— Нынче все желают показать свою просвещенность и бранят восьмичленные сочинения, называя их авторов «восьмичленными одержимыми», — сказал Цао Ибяо. — В действительности же эти сочинения являются одним из прозаических жанров. Разве можно его сбрасывать со счетов?! Труды знаменитых мастеров не менее убедительны и блестящи по мысли, чем творения философов эпох Чжоу и Цинь[53], а по глубине чувства они подобны произведениям малых форм эпох Вэй и Цзинь[54]. Разве они уступают в чем-нибудь ханьским одам, танским стихам, сунским романсам или юаньским драмам?!

— Я помню, — молвил Хэ Тайчжэнь, — что при императоре Даогуане некто Лян Чжанцзюй по примеру «бесед о стихах»[55] написал книгу «Сборник бесед о восьмичленных сочинениях», в которой чрезвычайно подробно рассматривал истоки этого жанра и различные течения внутри него, а Цянь Мэйси[56] в подражание «Жемчужинам танской прозы» составил сборник лучших восьмичленных сочинений в ста томах, назвав его «Толкования классиков». К сожалению, перечисленные книги так и не были изданы. Однако взгляды их авторов полностью совпадают с точкой зрения Цао Ибяо!

— Все говорят, будто начало восьмичленным сочинениям положил Ван Аньши, — вставил Цянь Дуаньминь. — В действительности же эта честь принадлежит Хань Юю[57]. Если вы сомневаетесь, прочтите еще раз его сочинение «Разрушение основ»…

Но не успел он договорить до конца, как в комнату быстрыми шагами вошел Лу Жэньсян.

— Вы, я вижу, заболели настоящей манией исследований! — вскричал он. — Даже восьмичленные сочинения, которые годятся только для ученой карьеры, пытаетесь ввести в литературу! Поди, уже успели забыть, что сегодня мы у Чу Айлинь отмечаем приезд Цзинь Вэньцина.

— Ой! — воскликнул Цянь Дуаньминь. — Это встреча с Цао Ибяо навела нас на разговор о восьмичленных сочинениях. Если б не ты, мы бы наверняка забыли!

На лице Цзинь Вэньцина появилось удивленное выражение.

— Друг мой, Дуаньминь, ведь ты и Тайчжэнь раньше никогда не ходили к гетерам. Давно ли вы стали следовать общей моде?

— Раньше я тоже смотрел на гетер с презрением, — промолвил Цао Ибяо. — А потом узнал, что Чу Айлинь не проститутка, которая является по первому зову. Она неплохо поет оперные арии и сочиняет стихи, совсем как героиня из «Записок у моста Баньцяо»[58]. К тому же в ее доме полным-полно древних картин, сосудов, тушечниц — настоящий антиквар в юбке. Не удивительно, что Дуаньминю и Тайчжэню захотелось на нее поглядеть.

— Этот вечер мы устраиваем вчетвером, желая отметить твой приезд, — добавил Хэ Тайчжэнь. — Больше никого не приглашаем.

— Уж не та ли это Чу Айлинь, которая сбежала от Гун Сяоци? — спросил Цзинь Вэньцин. — Ты, кажется, еще в Шанхае мне о ней говорил… Она живет в переулке Трех хижин?

Лу Жэньсян кивнул.

— Тогда я обязательно пойду! — воскликнул Цзинь. — Сейчас вы пообедаете у меня и отправитесь туда. Мне же придется подождать, пока разойдутся гости.

С этими словами он приказал слуге накрыть отдельный стол в кабинете и, предоставив приятелям есть все, что им заблагорассудится, отправился занимать гостей. Вскоре четверо друзей пообедали и пустились в путь.

Солнце уже спускалось за горы, когда Цзинь Вэньцину наконец удалось проводить родственников и знакомых. Он сел в маленький паланкин и направился в переулок Трех хижин.

Сойдя с паланкина, он увидел ворота, на которых была наклеена красная полоска с большими иероглифами: «Квартира господина Вана из Ханчжоу». Дом отнюдь не походил на жилище ученого, поэтому Цзинь в нерешительности остановился, но оказалось, что его уже ждет слуга с фонарем. Узнав имя Цзинь Вэньцина, он ввел его в ворота. Они шли по извилистой, выложенной камнем дорожке, едва видной в вечернем сумраке. По бокам маячили клумбы, окруженные причудливыми камнями. На них росли кусты, травы, цветы. Цзинь понял, что попал в сад. Вскоре дорожка кончилась, и перед ним выросло одноэтажное здание из трех комнат с двумя флигелями. В окнах ярко горели лампы и свечи, из дома доносились оживленные голоса.

Следуя за слугой, Цзинь Вэньцин подошел к дверям средней комнаты. Внутри раздался возглас, извещающий о приходе гостя, дверная занавеска откинулась, и навстречу Цзиню, вся светясь улыбкой, вышла молодая женщина лет двадцати в простом, но красивом наряде. Это была Чу Айлинь. Цзинь Вэньцин взглянул на нее и остолбенел: лицо показалось ему знакомым, а Чу Айлинь тем временем нежно пропела:

— Прошу вас пройти в комнату, господин Цзинь!

Звук ее голоса еще больше смутил Цзинь Вэньцина. «Где я видел эту женщину?» — мучительно думал он, перешагивая порог. В комнате было необыкновенно чисто, мебель отличалась исключительным изяществом. В глубине виднелся богато убранный кан[59], над которым висело изображение феи Дун Шуанчэн[60], принадлежавшее кисти безвестного художника, но поистине замечательное. У стен красовались стулья и столики, вырезанные из корней дерева, причудливо сплетавшихся между собой. Посредине стоял стол со столешницей из красного дерева, в которую была вделана плита из юньнаньского мрамора. На нем было разложено множество альбомов с картинами, изделий из бронзы и яшмы. Цянь Дуаньминь, Хэ Тайчжэнь, Цао Ибяо и Лу Жэньсян, сбившись в кружок, с интересом рассматривали и перебирали эти редкости.

— Вэньцин, иди сюда, погляди, — промолвил Хэ Тайчжэнь. — Неплохие вещицы! Видишь, кубок и чаша времен династии Шан!..[61] А как великолепно сохранились надписи на треножнике!

— Смотрите, это жертвенный сосуд и треножник периода династии Хань, — воскликнул Цянь Дуаньминь. — Как они искусно и тонко сделаны!

— А мне нравятся отпечатки с каменных стел эпох У, Цзинь, Сун и Лян![62] — проговорил Цао Ибяо. — О них ни в одной книге не упоминается.

Цзинь Вэньцин бросил взгляд на предметы.

— Как видим, тонкость хозяйского взора осчастливила и наши глаза! — произнес он.

Усевшись в большое кресло, стоявшее возле окна, перед гладко отполированным письменным столом, Цзинь Вэньцин машинально взял в руки тушечницу, на которой были изображены крошечные фениксы, порхающие среди листвы. Но глаза его были по-прежнему устремлены на Чу Айлинь.

— Ну как, наша хозяйка не хуже, чем твоя знакомая из Яньтая? — с улыбкой спросил его Лу Жэньсян.

Чу Айлинь обворожительно усмехнулась.

— Ах, господин Лу, что вы говорите! Ставить меня рядом с Синьянь так же нелепо, как сравнивать куриный помет с синевой неба. Не правда ли, господин Цзинь?

Цзинь Вэньцин покраснел до корней волос, сердце его екнуло.

— Вас зовут Фу Чжэньчжу? Да? Как вы попали в Сучжоу и почему носите имя Чу Айлинь?

— У вас отличная память, господин Цзинь. Ведь уже полгода прошло после нашей встречи, — промолвила женщина, — и я вас с трудом узнала. Ну как, Синьянь счастлива? Не зря она страдала!..

— Она приезжала как-то в Пекин, — смутился Цзинь Вэньцин, — но я тогда был очень занят, не видел ее. Потом она вернулась домой и с тех пор не подавала о себе вестей.

— Разве вы не взяли ее к себе после того, как выдержали экзамен? — удивленно спросила Чу Айлинь.

Цзинь Вэньцин побледнел.

— Давайте не будем вспоминать прошлого. Вы еще не рассказали мне, почему переменили имя и фамилию. Говорят, вы сбежали от Гун Сяоци? Я вижу, все редкости, которые здесь расставлены, из его дома!

Чу Айлинь печально опустилась возле Цзинь Вэньцина.

— Другому бы я не призналась, но вам скажу откровенно: я действительно ушла от Гун Сяоци. И все же люди напрасно меня обижают, говоря, будто я убежала с вещами. На самом деле Гун Сяоци просто обеднел и был вынужден скрепя сердце отпустить меня. А эти вещи он подарил мне на память. Подумайте, господин Цзинь: если бы я действительно украла эти редкости, разве я решилась бы выставлять их напоказ?!