Самые новейшие составленные в Англии и Франции карты указывают между 40° и 53° западной долготы и 54° и 58° южной широты большой берег. Он изображен на карте Ортелия 1586 года и даже на карте Меркатора 1569 года. Название Golfo de San Sebastiano (залив Св. Себастьяна), которое приведено на упомянутых картах, видимо, свидетельствует, что открыли его испанцы. (Здесь можно обратиться к Memoir of a Chart of the Southern Ocean господина Дальримпля и приложенным к нему картам. Это образцы великолепного энтузиазма, с каким сей ученый трудился в области географии.) Мы прошли часть местности, где должен был бы находиться западный берег этого залива, но нигде не встретили никакой земли. Капитан Фюрно в минувшем году по пути к мысу Доброй Надежды тоже пересек весь район предполагаемого залива, сначала на широте 60°, затем 58°, между 60° и 40° западной долготы, но тоже не увидел никакой земли. Так что либо этого залива никогда не существовало, либо его местоположение, во всяком случае, указано неверно; последнее представляется мне более вероятным, ибо с чего стали бы придумывать такие вещи[563]?

Пройдя за 58° и не встретив льда, мы 6-го вечером переменили курс и направились к северо-западу. В отношении льдов год на год не приходится; так, в 1700 году, как раз в это же время года, доктор Галлей[564] встретил обширные льды под 52°. 8-го выпала обильная вечерняя роса — верный признак близости, земли, и матросы такое предположение сочли тем более вероятным, что со времени нашего отплытия от Земли Статен мы часто видели буревестников, альбатросов и тюленей. Дойдя до 54° широты, мы опять переменили курс и снова пошли к востоку, дабы найти землю, которую обнаружил господин Дюкло Гийо, возвращаясь из Перу в феврале 1756 года на испанском корабле «Леон»; названный мореплаватель вышел из Кальяо и в середине зимы миновал мыс Горн[565].

По-прежнему попадались морские птицы, а иногда и пингвины и водоросли, когда 14-го офицер, несший утром вахту, доложил капитану, что вдали показался ледяной остров. Мы весь день плыли к нему, но вечером увидели, что приняли за лед настоящую землю, причём весьма высокую и почти, всю покрытую снегом. Судя по всему, это был тот самый остров, который мы искали и который господин Гийо назвал островом Св. Петра; южную оконечность его сей мореплаватель открыл в июне 1756 года. В его дневнике указана долгота 38° 10' к западу от Гринвича; это точно совпадает с нашими наблюдениями, произведенными на северо-западной оконечности. Юго-восточная оконечность, по нашим измерениям, находилась лишь в 30—40 милях западнее. Несмотря на столь полное совпадение, иные из наших спутников все еще не желали видеть в острове Гийо ничего, кроме массы льда.

Следующий день был такой туманный, что остров совсем пропал из виду, при этом было очень ветрено и холодно. Термометр показывал 34 ¹/₂°[1,4°С], и на палубе лежал глубокий снег. Рано утром 16-го погода опять прояснилась, и мы снова увидели землю. Горы были на удивление высокие и, кроме нескольких черных голых утесов, а также нависавших над морем скал с пещерами, все до самой кромки берега покрыты снегом и льдом. Недалеко от южной оконечности находилось несколько низких островов, похожих на Новогодние и как будто поросших зеленью, почему мы и назвали их Зелеными островами [Грин-Айлендс]. Поскольку главной задачей нашего плавания было исследовать море в высоких южных широтах, мой отец предложил капитану назвать эту землю именем монарха, чьим повелением было предпринято исключительно для блага науки сие плавание, дабы это имя славилось среди потомков в обоих полушариях:

Это было встречено рукоплесканиями, и земля была названа Южной Георгией. Честь носить такое имя возмещала недостаток плодородия и суровость вида.

После полудня мы увидели у северной оконечности Южной Георгии два скалистых острова, удаленных друг от друга примерно на морскую милю и имевших крайне пустынный и бесплодный вид. Тем не менее мы подплыли к ним я в 5 часов прошли между обоими. Северный остров состоял из крутых, почти отвесных скал, где гнездились тысячи бакланов. Он расположен под 54° южной широты и 38°25' западной долготы. Мы назвали его островом Уиллис[567]. Южный был с запада не такой отвесный, но круто спускался к морю; в этом месте на нем росла трава и собралось множество птиц разных видов — от крупных альбатросов до самых маленьких выпорхов. Этот остров получил название Птичьего [Берд-Айленд].

Вокруг корабля кружились большие стаи бакланов, пингвинов, ныряющих буревестников и других птиц. Иногда они опускались на воду и вообще в этих студеных краях чувствовали себя как дома. Мы видели также много морских свиней и тюленей; последние, должно быть, посещали сей пустынный берег, дабы произвести здесь потомство.

Пока не стемнело, мы продолжали свой путь вдоль северо-восточного берега, но с наступлением ночи легли в дрейф и лишь в 3 часа утра снова подняли паруса. Земля имела вид чрезвычайно суровый и пустынный. Горы такие крутые, отвесные, каких мы не видели еще нигде; вершины зубчатые, а промежутки между ними заполнены снегом. Через несколько часов мы миновали залив, где находилось много мелких зеленых островов, поэтому мы назвали его Залив Островов [Бей-оф-Айлс]. Вскоре показался другой залив, к которому мы тотчас направились, тем более что в 2—3 милях от берега всюду удавалось найти дно.

В 9 часов капитан приказал спустить в море шлюпку и вместе с одним мидшипменом, моим отцом, доктором Спаррманом и мной отправился в залив. В устье даже самые крупные суда могут не опасаться сесть на мель, так как лот на 34 саженях не доставал там дна. Внутри залива мы нашли массу твердого, плотного льда, подобного тому, что встречается в бухтах Шпицбергена[568]. Эти ледяные глыбы имели большое сходство с плавучими островами, которых так много в высоких южных широтах. Берег у самого моря был свободен от снега, но совершенно пустынный и бесплодный, во многих местах отвесный.

Между тем мы обнаружили длинный мыс, где можно было причалить шлюпку, не опасаясь волн. Тут мы и высадились. Берег был очень каменистый, полон тюленей, среди которых лежал зверь невиданной величины. Издалека мы приняли его за кусок скалы, а когда подошли поближе, оказалось, что это ансоновский морской лев. Он как раз спал, и наш юный мидшипмен без труда смог пустить пулю ему в голову. Неподалеку лежал еще один такой же зверь, но помоложе, туловище у него было темно-серое с оливковым отливом, как у тюленей в Северном полушарии; они похожи также и тем, что передние конечности у них меньше напоминают ласты, чем задние, а на голове нет внешних, признаков ушей. Конец носа далеко выступает над пастью и покрыт морщинистой кожей, которая, видимо, раздувается, когда животное сердится. В некоторых случаях она, возможно, принимает вид своеобразного гребня, как это показано на гравюре в описании путешествия Ансона. Животное, у которого мы все это наблюдали, было 30 футов в длину, но не такое массивное, как гривастый морской лев на Земле Статен[569].

В этих же местах нам встретилась группа более чем в два десятка необычайно крупных пингвинов. Они весили не меньше 40 фунтов при длине 39 английских дюймов; большое брюхо было словно налито жиром. С каждой стороны головы у них имелось по овальному пятну лимонно-желтого цвета с черной каемкой. Вся верхняя часть туловища была покрыта черными перьями, но внизу, спереди и даже под лапами оперение было белое как снег. Эти птицы до того были не пугливы, что вначале даже не убегали от нас, хотя мы одного за другим валили на землю ударами палки. Когда мы вернулись на борт, выяснилось, что этот вид уже был описан Пеннантом в «Философских трудах» под именем патагонского пингвина; вероятно, этот же самый вид на Фолклендских островах называется желтый, или королевский, пингвин[570].