Доктор Спаррман и я удалились от берега, дабы в ближнем леске заняться своей любимой ботаникой, покуда наши товарищи дивились на Лату. Когда я подстрелил первую птицу, к нам подошли трое, и мы, как могли, завели с ними разговор. Между тем доктор Спаррман потерял штык от своего ружья и вернулся его поискать. Один из индейцев решил воспользоваться моментом: он ухватился за мое ружье и попытался вырвать из рук. Двое его приятелей убежали, как бы не желая принимать даже малейшего участия в этом подлом нападении. Покуда я возился с этим малым и звал на помощь своего товарища, мы оба запутались в кустах и упали. То ли дикарь почувствовал, что у него ничего не выйдет, то ли он испугался, что сейчас подоспеет доктор Спаррман — словом, он вырвался от меня и побежал прочь. А когда мой товарищ подоспел, опасность уже миновала. Хотя индеец действовал подло и предательски, мы вынуждены были признаться, что сами поступили крайне неосторожно, поскольку, разойдясь, дали ему повод испытать свою силу и ловкость.

Побродив еще немного и не найдя ничего, мы наконец вернулись на берег к месту торга, где еще застали почти всех. Многие сидели группами, вероятно разделившись на семьи, и вели оживленный разговор, касавшийся, видимо, нас и нашего корабля. Некоторые женщины пели, другие играли в мяч. Более всех привлекла наше внимание одна молодая рослая девушка. У нее были красивые, правильные черты лица, глаза сияли. Но особенно нам понравилась ее прическа. Вопреки здешним обычаям, волосы у нее не были коротко острижены, а свободно свисали длинными красивыми локонами. Эта прелестная девушка, такая живая и непринужденная во всем, играла пятью маленькими тыквами. Она подбрасывала вверх одну за другой и, пока одна была в воздухе, ловила другую и так далее. Мы добрых четверть часа наблюдали за этой игрой, и девушка ни разу ни одной не уронила.

Песни, которые пели другие женщины, мелодией напоминали слышанные нами на Эа-Уве. Они и тут вторили друг другу весьма гармонично, и иногда звучал общий хор. Я не видел, чтобы кто-либо из туземцев танцевал, но, что и им не чуждо это увеселение, можно было понять по знакам, которыми они пытались объяснить нам употребление передников, украшенных звездами. Как я уже упоминал выше, эти купленные нами передники были сплетены из кокосовых волокон и украшены перьями и ракушками. Судя по их знакам и позам, здесь умели давать танцевальные представления, подобные хиве на островах Общества. Это предположение кажется тем более обоснованным, что такие же танцы Схоутен и Ле-Мер наблюдали на острове Хорн. Обычаи и язык этих островитян, видимо, вообще очень схожи с таитянскими; почему же не могли быть сходны и танцы? Оба народа, вероятно, вели происхождение от общих предков; если и есть между ними различия, они объясняются лишь разницей в почве и в климате их стран. Так, на островах Общества много древесины, поскольку горы там покрыты обширными лесами. Напротив, на островах Дружбы древесина — редкость, ибо деревья здесь почти сплошь только фруктовые. Естественно, что на островах Общества дома велики и просторны, а здесь меньше и неудобнее. Там множество лодок, иногда очень больших, здесь и число их, и размеры гораздо меньшие. На островах Общества горы высоки, и, значит, возле них задерживаются испарения атмосферы; поэтому там так много ручьев, которые сбегают с гор в море, на благо местных жителей, имеющих не только достаточное количество здоровой питьевой воды, но и возможность часто купаться, что оберегает их от всех кожных болезней, порождаемых нечистотой. Иное дело, когда народ лишен такого преимущества и, подобно жителям Тонгатабу, вынужден обходиться гнилой и вонючей дождевой водой или даже илистыми лужами, а то и соленой водой. Чтобы во избежание болезней хоть как-то поддерживать чистоту тела, им приходится обращаться к другим средствам; они стригут волосы, выщипывают бороду и т. п., благодаря чему теряют внешнее сходство с таитянами. Но при недостатке хорошей воды таких искусственных способов поддержания чистоты оказывается недостаточно, чтобы уберечься, например, от проказы, которой наверняка благоприятствует еще и употребление «перечной воды». Для предупреждения и лечения этой болезни используется, вероятно, средство, вызывающее появление на скулах пятен, подобных ранам; эту метку здесь можно видеть почти у всех.

На равнинах островов Общества почва так жирна и плодородна, а множество ручьев снабжают ее такой обильной влагой, что большинство культур здесь произрастает без возделывания. Отсюда богатство и сибаритство местной знати. На Тонгатабу нет ничего подобного. Коралловая скала тут покрыта тонким слоем почвы, которая дает деревьям лишь скудное питание; причем самое полезное из них — хлебное дерево на острове почти не растет, ибо не имеет другой влаги, кроме дождевой. Поэтому обработка земли здесь требует гораздо больших трудов, чем на Таити. Люди старательнее ухаживают за участками, заботятся о регулярном их устройстве, и каждый обносит свой участок изгородью. Этим же объясняется, почему они больше ценят съестные припасы, нежели свою утварь, одежду, украшения или оружие (хотя изготовление всех этих вещей и требует от них подчас невероятного труда). Они просто видят, что продовольствие — их величайшее богатство, утрату которого трудно возместить. Сами они стройнее и мускулистее таитян, что тоже, конечно, объясняется необходимостью больше работать и напрягать тело. Потребность трудиться, обусловленная свойствами почвы, в конце концов превратилась в привычку, так что они научились не только употреблять свободное от земледелия время на изготовление всяческих инструментов и утвари, которое требует много сил, терпения и искусства, но и соединять работу с увеселениями и отдыхом. Благодаря трудолюбию они всегда что-нибудь придумывают и достигли в своих искусствах гораздо большего, чем таитяне.

«При этом они весьма веселого нрава и всегда выглядят довольными, поскольку все их потребности, должно быть не особенно и большие, вполне удовлетворяются. Женщины очень понятливы и пользуются любой возможностью, чтобы поболтать». Их довольству и жизнерадостности можно отчасти удивляться, поскольку политическое устройство на острове как будто отнюдь не благоприятствует свободе, являющейся источником счастья, но не обязательно путешествовать к Южному морю, чтобы наблюдать подобный феномен; разве не живет по соседству с нами нация под гнетом величайшего рабства, оставаясь в то же время одной из самых веселых и остроумных на земле? К тому же я полагаю, что на Тонгатабу всеобщее раболепие не мешает людям радоваться; ведь кроме некоторых знаков почитания король, кажется, не требует от них ничего, что ограничивало бы их собственные потребности, разоряло их или делало несчастными. Как бы там ни было, здешняя система правления и религия, несомненно, сходны с таитянской; насколько можно судить, у них общий источник, как была у этих народов общая родина. Небольшая разница в их нынешних обычаях и представлениях, очевидно, возникла лишь постепенно, когда судьбы обоих народов по каким-то причинам, отчасти, возможно, случайным, разошлись.

«Здесь, как и на Таити, правит король (арики), ему подчинены другие принцы или вожди, которым, очевидно, принадлежит земля в определенных округах. Народ покорен ими еще больше, чем таитяне своей знатью. Можно, вероятно, выделить и третье сословие, соответствующее манахуне на островах Общества; к нему относится Аттаха. Несомненно, вся земля здесь находится в частной собственности, недаром она так тщательно ухожена, что не остается не использованным ни клочка; такая земля не может быть общей, иначе бездельники оказались бы счастливее трудолюбивых. Я нередко видел, как на берег приходили шесть, восемь и даже десять человек, груженных фруктами и другим продовольствием; их сопровождали мужчина или женщина, которые наблюдали за торговлей; без их разрешения другие ничего не могли обменять на наши товары. Очевидно, эти люди, носильщики, составляют здесь, как таутау на Таити, низший класс людей, они являются слугами и работают на других».