Симионию снисхождение. Может быть, Иван Васильевич знаком был с ним раньше, когда тот был еще православным священником, и, зная причины отпадения его от православной церкви, не мог не жалеть его. А может быть, авве Симионию как-нибудь иначе удалось повлиять на умного, воспитанного на европейский манер барина; так или иначе, но между ними существовала какая-то духовная связь, происхождение которой для всех оставалось тайной.
«Да, надо надеяться, что Иван Васильевич ничего не будет иметь против того, чтобы поручить Магдалиночку молитвам аввы Симиония», — думала Софья Федоровна, с нетерпением ожидая возвращения мужа. Ей столько надо было ему передать! А он между тем, как нарочно, замешкался в ту ночь в гостях.
Карета давно уж за ним уехала; все огни в доме были потушены за исключением кенкета, тускло догоравшего в прихожей, где в ожидании барина дремали на конике камердинер с дежурным мальчиком.
XI
Иван Васильевич не любил, чтобы жена дожидалась его, когда он ездил по делам или в гости, а потому Софья Федоровна с десяти часов улеглась на свою широкую кровать из красного дерева, под зеленым штофным пологом, но заснуть не могла и, перебирая в уме виденное и слышанное в этот достопамятный день, от волнения впала в лихорадочное состояние.
Да и было от чего волноваться. Тотчас после обедни стали наезжать гости. И у всех одно только было на языке — завязавшийся роман между ее племянницей Клавдией Курлятьевой и графом Паланецким. На том бале, где они в первый раз встретились, он, как сумасшедший, за нею бегал, всем про нее говорил, заверяя честным словом, что такой красавицы во всем свете не найти. Он танцевал с нею мазурку в первой паре. Можно себе представить, как взбесились прочие дамы! Девчонка в первый раз появляется в свет, и вдруг — ей такая атенция!
Граф, может быть, и не позволил бы себе действовать так опрометчиво и дерзко, если бы не нашел поддержки в придворном вельможе, присланном сюда из столицы с важными поручениями, в честь которого, собственно, бал и давался. Вельможа этот тоже держал себя в тот вечер странно; за ужином он пил с графом Паланецким за здоровье красавицы Клавдии Курлятьевой и за того счастливца, которому удастся похитить ее из среды, где она сверкает, как драгоценный перл в навозе.
Может быть, это последнее слово и не было произнесено, но тем не менее смысл речей вельможи был так оскорбителен для дам, к которым он относился, что невозможно было не впасть в обиду.
Случилось это около двух недель тому назад. Вельможа давно успел уехать, и впечатление дерзости, сделанной им городским дамам, поизгладилось, но не настолько, чтобы можно было относиться с доброжелательством к виновнице этого события, тем более что к обиде примешивалась зависть. Граф не охладевал к предмету своей страсти и, вопреки всеобщим ожиданиям, выказывал серьезные намерения на счет этой ничтожной девчонки. Графиней, чего доброго, сделается!
— Поляк он завзятый и на царскую службу поступить ни за что не желает, как ни просят, — объявила одна из посетительниц Софьи Федоровны.
— Как же он на русской девушке женится, когда он поляк и католик? — спросила Софья Федоровна.
— Ах, милая, это другое дело! Тут уж страсть заговорила, он без ума в нее влюблен.
— Он уж четыре раза у них был, — заявила другая.
— Нет, нет, я точно знаю, что пять, — подхватила третья.
— А я вам говорю, что он каждый день у них бывает, а вчера и сегодня я собственными глазами видела его карету у их подъезда, — объявила четвертая дама. — Да неужто ж он вам визита еще не сделал? — прибавила она с изумлением.
— Он непременно вам сделает визит, непременно, — подтвердили в один голос остальные.
Софья Федоровна возразила на это, что ей безразлично, приедет ли к ним граф Паланецкий, который, что там про него ни говори, а смахивает на авантюриста…
— Ах, ma chère, что это вы! Он страшно богат, и Андрей Гаврилович знал его дядю в Варшаве. Какой же он авантюрист, помилуйте!
— А как он умен и как тонко воспитан! Что за манеры! Как он со всеми умеет обращаться, ни одной дамы, ни одной девицы без комплимента не оставит. А как танцует!
Не успела еще Софья Федоровна опомниться от похвал, расточаемых графу Паланецкому городскими дамами, как ей пришли доложить о приезде этого самого графа, и она даже вспыхнула от удовольствия, так ей любопытно было с ним познакомиться.
Вошел высокий худощавый и стройный щеголь, с лицом неестественной белизны, казавшимся еще белее от длинных усов, без сомнения, подкрашенных, слишком уж они были черны и глянцевиты. Глаза у графа, тоже черные, были хитрые и пронзительные, нос длинный, тонкий, слегка кривой, а подбородок выдающийся вперед, но в общем физиономию его можно было назвать не только интересной, но и красивой, благодаря выразительности взгляда, очаровательной улыбке и замечательно изящным манерам. Говорили, что он воспитывался при французском дворе, и этому легко было поверить; такого parfait gentilhomme'a и между родовитыми поляками редкость была встретить, а поляки в то время по всей Европе славились светскостью и ловкостью. Разодет был граф по последней моде, с крупными бриллиантовыми пуговицами на светлом бархатном камзоле, пальцы его были унизаны драгоценными перстнями, две массивные цепочки скрещивались на его груди, одним словом, один его костюм представлял собой целое состояние.
Изысканною своею вежливостью он с первых же слов сумел расположить к себе Софью Федоровну, ловко ввертывая в разговор лестные комплименты по адресу ее мужа, которого он встречал во многих домах, и, видимо, намекая на Клавдию, прибавил к этому, что, имея счастье быть принятым в достопочтенной семье Курлятьевых, считает долгом заслужить и расположение их родственников.
«Да, очень может быть, что он сделает предложение Клавдии, но как могла ему понравиться такая девочка, почти ребенок? Ведь он уж стар, у него морщины и волосы, наверное, седые», — думала Софья Федоровна, слушая своего гостя и с любопытством всматриваясь в его оригинальное лицо, действительно, точно мелкой сеткой, перерезанное тончайшими морщинами, особенно на висках и вокруг глаз.
Разговор коснулся ужасного происшествия в Епифановском лесу и убитых разбойниками путешественников, которых он считал французскими эмигрантами, направлявшимися через Австрию на юг России.
— Если б они ехали из Петербурга, из Москвы или даже из Варшавы, там известно было бы, кто они. Всех выезжающих из этих городов записывают в полицейские книги при выдаче подорожных, а по прибытии на место отправления подорожную надо предъявить. Да и вообще: иностранная фамилия, состоящая из супругов, ребенка и свиты, наверное, более четырех человек, не могла проехать через большие города незамеченной, а между тем сколько ни старались узнать про эту фамилию официальным путем и приватно, все безуспешно.
— Почему вы полагаете, что, кроме убитых, были при экипаже еще другие люди? — спросила Софья Федоровна.
— Это не подлежит ни малейшему сомнению; грабеж сделан слишком уж тщательно, в нем непременно должны были принимать участие близкие люди. Вероятно, холопы стакнулись с разбойниками. Заметьте, что защищали господ и поплатились за то жизнью одни только иностранцы, русских ни одного не погибло, а должен же был с ними ехать и кучер, и два форейтора, такой дормез меньше чем восьмерке лошадей не свезти.
Граф горячо возмущался тем, что он называл преступною бездеятельностью властей в этом случае. Ну, как это давным-давно не переловить и не перевешать злодеев, нагонявших панику на весь край!