По неровностям большака, приближаясь, тащится какой-то хуторянин, на телеге его — мешки. Само собой, он возвращается с мельницы, потому что на мельницу так поздно не направляются, — скоро уже начнет смеркаться.
— Здрасьте, хозяин! — кричит Киппель с края канавы. — Не можете ли сказать, далеко ли отсюда деревня Ныве, а может, поселок или?..
— Поселок Ныве? — Хуторянин сдвигает на затылок свою шапку-ушанку и придерживает лошадь. — Ну, не то, чтобы под рукой или под боком, версты три придется все же протопать. Вы что, туда путь держите?
— Да, есть кой-какое дельце. Сам бы я хотел предложить тамошним кое-что из своего товара, а мой спутник — он сейчас в лесу — вроде бы слышал, будто там какой-то поселенец желает продать хутор.
— Вот как? А что, этот ваш спутник, который сейчас в лесу, хочет купить этот хутор?
— Да, и как можно скорее. Мы и сюда заходили справиться, но здесь нет продажных наделов. Может, и есть, да мы того не знаем — не во всех домах побывали.
— А у этого вашего спутника хватит денег купить исправный поселенческий хутор? — кашлянув, осведомляется хуторянин, он полнотелый и черноусый, с румянцем во всю щеку.
— Доподлинно я этого не знаю, но, думаю, хватит, раз уж он подыскивает себе надел. Вряд ли он просто так, с пустым карманом, стал бы колесить по округе.
— Не обессудьте, что я об этом спрашиваю. Дело в том, что сам я как раз в Ныве и живу, тоже поселенец. Однажды и у меня появилось такое желание; мол, продам-ка я, право, свой хуторок да переберусь в город, мол, долго ли еще я тут, в деревне, себя гробить буду. Нет, сам я еще как-нибудь с грехом пополам пободался бы, да жена не дает мне покоя — так и рвется в город, однако… позвольте спросить еще, что за птица этот покупатель?
— Вы его, возможно, знаете, или по крайней мере слышали о нем. Старший сын паунвереского портного Йорх. да в добавок еще и Аадниель.
— Как? Как вы сказали? — Поселенец из Ныве спрыгивает с телеги и подходит к канаве. — Сын портного Кипра Йорх хочет купить поселенческий хутор? Мои старые солдатские уши, хоть и привыкли ко всяким шуточкам, но такого никогда прежде не слыхивали.
— Но это так, — Киппель пожимает плечами, — теперь наши многое слышавшие уши должны привыкнуть и к этому известию.
— Вот уж новость так новость! Стало быть, Йорх Кийр покупает хутор?! Это и впрямь большая загадка. Что станет делать такой человек, как он, с хутором… человек, который всю свою жизнь только и знал, что шил пиджаки да брюки? И откуда он возьмет деньги на покупку?
Предприниматель вновь пожимает плечами.
— Вам надо бы поговорить с ним самим, небось, каждый лучше всего сам знает и представляет собственные дела.
— Это, конечно, справедливо, но где же он сам? Что он там, в лесу, так долго делает?
— Поди знай. Пошел и застрял. Очень возможно, заблудился и вместо того, чтобы выйти на большак, направился в другую сторону. Он, когда уходил, был немного не в себе.
— Хм… — продолжает поселенец. — Но, прошу прощения, я еще даже не представился. Моя фамилия Паавель.
— Паавель!? — Предприниматель вскакивает, словно пружина. — Именно к вам-то мы и направляемся. Моя фамилия Киппель.
— Очень приятно! Но скажите все же, почему вы решили направиться именно ко мне?
— Все потому же, из-за этого хутора.
— Хм… Откуда вы узнали, что я собираюсь продавать свой хутор?
— Кийр услышал об этом не далее как сегодня от юлесооского хозяина, господина Тоотса.
— Смотри-ка ты! Я незнаком с господином Тоотсом лично, однако достаточно о нем наслышан. Да, да, он был в пехоте, я в артиллерии, мы не встречались. Но на фронте он слыл храбрецом — настоящий Кентукский Лев. Хе-е, хе-е! А откуда Тоотс-то узнал, что…
— Вы вроде бы сами говорили об этом продавцу паунвереской лавки.
— А-а, смотри-ка, до чего быстро распространяются слухи даже и у нас тут, в глуши! Словно по радио. Стало быть, Кийр и впрямь задумал всерьез хутор покупать. Но я все-таки не понимаю, почему этот человек решил покинуть Паунвере.
— Говорит, что не может больше на дух выносить паунвереских жителей и хочет перебраться куда-нибудь подальше от них, под свою крышу.
— Вот оно что. Ну что же, деньги у него и вправду могут быть: всю войну он ошивался при армейский складах. Поди знай… Может, и сторгуемся, ежели у моей жены еще не прошла охота перебраться в город. Так где же этот Кийр застрял? Не приключилось ли с ним чего?
— Ну что с ним могло приключиться! — Киппель маша рукой. — Тут, в лесу, ни волков, ни медведей, ни других хищников не водится. Небось, объявится.
— Будем надеяться. А теперь, господин Киппель, разрешите задать вам еще один вопрос?
— Сделайте одолжение.
— А вы… а вы-то женаты?
— Ой, святые отцы! У меня никогда и в мыслях не было жениться, а теперь, когда я одной ногой стою в могиле — теперь о такой блажи, разумеется, и речи быть не может.
— В таком случае я, пожалуй, могу назвать вас счастливцем и сказать — благодарите Бога! Да, если человек заполучит добрую и спокойную жену, он может жить да поживать и быть счастливым, но если промахнется, тогда, ох-ох-хо-о!
— Как это вам так вдруг пришло в голову задать мне именно этот вопрос?
— Предприниматель улыбается.
— Небось и сами понимаете: у кого что болит, тот о том и говорит, тем более, что одна мысль порождает другую Речь у нас только что шла о продаже моего надела, не правда ли? А жена вовсю на меня наседает, мол, продадим да продадим, однако, если у нас после продажи дела пойдут плохо, то, разумеется, виноват буду я. Она, бывает, и сейчас впадает в сомнение: дескать, не знаю, стоит ли продавать, может, и лучше тут, на месте, продержаться. Вот и пойми ее! И так во всем, в любой мелочи каждые два часа у нее по три раза меняется настроение, не успеет сказать одно, как тут же говорит сама себе наперекор.
«Смотри-ка, какое открытое сердце у человека, — думает Киппель, предлагая нывесцу папиросу. — Едва познакомившись, начинает описывать свою семейную жизнь. Редкостный случай!»
Но этот «редкостный случай» сразу же становится объяснимым, как только поселенец присаживается рядом с торговцем на край канавы. Явственно пахнуло перегаром.
— Ну, как же это, — продолжает предприниматель уже более непринужденным тоном, — вы артиллерист, а сладить со своей собственной женой не можете?! Вы преувеличиваете!
— Нет, господин Киппель, ничуть не преувеличиваю. Видите ли, орудие, то бишь пушку, я волен направить куда хочу, а такая вот несговорчивая жена повернуть себя ни в какую сторону не дает; она, трещотка, может быть, и душе с тобой и согласна, но все равно станет перечить. Скажешь, к примеру, что то или се — белое, так она, вишь ли, должна возразить и доказать, что нет — черное. Делай что хочешь! Но… постой, у меня же здесь, в нагрудном кармане, должна быть бутылочка с лекарством от холода. Не понимаю, с чего это я сегодня такой недогадливый — не соображу попотчевать хотя бы и тем малым, что у меня есть. Какой же хозяин в Ныве, съездив па мельницу, не прихватит из Паунвере чуток горячительного! Аг-га-а, вот она тут — прошу, господин Киппель!
— Но… стоит ли?.. — Предприниматель ухмыляется.
— Стопки у меня нет, что правда, то правда, но запустим просто так, по старой ветеранской привычке.
— Ну так и быть, — Киппель подносит бутылку ко рту, ваше здоровье, господин Паавель!
— На здоровье!
Буль-буль, издает горлышко бутылки, словно выстреливая пузырьки в рот пьющего; когда же бывший управляющий торговлей Носова заканчивает действо, то, не творя ни слова, вперяет взор в землю и причмокивает.
— Брр! — обретает он наконец голос, передернув плечами. — Послушайте-ка, это же никакая не водка, это — спирт!
— Тем лучше! Быстрее подействует. Не то окостенеете на холоде в своем легком пальтишке. Будьте здоровы! — Новопоселенец берет бутылку и проделывает ту же операцию уже гораздо основательнее, чем сдержанный горожанин. — Уф, хорошо пошло, — произносит он, закончив пить, — как огнем полыхнуло!