Эрнсклиф привлёк бы любого ребёнка, в особенности наделённого богатым воображением, подобно мне, привыкшей к узкому ограниченному пространству лондонских площадей. В парке, необычайно обширном, с буйной растительностью, были и лес, и холмы, и вересковые пустоши. Замок, чрезвычайно массивный, с толстыми тёмно-красными стенами, стоял на самом краю крутого спуска, у подножья которого приютилась деревня стародавних времён. Она располагалась до того близко, что если бы из какого-нибудь окна замка бросили камень, он угодил бы прямо на рыночную площадь деревни. Эрнсклиф представлял собой причудливое разбросанное строение со множеством узких коридоров и больших сводчатых залов. В самом неожиданном месте, за углом, за которым чудился кто-то страшный, возникала лестница, ведущая на чердак, где, казалось, живут привидения, или в погреба, больше похожие на казематы. Как чудесно было играть там в прятки, и мы — Хью, Беатрис и я — заглядывали во все уголки. Холл был обшит тёмным дубом, пол каменный; по бокам две тяжёлые двери вели одна в парадную гостиную и библиотеку, другая — открывали её редко — как раз в ту комнату, о которой я уже говорила, — голубую опочивальню, где, как сказывали, обитал призрак кузена Джеффри.

Что и говорить, это была и впрямь мрачная, страшная комната, отчасти оттого, что на протяжении нескольких поколений оставалась нежилой и постепенно превратилась в приют для мебели, отслужившей свой век, и в склад всякой рухляди. И хотя раз в три месяца здесь, как и везде в замке, подметали и мыли пол, не думаю, чтобы в другое время сюда наведывались горничные. Несмотря на то, что я ни разу не слышала сколько-нибудь достоверного рассказа о привидении, не знала, как оно выглядит, изрекает ли какие-нибудь слова, место это было овеяно страхом, и этот страх, как, впрочем, и необычное название места, передавались из поколения в поколение, подобно другим традициям Эрнсклифа.

Когда Хью отправился на охоту, миссис Пагониль принялась писать записку соседям, а я стала вспоминать, что я слышала про страшную комнату, и, к удивлению своему, обнаружила, как, в сущности, мало мне о ней известно. В детской эта тема вряд ли когда-нибудь обсуждалась в нашем присутствии; я знала, что миссис Пагониль, искренно верившая, что у всех людей такие же слабые нервы, как у неё самой, не стала бы поощрять подобные разговоры; тем не менее, я твёрдо решила при первой возможности расспросить Беатрис и Хью, что они знают о покойном кузене Джеффри, призрак которого обитал в комнате, названной его именем.

Вскоре мне представилась эта возможность. Обедали в те годы раньше, чем в наше время; священного обычая — чая в пять часов пополудни — тогда ещё не существовало, но Беатрис по этой части шла впереди века: она пристрастила и меня к чаепитиям в неурочные часы. Обыкновенно в сумрачные зимние дни, после полудня, мы с Беатрис уединялись в холле, где перед широким старомодным камином был расстелен большой меховой ковёр; там, сидя на корточках по разные стороны очага, подальше от пламени, мы наслаждались теплом, болтали и пили чай, который мы перехватывали у прислуги на пути из кухни в комнату экономки. Часто к нам присоединялся Хью. Он был рад случаю передохнуть перед тем, как идти переодеваться к обеду; его измазанные грязью гетры и мокрая охотничья куртка бросали вызов цивилизованным гостиным и прилегающим к ним залам. Чаепития у камина были самыми счастливыми часами за многие дни моего безмятежного пребывания в Эрнсклифе: так легко и свободно слетали слова с языка, так приятно было слушать рассказы других, когда красное пламя отбрасывало на стене причудливые призрачные тени под весёлый аккомпанемент потрескивающих дров и стук неугомонных спиц в руках Беатрис.

В тот вечер мы собрались у камина раньше обычного. Весь день мы украшали залы ветвями остролиста по случаю приближающегося Рождества, руки у нас болели, пальцы были все в ссадинах.

Когда мы расселись у камина, Хью, любезно приехавший с охоты пораньше, чтобы помочь нам украшать замок, спросил у сестры, остаётся ли в силе её решение ночевать в сочельник в комнате кузена Джеффри.

— Да, — с улыбкой ответила она. — Мама боится, что там это привидение. Но думаю, мой план самый лучший. И я охотно готова пойти на риск.

— Хотелось бы знать, что же в действительности произошло в той комнате, — сказала я. — Говорить на эту тему в детской категорически запрещалось. Я слышала лишь какие-то несвязные отрывки. Расскажи мне, Би, что ты знаешь. Очень прошу тебя.

— Я бы с удовольствием, но, право, сама ничего толком не знаю, — скромно проговорила Беатрис. — Меня не интересуют рассказы о привидениях.

— Я так и не мог разобраться: а было ли, в самом деле, какое-то привидение, — произнёс Хью. — На днях мне пришлось просмотреть кучу старых, заплесневевших от времени бумаг; и я разузнал некоторые сведения о человеке, жившем в той комнате. Как вы, надеюсь, понимаете, начало его жизни не имеет никакого отношения к привидениям.

— В таком случае, расскажи нам и постарайся, пожалуйста, чтобы это было интересно слушать, — попросила я, прижавшись к стене и сладко поёживаясь в ожидании какой-нибудь восхитительной жуткой истории.

— Итак, было это во время правления королевы Елизаветы. Пагонили в ту пору — как вы догадываетесь, другая ветвь рода — имели несчастье быть католиками. В правление Марии Стюарт они были в фаворе, но по восшествии на трон её сестры оказались в весьма неловком положении. Семья состояла из двух братьев — Ральфа, владельца Эрнсклифа, и Джеффри. Полагаю, Джеффри был не вполне доволен своею участью — он безвыездно жил в замке, занимаясь тем, чем не стал бы заниматься никто другой, как, впрочем, жили многие младшие братья в те времена. Но вот между ними произошла ссора. Оба влюбились в красавицу кузину Беатрикс Пагониль, которая росла и воспитывалась вместе с ними.

— И кого же она предпочла?

— Будучи хорошо воспитанной девушкой, она предпочла старшего брата. И я нисколько не удивляюсь её выбору. Судя по фамильным портретам, Ральф во всём превосходил своего брата. Вон там висит его портрет. Сейчас, правда, темно, ничего не видно, но ты помнишь, какое красивое, благородное у него лицо.

— На твоём месте я бы так не превозносила его, — с улыбкой заметила Беатрис, — ведь это сущая копия твоего лица.

— Приятно слышать, что у меня такая счастливая наружность. Остаётся только надеяться, что меня не повесят, как моего предка.

— Повесят? Его повесили? А что он сделал?

— Сейчас узнаете. Пагонили были преданы своей вере, даже когда времена изменились. Впрочем, в замке всё оставалось по-прежнему, разве что ненадолго исчез старый капеллан. Исчез и возвратился под видом секретаря и управляющего. Довольно прозрачная уловка, я бы сказал, но, по-видимому, никто не желал зла Пагонилям. Итак, продолжаю. Легенда гласит, что где-то в лабиринтах замка было потайное место, столь искусно сокрытое от посторонних глаз, что человеку несведущему найти его было невозможно. По традиции о нём знал лишь владелец замка и одно из его доверенных лиц. Говорят, что даже политических и религиозных беженцев, которых там иногда укрывали, проводили туда, а затем выводили с завязанными глазами — столь ревностно Пагонили оберегали свою тайну. Ральф Пагониль доверился своему брату Джеффри. Полагаясь на надёжность потайного укрытия, куда за считанные мгновения можно было спрятать старого капеллана и церковную утварь, они справляли католические обряды гораздо безбоязненнее, чем прочие их единоверцы в славные годы правления королевы Елизаветы. Наконец, спустя несколько лет после женитьбы Ральфа, холодность, с какою братья относились друг к другу, переросла в откровенный разлад. Ральф Пагониль указал Джеффри на дверь, в гневе наговорив весьма нелицеприятных слов, которых Джеффри, несомненно, заслуживал, и тот ушёл, поклявшись отомстить брату.

— А, я знаю, чем закончится эта история. Джеффри донесёт на брата, — вырвалось у Беатрис.

— Когда прихожане Эрнсклифа собрались на очередное тайное богослужение, вбежал дозорный, который всегда в таких случаях вёл наблюдение за окрестностями, и предупредил, что к замку приближаются люди шерифа. К их появлению необходимые меры предосторожности были приняты, сэр Пагониль с женой вышли встречать гостей и учтиво поздоровались с ними. Они надеялись провести шерифа, как уже неоднократно бывало раньше, но вообразите их смятение и ярость, когда они вскоре увидели Джеффри, а рядом с ним бедного старого священника с церковной утварью, которую прятали от посторонних глаз в потайном месте. О нём, кроме Ральфа, знал лишь один Джеффри.