От мыса Доброй Надежды за нами следовало множество разных буревестников, а также морских ласточек. Иногда они летели большими, иногда малыми стаями. Ни ветер, ни бурное море не заставили их повернуть обратно, напротив, казалось, их стало еще больше. Среди них выделялись капский буревестник, или пинтадо, и голубой буревестник, названный так из-за голубовато-серого оперения с черной полосой поперек крыльев. Кроме, двух уже упоминавшихся видов альбатросов появлялся иногда, хотя и редко, еще и третий, который мы назвали сажевым (sooty), а наши матросы, за серо-коричневый цвет,— квакером[139]. 8-го, когда море было все еще довольно бурным, а ветер весьма сильным, мы видели всюду вокруг множество всех этих птиц, а также впервые — пингвинов[140].

Близ корабля появились скопления морской травы, называемой морской бамбук. Это укрепило в нас надежду на близость земли, ибо до сих пор считалось, что морская трава, особенно такая, как эта, растущая обычно у скал, равно как и пингвины, никогда не встречается далеко от побережья. Однако опыт показывал, что нельзя слишком полагаться на подобные знаки. Доверие к ним бывает подчас основано на случайных совпадениях и свидетельствах того или иного известного мореплавателя. Тщательное изучение свойств и условий появления морской травы и плавника позволило бы прийти к более точным выводам. Ведь трава эта вырастает не в море, а на скалах, ее срывает с них ветром или другими внешними силами, поэтому она начинает гнить, и по большей или меньшей степени этого гниения можно предположительно судить, как долго она проплавала в море, а иногда и насколько она удалилась от земли; но тут, конечно, надо принимать в расчет направление и силу ветра, волн и прочие обстоятельства.

9-го утром мы наконец смогли опять поставить большие паруса, поскольку шторм несколько стих. Напротив, термометр, несмотря на улучшившуюся погоду, упал в 9 утра до 35° [1,7°С], а днем поднялся не более чем на один градус, хотя мы тогда находились всего под 49°45' южной широты. К ночи опять похолодало, я в половине десятого термометр на палубе показывал 32° [0°С], питьевая вода по краям бочки подмерзла. Этот холод как бы предвещал появление плавучих льдов, которые мы увидели на другое утро. Первой нам встретилась большая льдина; ее пришлось поскорей обходить. Еще одна такая же льдина показалась прямо перед нами, а третья виднелась примерно в 2 морских милях против ветра, она возвышалась над водой, похожая на большой белый мыс или на меловой утес.

После полудня мы проплыли мимо громадной массы льда, длиной около 2 тысяч футов, шириной в 400 и вышиной по меньшей мере с нашу самую высокую среднюю брам-мачту, то есть примерно в 200 футов. Поскольку опыты Буайлана и Мерана  [141] показали, что массы льда и морской воды относятся примерно как 10 к 9, то согласно известным законам гидростатики масса льда, выступающего над водой, относится к массе подводной части как 1 к 9. То есть ежели льдина перед нами была правильной формы, как мы предполагали, то она должна была уходить под воду на 1800 футов и иметь общую высоту 2 тысячи футов. Примем всю ширину за 400 футов, а длину за 2 тысячи, тогда одна эта глыба содержала 1600 миллионов кубических футов льда.

Такие громадные массы льда движутся на вид очень медленно и незаметно, поскольку же наибольшая часть их бывает скрыта под водой, воздействие ветра и волн мало на них сказывается. Морские течения — вот, вероятно, главная сила, приводящая их в движение, однако и самое быстрое из них не может за двадцать четыре часа отнести их на 2 английские мили. Во время этого первого плавания к Южному полюсу мы могли составить лишь предположительное мнение, о происхождении плавучих льдов, подтвердить которое может только дальнейший опыт; однако, совершив путешествие вокруг света и не найдя Южного материка, в который верили все в Европе, мы утвердились в этом мнении и считаем теперь более чем вероятным, что такой плавучий лед возникает непосредственно в открытом море[142]; во всяком случае, неоднократные опыты ясно показали, что морская вода может замерзать[143].

Плавучие льды свидетельствуют о большом различии между климатом Северного и Южного полушарий. В декабре (что в Южном полушарии соответствует нашему июню) мы находились всего только под 51°5' южной широты (что примерно соответствует широте Лондона), однако встретили уже несколько плавучих ледяных гор, и наш термометр в полдень показывал 36° [2,2°С]. Такой несоразмерный холод, видимо, связан с отсутствием в Южном полушарии материка, здесь только море, которое, будучи прозрачным жидким телом, лишь поглощает солнечные лучи, но не отражает их, как в Северном полушарии.

11 декабря в 3 часа пополудни мы проплыли мимо ледяного острова длиной по меньшей мере в половину английской мили; он находился от нас с надветренной стороны. Термометр на палубе, который в 2 часа показывал около 36°, поднялся из-за прекрасной солнечной погоды до 41° [5°С]; но когда мы проходили мимо льдов, он постепенно опустился до 37 ¹/₂° [3,1°С], а затем опять вернулся к делению 41°, Разница в температуре ощущалась и телом, из чего, очевидно, следовало, что эти огромные массы льда наряду с упомянутыми причинами также способствуют охлаждению воздуха в сих неприветливых водах. Волны бились об этот ледовый остров с таким неистовством, словно это была недвижная скала; они были немногим ниже его, а пена и брызги, разбиваясь, взлетали еще выше. В сиянии солнца это было прекрасное зрелище. Видимо, сталкиваясь так со льдом, морская вода накрепко замерзает; тогда многое объясняется в характере возникновения и скопления льдов.

Несмотря на царивший здесь холод, вокруг корабля все время видны были буревестники, альбатросы и пингвины. Особенное наше внимание привлек буревестник величиной с голубя, совершенно белый, с черным клювом и голубоватыми лапами. Стаи этих птиц обычно кружились вокруг ледовых островов и потому могли служить предвестниками льда. Из-за цвета мы назвали его снежным буревестником[144]. Среди льдов иногда показывался кит или кашалот, несколько оживляя унылый пейзаж и вселяя надежду на то, не встретим ли мы на худой конец чего-нибудь вроде Южной Гренландии.

Между тем ледяных полей с каждым днем становилось все больше. 13-го мы насчитали их около 20, причем довольно больших. Одно было покрыто черными пятнами; некоторые приняли их за тюленей, другие за птиц, хотя пятна эти оставались неподвижными. Поскольку тюлени до сих пор считались несомненным признаком близости земли, мы вечером опустили лот, но на глубине 150 саженей дна не нашли. К этому времени мы находились как раз на той широте, где капитан Буве де Лозье якобы нашел мыс Сирконсисьон, по долготе же мы были на несколько градусов восточнее[145]. Всем не терпелось увидеть землю, любая мелочь, даже просто черное пятно на льду, мгновенно приковывала внимание. То и дело мы вглядывались в облака перед собой: не покажется ли за ними горная вершина. Каждый рад был бы первым крикнуть: «Земля!» Порой нас вводили в заблуждение полоса тумана или вид ледяного острова в снежной мгле; ложный шум нередко поднимался и на «Адвенчере», откуда нам сигналили, будто видят землю. Мысль об открытии, сделанном Буве, особенно распалила воображение одного нашего молодого лейтенанта; он то и дело взбирался на марс и наконец 14-го в 6 часов утра совершенно всерьез заявил капитану, что отчетливо видит землю. Услышав это, все вышли на палубу. Однако впереди не оказалось ничего, кроме громадного плоского ледяного поля; по краям его было множество более мелких обломков, а дальше, насколько достигал взгляд, высилась лишь масса ледяных островов всевозможной формы и величины. Некоторые из более отдаленных в свете лучей, прорывавшихся сквозь дымку на горизонте, казались выше, чем были на самом деле, и напоминали настоящие горы. Этот вид был настолько обманчив, что многие из наших офицеров продолжали считать, что видели землю, до тех пор, пока наконец капитан Кук спустя два года и два месяца (а именно в феврале 1775 года) по пути от мыса Горн к мысу Доброй Надежды не проплыл как раз по тому самому месту, где якобы должна была находиться эта земля, но не увидел там уже даже льда.