— Ой, рябина кудрява-ая! Белые цветы! — встрепенулась время от времени вырубаящаяся рыжая, точнее, Левуасьен.

— Ой, ну заткнулся бы, так эта иностранщина надоела, противный! — замахал ручками не выходящий из роли Вольдесьян, — Федька, домой пошли, моя уже икры наметала, рыбу жарит, наверное, да и Левкина опять ему фонарей навешает — недели две работать не придется.

— Ну, а так, парни, даже и не суйтесь. Мужиков они не жалуют и через лес не пропускают. Однозначно. Ну, а как вы, свой брат — жонглер, даю бесплатный совет — рядитесь в юбки, — и с сочувственным хмыканьем оглядев перекошенные лица молодежи, утешил. — Ну, или хотя бы солиста переоденьте. Такой номер тоже иногда проходит. Нравится им, если мужики в подчинении у бабы. Тем паче вон он у вас какой, смазливенький.

Кавалер-девицы крякнули, поднялись, Федор на прощание едва не сломал рукопожатием протянутые руки, реабилитируя свое мужское начало. Вольдесьян бросился целоваться, едва оттащили, а безучастный Левуасьен вновь затянул импортную песню.

— Ах! Рябина-рябинушка! Что взгрустнула ты!… — растаяло вдалеке, и только тогда друзья подняли смущенные взгляды на Бэта.

— Да как два пальца об асфальт! — гордо хмыкнул Бэт и кокетливо подцепил пальцем с куста шиповника (?) ярко-рыжий парик незадачливого Левуасьена, — Уан момент, плиз!

Вооружившись зеркальцем не забывающего, а точнее, время от времени вспоминающего о своей внешности Санди и удалившись за частые кустики, Битька посмеивалась и хмыкала сама собой: так она скоро и сама позабудет какого пола в действительности, ну, по крайней мере, никакая проверка ей не страшна. И еще она немного волновалась: как-то воспримет ее в женском облике Рэн О' Ди Мей. Все-таки, потрясающе красивое имя. Справедливости ради, следовало отметить, что и Алессандро Сандонато звучит офигенно, да и сам он очень и очень ничего, только похоже для Битьки это уже не имеет решающего значения. Она старательно подкрутила кудряшки парика и, расковыряв тонким прутиком одну из здешних гигантских черничин, чуть-чуть подвела глаза. Хотела было еще и земляничиной губы намазать, но вовремя одумалась: это дома она была бледна и сера, а теперь и щечки разалелись и губки без всякого «Уотершайна»— натуральный «Полибрильянс». Ведь я этого достойна? Подумала еще, и, хмыкнув, размотала стягивающее маленькую, конечно, еще, но все-таки грудь, полотенце, и приспособила его наоборот грудь увеличивать: слегка нарочито, но так и надо. Платья-то взять негде, чем еще обженственниться?

Битька попыталась увидеть себя всю в карманное зеркальце. Мудреное занятие. Но что смогла увидеть в особый восторг ее не привело. «Здравствуй, девочка — секонд хэнд», — презрительно усмехнулась Беатриче самой себе, припомнив из читанной в детстве сказки: «Ишь, нарядная какая! Прочь ступай! Прочь ступай! Повариху я узнаю, как ее не наряжай!». Разве сравнится она с принцессой Анджори! «Впрочем, — утешила себя девочка, — в сказке для поварихи все закончилось благополучненько.»

— Не переживай, на девчонку ты даже не смахиваешь. Но для этих мужененавистниц вполне сойдет, — поспешил ее успокоить заранее подготовленной фразой Санди. Аделаид и Друпикус поддержали его, каждый в силу своего темперамента. Рэн промолчал, ковыряясь взглядом в носке сапога. Шез прыснул в кулак, и покосившись на искусственно нарощенный бюст, показал большой палец, продекламировав: «Силиконовая грудь! Это радость или жуть?!».

— Бэт — это производное от Элизабет или от Беатриче? — отмер наконец Рэн, и вопросец был не без язвительности.

— Бэтти Куш! — окрысилась Битька, впрочем, к тому моменту, она уже придумала, что петь будет под Кэтти Буш. Ей все так это представилось: ночь, светляки, луна, зачарованный лес, прекрасные и томные друлиньи и колдовские мелодии Кэтбушкиных композиций.

…Собственно, все практически так и было. Даже еще чудеснее. Потому что луна над сияющим в ее лучах прудом огромна настолько, что на ней видны все океаны и кратеры. Сцена устроена на шляпке гигантского в радиусе, хотя и невысокого (метр — полтора) мухомора. Беатриче побеспокоившись, поинтересовалась у одной из отданных ей в помощницы девиц, не могут ли мухоморовые испарения как-нибудь вредно повоздействовать на артистов. Друлинья нагло и загадочно полупала глазищами, пробормотав что-то насчет «куража»и «кайфа». Битьке это не понравилось. Но выбирать не приходилось — хозяйками-то положения были все эти не вызывающие у Битьки ни доверия, ни симпатии кишмя кишащие вокруг, как на подбор зеленоглазые феечки.

Нельзя сказать, что все представительницы лесного народа были одинаково красивы. Как оказалось в процессе подготовки концерта, все зависело и от породы дерева, которому благоволила друлинья и от того, насколько повезло ей с деревом-подопечным: не дай Бог, покровительница поленилась, не досмотрела, и деревце выросло над подземным источником, например, или кабаны по осени корни подкопали, или еще какая напасть — так можно и кривобокой оказаться и прыщами или оспинами запаршиветь. Ну, конечно, девушки старались, хотя с породой, там уж ничего и не поделаешь. Если ты — ясинья, то сколько не бейся — особой женственностью страдать не будешь, и судьба твоя — быть охранницей. Вон, как эта например, даже и не скрывающая, что представлена к ним в качестве надсмотрщицы: мускулистые руки и ноги, спортивная, поджарая фигура, ястребиный взгляд, сухие скулы — тренер по дзюдо, а не нимфа. Санди попытался незаметно примериться к ней взглядом, та тут же среагировала: зыркнула в ответ, как бичом обожгла. Санди гримасой показал остальным: действительно опасна.

Всякие кустарниковые — пышненькие, шумные, смешливые, в волосах цветки. Березиньи — стройные, белотелые, чернобровые, со знатными, до полу, шевелюрами. Кленаи — напомнили Битьке коренных жительниц Соединенных штатов — меднокожие, с угольными косами. Осиньи — огненноволосые, шалые. Ивеи — глаза с поволокой, вечно на мокром месте, губы страдальчески вздрагивают, а руки так и норовят обнять-обмотать за шею. В общем, каких только нет. По большому счету, кроме березиний все — оливковокожие, гибкие и, на Битькин взгляд, тормозные. Впрочем, им-то что — их век даже длиннее, чем век деревьев, к тому же вечная молодость, да и вообще, что им особо то спешить, напрягаться?

А, еще одно. Странная у них к мужчинам ненависть. На о-очень большую любовь похожа. Парни даже краснеть вспотели от повышенного внимания. А вот Битькина спина едва не сгорела от ядовитых ненавидящих взглядов. Деревянные, а тоже, туда же. Впрочем, Битьке пришло в голову вполне логичное объяснение всех этих амазонских заморочек: мужчин сюда не пускают по той же причине, что и женщин на корабли английского флота — из чувства самосохранения. Ведь в пять минут друг другу глотки перегрызут, и где уж там за лесом следить — за соперницами следить надо. А положа руку на сердце, так дай Битьке сейчас спички, ох, уж она бы со всех четырех сторон этот лес, да при хорошем ветре. А ничего, нечего так на ее мальчиков пялиться, особенно на Рэна, прилипалы зеленошарые.

Особенно невзлюбила Битька их королеву. Но тут уж само получилось. Дело в том, что эта правительница друлиньского народца, не понятно какое она там дерево, оказалась того самого типажа, какой Битька всегда терпеть не могла: пухленькая, гладенькая, золотоволосая усепусечка, с аккуратным носиком, наивными глазками, и по глубокому подспудному убеждению девочки с зубами в два ряда. Вся такая чистенькая, благополучненькая, приветливая. Ни одного комплекса за душой. Староста этажа. Активистка. Пьяная, помятая пионервожатая. Впрочем, конечно, не помятая и не пьяная. Это уже просто из Битьки-детдомовки злость поперла. И на Рэна эта дрислинья посмотрела так, что у Битьки сразу руки опустились, и сердце упало и в траве заблудилось: ласково так, заинтересованно и с той много обещающей и ничего не требующей легкостью, на какую любой мужчина покупается ни за грош и с потрохами.

А впрочем, вскоре все это стало для Битьки не так уж важно, а потом совсем забылось: ведь это был первый их настоящий концерт. И первая сцена. И первые зрители. И когда, по веленью королевы занавесом закрывавшие мухомор деревья разом откинули кроны. И когда вспыхнули иллюминацией миллиарды разноцветных светляков. И Битька подошла к краю сцены и, поднеся к губам бутон лили-буцефала, пощелкала по нему ногтем и проверила звучание неизменным: уан, ту, фри, она уже любила всех этих друлиний, любила от всей души, любила вместе с луной, прудом, деревьями, травой, звездами, морями, пустынями, африками и антарктиками. Любила так сильно, что любовь эта излилась из нее песней, английских слов которой Битька и сама не понимала, но которые были и не к чему, потому что песня выплескивалась прямо из ее сердца волнами и ручьями, омывала все сердца и души, и что там у деревьев, трав и луны внутри, в самой сердцевинке.