— Он уехал в деревню из города? — удивился я.

— Да, из Питера. Бросил хорошую работу в журнале и перебрался в псковскую деревенскую глушь. Ушел от мира, но Интернет себе туда все-таки провел! Где-то его понимаю: мир стал безумен. Информационно захламлен. Причем замусорен настолько, что бриллианты ценной информации теряются среди гор отбросов. А у большинства людей чем-то захламлен мозг, причём по моим прикидкам уровень замусоренности имеет прямопропорциональную зависимость от степени личной комфортности — некоей эмпирической внесистемной величины, безразмерного коэффициента, показывающего сколь сильно организм находится в тепле. Под замусоренностью тут понимается захламленность мозга разнообразными воззрениями, парадоксальными мыслями, несбыточными грезами и прочими тараканами. Как известно, от безделья мы принимаемся создавать себе разнообразные занятия: читать, смотреть зомбоящик, серфить веб-сайты, выращивать кактусы, строить воздушные замки, рисовать картины, писать никому не нужные книжки… Или просто думать о чем-то постороннем. И чем дольше мы этим занимаемся, тем больше захламляем свой бедный мозг. А раз живем мы в относительном комфорте, то и степень замусоренности у нас довольно высока. Выходит, что все мы где-то психи, но вот в чем парадокс: официально мы психами не считаемся. Ни один психиатр не поставит нам такого диагноза. Мы полагаем себя абсолютно адекватными людьми, а если нас начинают грузить, что наши взгляды извращены, и мы давно уже не контролируем себя и свое поведение, мы говорим что человек псих только тогда, когда не следует каким-то общественным нормам. Например, разговаривает сам с собой, обнажается в общественном месте, безуспешно борется за чьи-то права или совершает другие противозаконные поступки. Так что же? Выходит, что в нашем понимании псих не тот, кто истинно псих, а только тот, кто сильно отличается от некоего принятого образца, кто выделяется из общего стандарта мышления, вбирая в себя этот стандарт с детства? Впрочем, все это давно уже не новость. Извините, отвлекся: наболело, знаете ли.

Вилен Николаевич затянулся, облокотился на стол, и некоторое время молча смотрел на дым сигареты. Профессор сидел так, что свет от настольной лампы падал лишь на его руку и часть груди, а все остальное попадало в тень, силуэтом выделяясь на фоне книжного стеллажа, освещаемого последним отблеском ушедшего июньского дня.

— Так вот, о хранителях, — немного иным тоном продолжил мой собеседник. —  Это сравнительно новое понятие. Раньше такого термина не было…

7. Лекция по нежитеведению

— Раньше такого термина не было, хранителей назвали берегинями, домовыми, полевыми, водяными и лешими, в зависимости от оберегаемого ими участка местности. Берегини — женские добрые духи, хранительницы рек, водоемов, берегов. Отсюда и синоним слову хранительница, то есть хранит, оберегает свое место. Наши предки знали, что берегинь на свете множество. Согласно легендам, в берегинь обращались просватанные невесты, умершие до свадьбы, например, девушки, покончившие с собой из-за измены любимого. Этим они отличались от русалок. Те всегда жили в воде, где и рождались. На русальной неделе, в пору цветения ржи, берегини выходили из-под земли, спускались с небес по березовым ветвям, выныривали из рек и озер. Они принимали привычный для себя облик, сидели на берегу и, глядя в темные воды, расчесывали свои длинные волосы. Они качались на плакучих ивах, плели венки, кувыркались в зеленой ржи, водили хороводы и заманивали к себе молодых парней. В этот период активизировалась вообще вся нежить. Особую силу приобретали и ведьмы, которые устраивали свои собрания — шабаши. Вместе с тем, именно в этот период в природе происходил кардинальный перелом, связанный с поворотом к зиме: у растений завершался вегетативный цикл, они переходили к плодоношению, птицы прекращали петь, лягушки квакать, начинал убывать световой день. Стоило только закончиться неделе плясок и хороводов, берегини будто бы покидали землю. Они снова прятались, принимали скрытный непримечательный облик или же притворялись обычными людьми. В праздник Летнего Солнцестояния люди устраивали им проводы: веселились, надевали маски животных, играли на гуслях, прыгали через костры. Кстати, — прыжки через костры, это видоизменения древнейшего индоевропейского обряда прохождения через огонь, элемент культа огня. В некоторых местах он сохранился в своем нетронутом варианте — в виде хождения по углям.

Вилен Николаевич с удовольствием затянулся, стряхнул пепел о край черепа, внимательно посмотрел на почти скуренную сигарету и продолжил:

— Кстати, давайте с вами договоримся, если вам что-то непонятно, то не стесняйтесь и перебивайте. Неясность лучше развеять сразу, пока не забыли. Так вот, в любой языческой системе верований у всякого уголка земли, здания и заведения существовал свой собственный хранитель, добрый дух или гений. Так, согласно древним римлянам, он обретал облик змеи и назывался гением места, по латыни — genius loci. Убить змею считалось тяжелым грехом. Кстати, и на Руси долгое время сохранялось уважительное отношение к змеям, а ужей даже держали в жилых избах для защиты от грызунов. Кое-где еще в начале двадцатого века можно было встретить таких ужей, и только повсеместное распространение кошек прекратило эту традицию. Люди верили в хранителей, умели ладить с ними и знали, как находить общий язык. Тех, кто хорошо владел данным искусством, называли знахарками, ведуньями или ведьмами, ведунами или ведьмаками. Если хранитель был недоволен своими людьми, мог и наказать. А если все делалось хорошо, хранитель помогал, и люди знали, как и кого просить о такой помощи. Язычники всегда помнили о хранителях, потому и старались не раздражать их понапрасну, а уж если приходилось что-то менять на территории хранителя, то сначала его задабривали: приносили подарки и бескровные жертвы. В Якутии, кстати, обычай сохранился и соблюдается до сих пор. Но потом, постепенно, с развитием цивилизации, люди обнаглели, стали одерживать верх и пренебрегать хранителями. Новая вера сначала запретила общение с хранителями, потом стала жестоко карать за все, что с хранителями связано и нарекла их «нечистой силой», а древние боги были наречены духами зла. Так например Светоносный бог Знания и Света — Люцифер, был провозглашен главным носителем зла. А еще потом запретили самих хранителей, объявив «суеверием», то есть ложной, неправильной верой, верой в действие и восприятие сил, не находящих себе обоснования в официальном культе. Хранителям отказали в самом праве на существование, и люди постепенно переставали верить в них. Вот именно это, а вовсе не притеснения со стороны государственной религии, и стало самым губительным для хранителей. Они стали гибнуть. В отличие от верований древних, хранители вовсе не бессмертны. Они просто могут существовать долго, много дольше людей, и им не страшны человеческие хвори. Зато у них имелись другие беды, с которыми они, зачастую, не справлялись. Место, потерявшее своего хранителя, не могло существовать долго — оно разрушалось, менялось и совсем не в лучшую сторону. Возможен и обратный процесс — насильственное разрушение места людьми приводит к болезни или даже к гибели хранителя. Каждый знает такие места на земле — там всегда противно и гадко, тяжело дышится и хочется немедленно оттуда уйти. Скорее всего, это и есть место, утратившее своего хранителя. Однако бывает, что там поселится новый хранитель, тогда он изменит свое место, оживит и украсит его. По прихоти…

В это момент зазвонил телефон. Вилен Николаевич слегка поморщился, взял трубку, сказал — «Алло?», с минуту молча кого-то слушал, потом скупо поблагодарил, после чего аккуратно положил трубку на место.

— Так вот, по прихоти истории, основными проводниками нужной для нас информации, помимо своей воли, стали именно христианские авторы — лютые враги язычников. В отечественной традиции первым письменным источником, посвященным данной теме, следует считать недавно открытую «Повесть о язычниках», замечательный литературный памятник двенадцатого века, принадлежащий перу чрезвычайно интересного православного автора — игумена Даниила. Кроме вышеупомянутой «Повести…» до нас дошли еще три произведения этого средневекового писателя. Во-первых, его знаменитое «Хожение», где описаны «сарацинские» земли и крестоносцы. Во-вторых — «Слово об идолах». И в-третьих — «Рассказ о Шаруканском походе». В двух последних случаях авторство игумена Даниила доказано моим учителем, академиком Рыбаковым и сомнению не подлежит. В случае «Повести…», мы имеем все те же признаки, что отмечены Борисом Александровичем Рыбаковым в его фундаментальном труде «Язычество древних славян», поэтому с высокой долей вероятности можем считать игумена Даниила автором «Повести о язычниках». На самом деле «Повесть…», как и другие его произведения, называется более громоздко: «Повесть о языци от изначальных времен и по ныне, писаная святым Григорием Богословцем в толцех». Как и было принято в средние века, «Повесть о язычниках» написана анонимно и приписана давно умершему к тому времени святому Григорию Богослову — византийскому священнику, отцу Церкви и большому авторитету в теологических кругах того времени. Сам Григорий Богослов жил в четвертом веке и не имел никакого отношения к теме нашей беседы. Истинный автор «Повести о язычниках», игумен Даниил, личность чрезвычайно интересная и незаурядная. Современные методы исторического анализа, новые данные, а также некоторая допустимая экстраполяция позволяют нам воссоздать биографию этого замечательного автора. Даниил был высоким и широкоплечим человеком, примерно метр восемьдесят ростом, обладал недюжинной силой и был прекрасно, по тем временам, образован. Знал греческий и латинский языки, мог свободно общаться с иностранцами, превосходно владел холодным оружием. До пятидесяти лет служил у князя Владимира Мономаха — долгие годы был княжеским богатырем и боярином. Потом, решил «ради спасения души» постричься в монахи и совершить паломничество к святым местам, что и исполнил: через три года после принятия монашеского сана предпринял паломническое путешествие на Ближний Восток. Причем вместо себя оставил у князя своего сына — видимо, хорошего воина. Поскольку до своего монашества он носил военную одежду, то уже по жарким пескам Палестины он свободно ездил верхом, быстро лазил по скалам, и стал активным свидетелем первого крестового похода. Волею случая он сделался другом самого Балдуина Булонского — правителя первого государства крестоносцев в Палестине — графства Эдесского, впоследствии — королевства Иерусалимского. Именно там, от своего друга-крестоносца, игумен Даниил узнал о целительной силе вод Мертвого моря и осадков Анхиальского озера. Он взял с собой, сколько смог, этой целебной воды, которая очень пригодилась ему в дальнейшем. Возвращаясь на корабле на родину, Даниил сделал основные наброски к «Повести о язычниках» параллельно с написанием другого своего труда — «Слова об идолах», однако же, основную работу он проделал уже в монастыре, используя доступный ему богатый материал. Конечно же, игумен оставался истинным глубоко верующим православным христианином, но, кроме всего этого, он был очень проницательным человеком, с ясным и критическим складом ума.