Погода все это время по большей части оставалась такой же бурной и неустойчивой, как и в пору, когда мы приближались к здешним берегам. Редко выдавался день без шквалистого ветра и ливней; с гор неслись разбушевавшиеся потоки, нередко мешая нашим людям работать; было холодно и хмуро. Растения поэтому развивались медленно, а птицы встречались лишь в долинах, где у них была защита от холодного южного ветра. Видимо, такая погода господствует здесь всю зиму и значительную часть лета, причем зимой тут ненамного холоднее, а летом ненамного теплее. Вообще мне представляется, что на островах, удаленных от больших материков, во всяком случае от холодных земель, постоянно держится довольно ровная температура воздуха. Причиной тому главным образом море. Из наблюдений за погодой, проводившихся в Порт-Этмонте на Фолклендских островах, известно, что самые крайние показатели жары и холода за целый год различаются там не более чем на 30° по Фаренгейту. Эта гавань расположена под 51°25' южной широты, а бухта Шип-Коув в проливе Королевы Шарлотты — всего лишь под 40°5' южной широты. Хотя при такой существенной разнице в широте климат в Новой Зеландии должен бы быть мягче, чем на Фолклендских островах, на самом деле это не так, и если моя гипотеза о температуре воздуха на островах верна, то это относится ко всем широтам. Разница между климатом Новой Зеландии и Фолклендских островов не должна быть особенно велика еще и потому, что в Новой Зеландии очень высокие горы и часть их круглый год покрыта снегом, что, как известно, охлаждает воздух. Так что меня не удивило бы, если бы здесь было столь же холодно, как на Фолклендских островах, которые, хотя и расположены на 10° ближе к полюсу, имеют гораздо более ровный и низменный рельеф.
Суровая погода не помешала, однако, туземцам плавать по этому обширному проливу. 9-го, через три дня после того, как они покинули нас, к нам опять приблизилась группа из трех каноэ. Корма одного из них была искусно украшена выпуклой и сквозной резьбой. Они продали нам кое-какие диковинки, а затем расположились на берегу, против корабля. На другой день к ним присоединились еще два каноэ; в них находился наш друг Товаханга со своей семьей. На правах старого знакомого он не преминул навестить нас и привел с собой на борт сына Коаа и дочь Копарри. Мы купили у него несколько зеленых нефритов, отшлифованных в виде топоров и долот, а затем провели в каюту к капитану Куку, где он получил в подарок разные вещи, а его сын — рубаху. Когда на мальчика надели новый наряд, он был просто вне себя от радости и не мог усидеть в каюте. Ему хотелось скорее показаться своим землякам на палубе. Мы решили не мучить его и отпустили делать, что хочет.
Увы, это небольшое тщеславие обошлось ему дорого. На палубе облюбовал себе место один старый козел — к большому неудовольствию новозеландцев, которые боялись его. Должно быть, козла разозлила потешная фигура бедняги Коаа; в своей длинной рубашке, тот все еще не мог опомниться и напоказ слонялся туда-сюда, чрезвычайно довольный собой. Разъярясь, козел загородил ему дорогу, встал на задние ноги, примерился и изо всей силы боднул бедного малого, повалив его наземь. Онемев от ужаса, а может, боясь повредить свой новый наряд, Коаа не решался даже вскочить на ноги, чтобы убежать; он только заорал благим матом. Это еще больше разозлило его бородатого неприятеля, и он еще раз так наподдал ему, что наш рыцарь печального образа замолк бы навеки, не подоспей на помощь наши матросы. Мальчику помогли подняться на ноги, однако его рубаха, лицо и руки были испачканы. В таком жалком виде он с плачем вернулся в каюту, наказанный за свое тщеславие, и пожаловался отцу на свою беду. Однако тот не только не проявил сочувствие к бедному проказнику, но напротив, рассердился и в наказание за глупость надавал ему еще несколько изрядных тумаков. Мы их разняли и восстановили мир. Рубашку очистили, а самого малого так умыли, как он, наверное, не бывал еще умыт за всю свою жизнь. Наконец, все было в порядке, однако отец во избежание новой беды тщательно свернул рубашку, снял свою собственную одежду, связал то и другое в узел и уложил в него все подарки, которые мы дали ему и сыну.
Этот и следующий дни были дождливыми. Туземцы продолжали продавать нам диковинки и рыбу. 12-го утром прояснело, и я вместе с доктором Спаррманом и своим отцом отправился в бухту Индиан-Коув. Не встретив ни одного туземца, мы пошли вверх по тропинке, и она через лес повела нас по довольно высокому и крутому склону горы, разделяющей бухты Индиан-Коув и Шэг-Коув. Видимо, эта тропинка была проложена сюда лишь ради папоротника, который в изобилии растет на вершине и корни которого употребляются новозеландцами в пищу. Внизу, где тропа поднималась особенно круто, были сделаны настоящие ступени, выложенные сланцем; дальше нам пришлось прокладывать себе путь через переплетение лиан. Южный склон от подножия до вершины порос лесом, другие склоны были покрыты лесом только до половины, а дальше до самой вершины росли кустарник и папоротник, хотя с корабля вся верхняя часть казалась голой и пустынной. На этой высоте здесь можно было встретить растения, которые в бухте Даски росли лишь в долинах и на побережье; отсюда можно заключить, насколько там более суровый климат. Вся гора до самой вершины была сложена из глинистой породы, которая здесь встречается повсюду; затвердевая, она превращается с помощью дождя и ветра в сланцевые пластины. Эта порода мягкая, сероватая, иногда окрашенная частицами железа в желто-красный цвет.
С вершины открывался широкий красивый вид. У наших ног лежала восточная бухта, похожая на маленький рыбный садок; виден был даже мыс Теравити по ту сторону пролива. К югу простиралась местность суровая и дикая; всюду, куда достигал взор, видны были только покрытые снегом горы. Чтобы оставить свидетельство своего здесь пребывания, мы развели костер и сожгли часть кустарника.
На другое утро мы отправились к острову Лонг-Айленд, где было много новых для нас растений и птиц. С востока доносились крики буревестников, устроивших гнезда в подземных пещерах; звук этот напоминал то ли кваканье лягушек, то ли куриное кудахтанье. Вероятно, это были так называемые ныряющие буревестники. Похоже, что все буревестники гнездятся под землей, во всяком случае в бухте Даски мы встречали в таких подземных пещерах голубых и серебристых буревестников.
С 13-го стояла мягкая, хорошая погода. Индейцы, устроившие свои хижины напротив корабля, в изобилии снабжали нас рыбой, а наши моряки продолжали любезничать со здешними женщинами, хотя лишь у единственной из них были сносные и мало-мальски приятные черты лица. Родители этой девушки по-настоящему отдали ее в жены одному из наших юных спутников, который снискал здесь всеобщую любовь. Дело в том, что он особенно много общался с местными жителями и при всякой возможности проявлял расположение к ним. Дикари не оставили это без внимания. Тогири, так звали девушку, была верна и предана своему мужу, словно он был новозеландцем. Она отвергала притязания других моряков, говоря, что замужем (тирра-тане). Но как ни нравилась она англичанину, на борт он ее с собой никогда не брал. И то сказать, для многочисленного общества, ползавшего по ее одежде и волосам, там было бы тесновато. Так что он навещал ее лишь днем, на берегу, а в подарок обычно приносил ей выброшенные гнилые сухари, которые она и ее земляки всегда съедали с превеликим удовольствием, словно лакомство.
Наш спутник индеец Махеине с Бораборы так привык у себя на родине слушаться зова природы, что не задумываясь подчинялся ему и в Новой Зеландии. Он, разумеется, видел, что здешние женщины ни красотой, ни воспитанием не могли равняться с женщинами его родины, однако сила инстинкта заставила умолкнуть его щепетильность. Стоит ли сему удивляться, если и цивилизованные европейцы поступали ничуть не лучше? Тем более безупречным можно назвать его поведение и отношение к новозеландцам. Махеине хорошо видел, что им приходится гораздо хуже, чем жителям тропических островов, и всегда от души об этом печалился. Серьезность своих чувств он при всякой возможности доказывал делом. Например, раздал туземцам, которые пришли к нам на мыс Блек-Кейп, свой запас ямса, а когда капитан отправлялся в путь, чтобы посеять или посадить что-нибудь, всегда вызывался помогать ему. Хотя он недостаточно понимал здешний язык, чтобы разговаривать с туземцами так же бегло, как, по рассказам, Тупайя, все же вскоре научился понимать их лучше, чем кто-либо другой на корабле. Конечно, тут ему помогло сходство с родным языком. Пробыв некоторое время на тропических островах, мы сами гораздо лучше стали понимать новозеландский диалект, имевший очень много общего с языком островов Дружбы [Тонга], откуда мы только что прибыли. Эти мелочи достойны упоминания потому, что могут прояснить вопрос, откуда пришло население Новой Зеландии, расположенной так далеко к югу.