Но я уже не слушал. Мысль, что зародилась в моей голове, начала шевелиться там и расти, как червяк в яблоке.

— Слу-ушай, — задумчиво протянул я, разглядывая её красивые ноги, — а почему девушки вообще иногда становятся стервами? Такими рождаются или делаются вдруг, в процессе индивидуального развития? Как думаешь?

— Хм… Тебя действительно моё мнение интересует? Для начала дай точное определение стервы.

— Пожалуйста, сейчас попробую… Так… Стерва в современном значении — женщина без видимой причины делающая эмоционально тяжелым существование окружающих её людей. Так примерно. Это моё понимание.

— Ну, да, ты же у нас всегда любил всё на свете классифицировать, — задумчиво изрекла Маша, будто припоминая чего-то давно прошедшее. — Думаю, в стерв превращаются из-за воспитания, собственной жестокости, меркантильности, пофигистического отношения к окружающим и безмерно эгоистической любви к себе. Плюс избалованности сначала родителями, потом мужиками. Но установка, что «все должны, а я принцесса» из семьи идёт.

Некоторое время я молчал, мысленно отбрасывая один за другим все возможные варианты ответов.

— Итак, — наконец изрек я, — подытожим. Скорее всего, стервами становятся из-за отсутствия необходимого воспитания в детстве, и как следствие формирование самой примитивной и на первый взгляд удобной философии. Ну и наследственность конечно нельзя исключить. Генотип, так сказать. Вот взять, к примеру, секретаршу нашего покойного директора. И ребенок у неё был, и платили неплохо, а внутренней вредности-стервозности хватало на четверых…

— А знаешь, я была в вашем институте незадолго до смерти директора, — перебила Маша. — Прямо в тот день.

— Зачем? — спросил я, прекрасно зная о том, что Маша была тогда у Асмикина. Но что это меняло?

— Вспомнила, когда ты эту вашу вредную секретаршу упомянул. Я тогда в одной московской компьютерной шараге работала, художником. Фирма всякие разные проги тестировала и разрабатывала, сайты, всё понемножку.

— Ну, как же, как же, — кивнул я. — Ведь я ж тебе и посоветовал туда поступить. Немного тамошнего начальника знаю, вот и замолвил за тебя словечко при случае.

— Я, типа, в курсе, но спасибо сказать не могу, извини уж. Не понравилось мне там. Так вот, мой тогдашний завотделом велел отвезти договор в ваш институт. Чего-то мы там для вас делали. По-моему, разрабатывали концепт нового сайта. Заартачилась сначала, заявила, что не моё это дело по Москве бегать, и вообще, а он наорал, что заказ срывается, что курьеры не справляются, а мне всё равно по дороге. Уговорил, короче. Ладно, думаю, припомню я тебе. Заодно, погляжу на заказчика тех своих эскизов для этого вашего музея. Но из-за своей подавленной рисованием стервозности взяла да и сперла коробочку с лекарством, что наш завотделом пил. В карманчик сумочки незаметно спрятала. Пусть, думаю, помучается, а вечером отдам. Там что-то от давления что ли или от сердца… не помню. Так вот, привожу договор вашему директору, а он же в лицо меня не знал, понятия не имел, что это я ему эскизы делала. Думал — просто курьерша. Раньше-то я через секретаршу всё передавала, не видела его. А я возьми да и скажи, кто я для него есть, и спросила как там мои эскизы? И когда, наконец, он платить надумает? Он офонарел было, потом загрустил, начал извиняться, всякую хуйню молоть про задержки финансирования по каким-то грантам, а после стал ко мне клеиться. Это вместо извинений, или вместо оплаты что ли? Приставать начал, за жопу меня лапать. Газировкой всё угощал, которую сам пил. Я взяла да и треснула ему в дыню своей сумочкой, а оттуда раз — коробочка с лекарством и выпала. Из кармашка. Он вдруг обрадовался так. Вот, говорит, лекарство моё, только производитель другой. А то, говорит, у меня уже таблеток нет, принимать надо, а в аптеку идти некому — секретарша ушла давно. Продай, говорит, всю коробочку! Вот ведь удумал — продай! А завотделу что возвращать? За так одну таблеточку ему выдала, лишь бы отстал. Что потом было, уже не помню. Прихожу на работу, а завотдела-то и нет — ушел пораньше, с ним такое случалось иногда. Ну, думаю, после верну. А потом ту коробочку я уже не нашла, потеряла, видимо, вот и решила помалкивать. Потому и запомнила, что был приметный логотип: английская буква эль обвитая змейкой.

— А какую газировку Асмикин пил?

— Хайспот. Я почему помню, у меня она тоже любимая была, пока мой учитель, ну, который хромой, не объяснил, что гадость это, здоровью вредно, молодым девушкам совсем ни к чему. Но иногда всё-таки… Эй, чего это с тобой?

Всё встало на свои места. Что-то будто щелкнуло в моей голове — это мысленный червяк, появившийся там, выбрался, наконец, на свободу. Мне вдруг всё стало, наконец, понятно. Совсем всё. Только вот толку теперь от этого понимания никакого, более того, я сделаю всё от меня зависящее, чтобы истина никогда не выплыла бы наружу и умерла бы вместе со мной. Правильно говорила Сфинкс: «ищи среди самых близких». Моих, самых близких.

Чтобы скрыть беспокойство и как-то отвлечь внимание от темы, я хихикнул и сказал:

— Да ничего, просто прикол тут один неожиданно вспомнил. Есть такая задачка, шизофреников определять. Шизофреники отвечают мигом, а нормальному человеку требуется хорошенько подумать, прежде чем правильное решение задачи найти, или же совсем не догадываются. Значит так. Комната с дверью, а внутри две совершенно одинаковые лампочки. Снаружи — два выключателя. Когда дверь открыта — ни один не работает. Если лампочки включены, то дверь блокируется и войти нельзя. Надо узнать какой выключатель какой лампочкой управляет?

— А что тут думать? Нажал один выключатель и подождал несколько минут. Выключил. Зашел и выяснил, какая из двух ламп горячая.

— Нет. Не дотянешься. Думай дальше.

— Попросить кого-нибудь войти, закрыть дверь, включить, выключить, а потом спросить, какая из двух горела.

— Не пойдет. Ты одна.

— А, поняла. Надо просто включить любую и посмотреть. Ведь дверь блокируется, если лампочки включены, а не включена. Значит, при одной горящей лампочке дверь открыть можно.

— Браво! Ты или действительно шизофреничка, или просто очень умная.

— Ещё что-нибудь скажешь?

В этот момент, откуда-то прилетела сравнительно редкая для Петербурга бабочка — павлиний глаз, и села Маше прямо на переносицу. Художница засмеялась, а неожиданная гостья развела свои вишнево-красные крылышки с четырьмя переливающимися глазками, тут же сложила их, вспорхнула и улетела.

«Говорят, — подумал я, — это добрый знак. Проверим, а вдруг — правда?»

— Что тут скажешь? — произнес я вслух, — Разве то, что ты мне безумно нравишься, и будь я помоложе, то влюбился бы в тебя и попросил бы выйти за меня замуж, — вдруг неожиданно для самого себя ляпнул я.

— Кстати, ещё ничего не поздно, — задумчиво сказала девушка. — Я люблю взрослых мужчин.

Беспокойное чувство ещё держалось, но уже совсем не то, и не так. Иначе и намного приятнее, чем когда-то. Тревога уходила, и не было той тоскливой черноты и отчаянного бездушия. Получается, мир устроен сложнее, чем я думал раньше? Ну и пусть. Чем больше в мироздании форм и нюансов, тем ярче ощущения, тем интереснее жизнь.

Эпилог

Прошло лето, наступила осень. Как и раньше, я работаю системным администратором в том же  самом институте, передвигаюсь на той же машине и по-прежнему мечтаю о внедорожнике Jeep Wrangler.

Маша осталась со мной, но заявила категорически: никаких браков. Она и брак — две вещи несовместные, опыт имеется. Возражений с моей стороны не последовало.

Старая знакомая, втравившая меня во всю эту историю, списала мой долг, и вроде бы оставила в друзьях, насколько это вообще возможно в нашем случае. Как я и ожидал, все те разговоры о каком-то новом издательском проекте оказались полной лажей, и больше вопросов на эту тему не возникало.