Колонна наступала. От селения до замка идти недолго, не больше трех минут. Барабаны, музыка французского завоевания, грохотали все громче. Пока люди Брукера перезаряжали, Шарп метнулся направо: он беспокоился за этот фланг.

Над кустами поднялся дым, полыхнуло огнем, французы с криками ужаса откатились назад, и Шарп усмехнулся: Фредриксон прислал подмогу. Он знал, что должен был подумать об этом, попросить помощи, но это уже не имело значения, потому что стрелки уже отбросили французов. Вдоль строя противника проскакал офицер, приказывая взять колючие кусты в байонеты, но четыре или пять пуль сбросили его с седла, мундир внезапно залило алым, а лошадь заржала, понеслась вдоль замковой стены и пала под очередным мушкетным залпом.

Слева нарастал шум битвы: грохот мушкетов, крики, вопли боли и отчаяния, скрежет шомполов, щелканье кремней и барабаны, неизменные барабаны. Вольтижеры брали верх над фузилерами, их пули прорывали строй, бросали людей наземь. Залпы британцев сменились одиночными выстрелами: они стреляли, не дожидаясь товарищей, так быстро, как только могли, заряжали, снова стреляли. Их лица почернели от пороха, во рту стояла горечь, но выучка побеждала страх, заставляя снова и снова повторять одни и те же отработанные действия.

Из рядов роты Брукера выскочил прапорщик: его тошнило кровью. Он в последний раз укоризненно взглянул на Шарпа и упал на землю, дернувшись лишь от попадания французской пули в уже мертвое тело.

Шарп снова взобрался на стену и увидел, что вольтижеры подошли уже почти к самой траншее: местами до нее оставалось не более двадцати ярдов. Краем глаза он заметил неподвижные тела двух стрелков. Слева, все так же сверкая байонетами, маршировала колонна. Он видел, как французы открывают рты, чтобы выкрикнуть «Vive l'Empereur!».[122] Кто-то потянул Шарпа за рукав; он повернулся и увидел Джилайленда.

– Пора?

– Нет! Ждите!

Ждать, пока вольтижеры осмелеют, пробегут шаг-другой, упадут на одно колено; рухнет, вскрикнув, еще один фузилер, забрызгав кровью соседей по шеренге, а они все так же будут заряжать и стрелять, проклиная ломающиеся кремни, и сержанты будут приносить им мушкеты погибших, чтобы они могли продолжать стрелять.

Вольтижеры начали вливаться в общий строй. Они были совсем близко, а значит, почти пришло время запускать ракеты. Шарп почувствовал облегчение, когда трубачи отозвали вольтижеров, заставили их присоединиться к этой неотразимой колонне. Барабаны продолжали грохотать, палочки отчаянно прыгали в руках мальчишек-барабанщиков, бивших по натянутой коже с такой силой, как будто так они могли вогнать колонну прямо в замок.

Скакавший перед строем колонны французский полковник пал. В башне один из людей Кросса усмехнулся:

– Четыре, – и, скусив очередной патрон, начал перезаряжать.

А у монастыря семнадцать стрелков под командой Патрика Харпера изо всех сил палили через всю долину. На таком расстоянии они не могли промахнуться по колонне, но остановить ее тоже не могли.

Пальцы генерала выбивали по папке тот же ритм, что и барабаны. Когда голову колонны затянуло пороховым дымом, он взглянул на Дюбретона:

– Вот и все, Александр. Неплохая получилась тренировка, а?

На холме Фредриксон и пленный адъютант стояли рядом, Фредриксон нервно чесал под повязкой:

– Давайте же! Пора!

Шарп сложил руки рупором:

– Стрелкам отойти!

Он видел колонну так же ясно, как и своих людей: вот мальчишки в первом ряду, пытающиеся отрастить пышные усы, так любимые французской пехотой, вот мушкеты поднимаются для единственного залпа – больше выстрелов не будет, придет черед байонетов.

– Ракетчики! – он на секунду замер. Пятьдесят ярдов. Они не могут промахнуться. Никогда еще подобное оружие не применялось против настоящего противника. Эта штука уничтожит колонну быстрее любой артиллерии, и Шарп был готов пустить ее в ход. Французские мушкеты все еще поднимались. – Огонь!

Первые ракеты уже лежали на стапелях. Пальники коснулись фитилей. Пару секунд ничего не происходило. Французский залп, всего полсотни мушкетных пуль, прорезал воздух, но Шарп не обратил на него внимания. Он услышал рев французов, первые победные кличи, потом все потонуло в нарастающем звуке стартующих ракет. Над траншеей взлетели искры, заревело пламя, и ракеты унеслись.

Они летели на невероятной скорости, как метеоры, как кошмарный сон любого солдата: смерть, казалось, вырвавшаяся из-под земли. На таком расстоянии ракеты не могли подняться в небо, они неслись вперед огненными факелами и приземлялись в глубине колонны. Перешедшие на бег французы внезапно увидели чудовищно густые дымные хвосты и огромные огненные шары. Ракеты врезались в голову колонны, пробивая шеренгу за шеренгой, опаляя людей пламенем, перекрывая свистом и грохотом барабанный бой. А потом взорвались первые боеголовки.

– Фузилеры! Огонь! Огонь! Огонь! – фузилеры, отшатнувшиеся было от огненного шторма, пораженно застыли, впервые наблюдая за применением подобного оружия. Шарп вложил в голос весь свой гнев: – Огонь! Огонь, сукины дети! Огонь!

Боже, как же близко он их подпустил! Нужно несколько залпов, чтобы добить первые шеренги, потому что французы еще могут победить – если, конечно, найдут в себе силы броситься вперед.

Второй ракетный залп был нестройным: некоторые расчеты быстрее других установили снаряды на стапели и уже пригнулись, спасаясь от огненных хвостов. Но вот и остальные двенадцатифунтовые ракеты легли в свои люльки, почти сразу же начав брызгать искрами.

– Быстрее! Быстрее! – Джилайленд почти подпрыгивал от возбуждения. – Быстрее!

Одной ракете все-таки удалось взмыть вверх, и она пронзила небо над долиной, визжа и оставляя за собой дымный хвост. Французы в селении с удивлением наблюдали, как странная штуковина поднялась за облака.

– Это еще что за чертовщина? – генерал не мог видеть, что творится возле замка; все закрывало облако дыма, сквозь которое прорывались огненные вспышки.

– Похоже на взрыв, – нахмурился Дюко.

Из дымного облака выскочил перепуганный и совершенно потерянный француз с байонетом наперевес. Увидев людей у траншеи, он вдруг вспомнил про свой долг, но стрелки, которым было приказано прикрывать ракетчиков, тоже заметили его; двое выстрелили. Француз упал, а ракета, врезавшись в его тело, завертелась на месте, рассыпая снопы искр. Один из стрелков, капрал, рванулся к ней, пинком отделил боеголовку, и обезглавленная ракета, вращаясь все быстрее, скрылась в клубах собственного дыма.

Северный край колонны избежал ракетного залпа. Они слышали грохот, крики боли, видели взрывы, разметавшие строй ярдов на двадцать в глубину, но продолжали наступать. Шарп указал роте Брукера новую цель.

– Огонь!

Даже такого хилого залпа оказалось достаточно, чтобы их остановить, возведя по всему фронту барьер из мертвых тел. Тут же мимо Шарпа проскочил Джилайленд: каблуком сапога он вогнал основание стапеля в землю, другой артиллерист уложил в желоб ракету, а третий с помощью карманного пистолета высек искру и поджег запал. Шарп отступил на шаг, спасаясь от огненного шквала.

– Сколько у вас еще стапелей?

– Четыре!

– Тащите их сюда!

Плотные ряды французов как будто втягивали в себя ракеты: те били точно в цель, лишь немного замедляя движение, когда проходили через строй, оставляя за собой выжженную полосу. Потом они останавливались, погружаясь в плоть, пока запал, спрятанный в металлическую трубку, не прогорал и боеголовка не взрывалась, разбрызгивая кровь и металл

Теперь уже никто не пытался войти в дымное облако, прорезаемое тут и там огненными вспышками. Барабанный бой безнадежно утонул в вое ракет и непрерывном кашле взрывов – а ракеты все летели, находя цели в следующих рядах, пробивая для себя новые каналы. Французы не видели ничего, кроме дыма и пламени, их барабанные перепонки дрожали от грохота и криков умирающих товарищей, и они побежали.