Короче говоря, власти ждали проявления массового недовольства, а к празднованию великого события подготовиться забыли. Александр Николаевич признался близким, что считает 5 марта 1861 года лучшим днем своей жизни, и он был совершенно прав. Однако этот воистину знаменательный день так и не стал государственным праздником ни до революционных событий 1917 года, ни тем более после них. Мы предпочитаем отмечать другие «красные» даты, полагая, видимо, что освобождение 23 миллионов соотечественников от рабства — событие для нас совершенно ординарное. Для властей и общества день достаточно невнятной солидарности трудящихся или создание Красной (почему дата создания только Красной?) армии и в наши дни куда важнее даты отмены крепостного права. Но это так, к слову, праздники, конечно, можно назначать и отменять, но если они не стали «своими» для большинства населения, то подобные внедрения и отмены — занятия абсолютно бесполезные. Кстати, за границей день 5 марта 1861 года практически сразу был оценен по достоинству. Например, в одной из статей в «Кельнской газете» от 13 марта того же года говорилось: «Редко, или лучше сказать, никогда еще смертному не доводилось совершать дело столь важное и благородное, как то, которое совершил благодушный император Александр II. Одним росчерком пера он возвратил 23 миллионам людей их права...»

Что же принесла России крестьянская реформа и каковы были ее ближайшие последствия? Итак, крепостные были освобождены и получили пахотную землю для ведения собственного хозяйства. Мужиков прежде всего интересовали размер надела и условия пользования им. Их ждало сильное разочарование, надел они получили совсем не такой, какой ожидался, к тому же за него надо было платить разорительный выкуп, да и зависимость крестьян от помещика исчезала далеко не сразу. Поэтому крестьянское «ожидание» осталось, изменилась лишь его суть. Деревня теперь ждала, что через два года (срок, отведенный правительством для заключения сделок между помещиками и крестьянами) выйдет «полная», настоящая воля с бесплатным дарованием земли трудящимся на ней. Те же, кто сейчас подпишет уставные грамоты (соглашения) с прежним хозяином, этой земли не получат. Поведение крестьян трудно назвать бунтом, это было скорее подобие забастовки, проводимой из боязни нарушить «истинную царскую волю», которая должна быть вот-вот явлена.

Таким образом, в 1861 году в России произошло столкновение двух пониманий собственности: одного, основанного на римском праве, то есть том убеждении, что частная собственность есть основа прочного государственного устройства, и крестьянского понимания собственности на землю. По мнению селян, с полным основанием владеть можно было только имуществом, а земля, как воздух или вода, принадлежит Богу или царю, остальные же люди ее у них арендуют. Поэтому по справедливости первенство среди таких временных хозяев должно принадлежать тем, кто обрабатывает землю, трудится на ней. Здесь, наверное, самое время остановиться на том, что недовольные реформой упрекали ее за недостаточную радикальность, хотя для своего времени она оказалась весьма решительной. Упреки же критиков основываются на утверждении, что реформа не соответствовала чаяниям народа. Но она и не могла им соответствовать, ведь крестьяне стремились к утопии, к построению общества без начальства на всех уровнях, к догосударственному устройству, но с царем во главе общества, которое делит между своими членами помещичьи земли, инвентарь, хлеб и т. п. Разве на таком основании можно было построить что-то реальное? Другое дело, что условия реформы требовали исправлений, подсказанных ходом их конкретного применения (что в общем-то и было заложено в проект его авторами, но потом благополучно забыто властью).

Александр II вернулся к таким исправлениям, но сделал это только в начале 1881 года. Выслушав предложение министра финансов об обязательном переводе на выкуп временнообязанных крестьян (к тому времени выкупило наделы лишь 16% бывших крепостных, остальные продолжали надеяться на милость царя), он сказал: «В прежние времена я всегда был против обязательного выкупа. Мне хотелось дать время помещикам устроиться с крестьянами домашним образом, отнюдь не допуская над ними насилия. Но я никак не ожидал, чтобы в двадцать лет это не могло окончиться, а потому полагаю ныне, что оно должно быть завершено...» Но завершать это дело пришлось не ему, а его преемнику, когда выкуп наделов уже мало что определял в жизни деревни, страдавшей от хронического малоземелья.

А что же помещики? Как на их судьбе сказалась отмена крепостного права? Реформа 1861 года с экономической точки зрения во многом являлась спекуляцией землей, проводившейся в интересах помещиков и государства. В черноземных губерниях был назначен выкуп в 342 миллиона рублей золотом, хотя реальная стоимость земли здесь составляла 284 миллиона рублей. Освобожденные 23 миллиона крепостных крестьян получили 33,7 миллиона десятин пахотной земли, помещикам же оставались 71,5 миллиона десятин. Среди душевладельцев нашлось немало «пошехонцев», у которых 1861 год вызвал вопль: «Ах, господи! Да что же это такое? Какие мы теперь господа? То получали все, получали, а то вдруг и ничего. Да какая же это воля? Нельзя уж и распорядиться своими рабами...»53. Участь таких (и не только таких) хозяев была достаточно безрадостной. Новые времена, в полном смысле этого слова денежные, новые условия хозяйствования, вишневые сады под топор... Обезземеливание и разорение дворянства в пореформенную эпоху приняли достаточно широкие размеры. Те же, кто сумел здраво распорядиться выкупными деньгами, вынуждены были резко перестраивать свои хозяйства, жить в ином окружении и отчасти в другой стране.

Больше всего на первый взгляд от крестьянской реформы выиграло государство. Оно получило долги от имений, заложенных и перезаложенных помещиками в казенных учреждениях (во время проведения выкупной операции долги автоматически вычитались из положенных дворянам сумм). Многие годы власти собирали проценты с крестьян в счет их долга по выкупной операции. Ведь помещики получали всю положенную сумму сразу, а поскольку крестьянство таких денег не могло выплатить единовременно, оно брало в долг у государства. Казна получила к тому же долгожданную возможность эксплуатировать деревню напрямую, без посредника (помещика). Не будем забывать и о том, что основное значение отмены крепостного права заключалось не только в тех экономических последствиях, которые она имела для крестьянства, дворянства, предпринимателей России, хотя эти последствия были весьма весомы.

Еще внушительнее было значение того коренного изменения в правовом и психологическом состоянии населения, что произошло после падения крепостного права. Совсем не либеральная «Северная пчела» писала в новогоднем номере за 1861 год: «В самых глухих городах, где до сих пор все насущные интересы состояли в картах, водке, взятках и сплетнях, являются публичные библиотеки, журналы и газеты, везде проснулась и воспрянула умственная жизнь». Иными словами, отменив крепостное право, Россия не только повысила свой политический и нравственный престиж в мире, но и приобрела новые проблемы. Да и для мира она оставалась в чем-то привычным «козлом отпущения». Европейский либерализм в любой момент был готов осудить российское правительство за внутреннюю или внешнюю политику, возмутиться российскими порядками, в которых мало что понимал кроме того, что они не такие, как «у людей». В подобных условиях отмена крепостного права явилась сильным козырем в руках российских властей, но игра была далеко не кончена.

Между тем оказалось, что и для государства крестьянская реформа стала не только благом, она и ему добавила трудностей. Прежде всего реформа далеко не одинаково сказалась на хозяйстве различных губерний и краев империи. В нечерноземном центре, к примеру, обязанность крестьян нести какое-то время барщину и платить выкуп за землю не компенсировала помещикам потерю доходов от сторонних заработков и промыслов бывших крепостных. Реформа подрывала два столпа самодержавной монархии: жесткую иерархию сословий и материальное благополучие дворянства, как опоры трона. После 1861 года права помещика частично перешли к соответствующим общегосударственным органам, но главным образом — к «миру», общине. Между крестьянами и властью исчезло амортизирующее сословие помещиков, то есть отношения между властью и народом перешли в новую фазу, и правила игры в ней были недостаточно известны как «верхам», так и «низам».