Бессонная ночь и перепаренная брюква сделали своё дело: к утру у Мауса родилась в голове идея. Он много думал над "трупом в кустах" и пришёл к выводу, что старый лысый таракан, который скучающим голосом дал терпящим бедствие авторам совет о блистательной завязке, был всё же прав. Действительно, завязка тут главное, с неё начинается действие, она определяет энергетику произведения! Так что, когда он утром прорвался вперёд всех к рычагам управления и включил машину, то был полон творческих идей.
Первое, что его огорошило, это широкая надпись, налепленная прямо на смотровое окошко. Она гласила: ПРОШЛО ТРИ ГОДА.
— Вот это раз! — в страшном предчувствии забормотал Грандиевский, ногтями сдирая с окошка липкую наклейку.
Он в панике шарил видоискателем и не находил своего героя — в его квартире жили чужие люди! Наконец, прибегнув к кнопке автоматического поиска, Грандиевский нашёл его, а найдя, понял, что тема романтизма в нынешнем веке благополучно загинулась и более не возродится. Никогда.
Два неряшливо одетых мужика с согнутыми спинами и выпирающими из маек пузами сидели под отопительными трубами в подвале и колотили воблами о деревянный ящик. Немного в стороне в консервной банке варился на костерке суп из куриных остовов и валялись пустые корочки от "Унесённых ветром" — начинка романа горела в костерке.
Герой почувствовал взгляд своего автора и поднял замурзанную морду с отечными веками и небритым подбородком.
— А, это ты… — прошамкал он, осторожно жуя пересохшую воблу. — Ты того… прости уж меня. Не выдержал я такой жизни — спился.
Учёный тоже поднял бледную физиономию с бессмысленно-пустыми глазами.
— Бичи однако мы. — сказал он в потолок.
— Бомжи, однако. — поправил его товарищ. — Нам тут работёнка кой-какая подфартила — спасибо, добрые люди помогли.
— Мы нанялись играть бомжей. — пояснил Учёный. — Как где какая заваруха, нас зовут то в свидетели, то в понятые. В массовке хорошо — пожрать дают.
Со стороны входа послышалась тяжёлая шаркающая походка и на свет костерка выперлась грязная особа с фингалом в половину лица, она тащила за собой кучу грязных пакетов
— Эй, герои-любовнички! — просипела она пропитым голосом. — Смотрите-ка, чего я в помойке накопала!
С ужасом Грандиевский узнал в этой опустившейся женщине прекрасную блондинку с классной грудью — возлюбленную Марта. Эту изнеженную женщину, страстную любовницу, изобретательную обольстительницу, до которой его творческое стило так и не добралось.
Ракурс вдруг сузился и начал уплывать, и вшивое гнездо, в котором жили герой-Романтик и его праведный друг Учёный, накрылось тьмой и растаяло. Перед глазами писателя мелькали сцены чьей-то жизни — мелкие бытовые драмы: драки, мордобой и пьянки. Мелькали полы и потолки и вот панорама накрылась крышей, на которой валялись обколовшиеся наркотиками подростки, потом сам дом превратился в маленький прямоугольник и затерялся среди множества таких же серых крыш, между которыми зияли ямами строительные котлованы или громоздились кучи мусора. По городу стремительно неслись чёрные машины, гремели перестрелки, стаями шатались проститутки, маршировали пьяные бомжи, шли стена на стену правоохранители и осуждённые, рыскали хищными оравами ироничные любительницы частного сыска, с балконов и лоджий бесстыдно свисало грязное бельё, а из чистеньких офисов на сотых этажах на всё это любовались тощие гламурные крысы, навечно заточённые в башни из стекла и стали.
— Пошли все вон!! — с ненавистью прорычал Маус Грандиевский, уходя с конкурса несолоно хлебавши.
— Я ухожу от вас! Вам нужна лишь пошлость! — в запальчивости крикнул Эльбрус Каннингэм, он же Алик Коньков, за круглыми диоптриями которого скрывалась несозревшая в жизненных переплётах душа.
— Валите скопом! — хохотом ответили матёрые конкурсанты. — Нам больше брюквы достанется!
На этом Грандиевский и Эльбрус расстались. Последний решил кончать со экскурсией в миры вторичного искусства и возвращаться в свой обычный мир. Лорд Каннингэм вздумал вызвать дух самого великого Пастернака, вдохновлённый непреходящей славой "Доктора Живаго", но вместо этого к нему пришла какая-то лягушка и уверяла, что в результате успеха в конкурсе она непременно станет королевной со всеми исходящими отсюда последствиями. Теперь бедняга Коньков стремился поскорее найти своего скользкого спутника и вернуться в нормальную обстановку, чтобы продолжать творить без помощи лукавых потусторонних сил.
Побрёл Грандиевский по пыльным улицам искать своего спутника, минуя по пути ветхие сараи, в которых жила местная творческая молодёжь. Там встретил он у обломанного тополя с единственной целой веткой недавнего юнца в славянской рубахе навыпуск. Тот горько рыдал, закидывая на ветку верёвку с петлёй на конце — жизни, значит, порешил лишиться.
— Не приняли — не поняли? — участливо спросил Маус Грандиевский. — Чего ваял? Славянскую фэнтези?
Да, много их таких — все думают, что их топорно сработанные герои, в корявые уста которых вложены всего два архаичных слова — "однова" да "благодарствуйте" — уже делают этих картонных кукол фигурами масштаба Ильи Муромца. О, кто только не пытался ваять в духе этого курьёза даже для жанра фэнтези — славянской версии! Поделом им всем — пущай не распускают руки! Но всё же мальчику сказал:
— Ты знаешь, что сказал Тарковский по такому поводу? А сказал он следующее: воля к творчеству определяет художника, и эта черта входит в определение таланта. Вот так, пацан, а ты вешаться надумал. Если ты художник, иди и твори, несмотря ни на что, даже на непризнание и неизвестность, а если нет, то ты не писатель и, следовательно, нет причин к истерике.
Он поплёлся дальше, в надежде встретить своего спутника — может, тот наскрёб маленько маней? Навстречу двигался мужик с проволочной тележкой, с какими ходят в гипермаркетах по залу. В трюме оной лежал металлолом. Мужик нагнулся и подобрал с затоптанной земли брошенный Грандиевским генератор сюжетов и синтезатор эмоций. Изящно держа двумя пальцами плоский бычок, мужик критически осмотрел машинки, потом кивнул сам себе и кинул находку в корзину.
— Пойду на конкурс сдам. — простодушно признался он застывшему в молчании автору. — На пиво хватит.
— Ну что — айс? — с надеждой спросил Бегемот.
— Не, не айс. — хмуро отвечал Грандиевский.
В лавке "Мастер и Маргарита"
— Слушай, Маус! — возбуждённо зашептал Бегемот. — Я тут кой-какую работёнку отыскал! Может, и тебя возьмут?
— А что за работёнка? — поинтересовался порядком разочарованный в своих силах Маус.
— Короче, есть тут один музейчик, как раз по нашему с тобой профилю!
— Да ну?! — изумился Грандиевский и навострил уши.
— Да! Представь себе, в этом захолустье тоже есть музей Булгакова! Так вот, я там устроился подрабатывать своим собственным привидением!
— Е-моё! — потрясённо вскрикнул Грандиевский. — А отчего же не самим собой?
— Не-ее, тут действуют свои законы. Кстати, у них как раз вакантное место есть — для Мастера.
— Я — Мастером?! — потрясся Грандиевский. — Да кто меня возьмёт?!
— Послушай, тут всё просто. Приходит очередная группа, а ты просто повоешь немного из-за занавески, скажешь чего-нибудь в тему, а за это нам по десять местных тугриков! Да ты не бойся, в конце концов, это же твоя работа — байки баять!
— Ну, если только так… — недоверчиво протянул Маус.
Местный музей Булгакова располагался в дряхлом доме, украшенном облупленными ангелочками — никаких сомнений в подлинности данного ампира. Над дверью с колокольчиком висела солидная вывеска: дом-музей Булгакова "Мастер и Маргарита". В полуподвальное помещение вели продавленные множеством ног каменные ступеньки, а в самом низу — в скопившейся от множества ног грязи — валялись пластиковые стаканчики из-под мороженого, раздавленные жестяные банки из-под пива и окурки.