Человек, которого я об этом расспрашивал, постарался описать нам всю церемонию, однако мы были недостаточно сильны в языке, чтобы все понять. Впоследствии я услышал от Омаи, что они действительно приносят человеческие жертвы высшему существу. По его словам, лишь от верховного жреца зависит, кого он назначит в жертву. Когда народ соберется, он один входит в дом бога и остается там некоторое время. Выйдя оттуда, он сообщает, что видел великого бога и говорил с ним (только верховный жрец имеет эту привилегию) и что тот потребовал в жертву человека. Затем он называет имя того, на которого выпал печальный жребий, но можно предположить, что выбор всегда падает на того, к кому жрец питает вражду. Его немедленно умерщвляют, и у жреца в случае необходимости всегда хватает хитрости убедить народ, что принесенный в жертву был действительно дурным человеком».

К этому рассказу капитана Кука могу лишь добавить, что слова, будто верховный жрец видел бога, не вполне соответствуют таитянскому вероучению, согласно которому божество незримо, однако, возможно, это выражение было не совсем верно им понято. В остальном весь рассказ о жертвах согласуется с предположением, которое я уже высказал выше, что таитяне были когда-то людоедами. Ведь известно, что этот вид варварства у всех народов перешел в обычай приносить человеческие жертвы и что эта богослужебная церемония сохранялась еще долго, даже когда культура возрастала и нравы улучшались. Так, греки, карфагеняне и римляне продолжали жертвовать своим богам людей, когда их культура уже достигла наивысшего расцвета.

Божествам кроме жертв специально посвящены также некоторые растения. Поэтому возле марай часто сажают, например, казуариновое дерево, кокосовую пальму и банан. Там же можно встретить сорт кратевы, перечный корень, Hibiscus populneus, Dracaena terminalis Callophillum; все они считаются знаками мира и дружелюбия. Божествам посвящены и некоторые птицы: цапля, зимородок и кукушка. Но я уже упоминал, что не все почитают их одинаково; следует также заметить, что на разных островах святыми считаются разные птицы.

Жрецы у этого народа исправляют свою должность пожизненно, их сан передается по наследству. Верховный жрец каждого острова всегда является эри и занимает следующую ступень в иерархии после короля. В важных случаях его приглашают для совета, он имеет долю во всех благах; словом, эти люди нашли способ стать необходимыми. Кроме жреца в каждом округе есть один или два учителя, так называемых татаор-реро (один из них был Тутаваи), сведущих в теогонии и космогонии и, когда надо, передающих свои познания другим. Эти же люди хранят знания, по географии, астрономии и летосчислению.

Месяцев у них четырнадцать, а идут они в следующем порядке:

I. О-Пороромуа. 2. О-Пороро-мури. 3. Муреха. 4. Ухи-эйя. 5. О-Вирре-амма. 6. Таова. 7. О-Вирре-эрре-эрре. 8. О-Теарри. 9. Оте-таи. 10. Вареху.

II. Вахау. 12. Пиппирри. 13. Э-Унуну. 14. Уманну. Семь первых месяцев вместе называются Уру, или Время хлебного дерева. Но как они высчитывают месяцы, чтобы из них составлялся ровно год, это для меня до сих пор тайна. Можно предположить, что некоторые месяцы, скажем второй и седьмой,— дополнительные, так как их названия особенно сходны с названиями первого и пятого. Если это так, то их вводят каждый раз через некоторый период времени.

Каждый месяц состоит из двадцати девяти дней; во время последних двух дней они говорят, что луна умерла, так как ее тогда не видно. Отсюда следует, что они считают начало месяца не от настоящего времени конъюнкции, а от первого появления луны. Двадцать пятое число их тринадцатого месяца Э-Унуну пришлось на наше 3 июня — день, когда мы получили все эти сведения[439].

Таитянское наименование учителя, гахова, относится также к тем, кто сведущ в целебной силе трав, которые здесь используют для лечения всевозможных болезней. Однако нетрудно увидеть, что сия наука развита здесь еще очень мало: ведь им знакомы лишь немногие болезни, а значит, и нуждаются они в немногих и очень простых лекарствах.

Когда ученый Тутаваи довел свое объяснение до этого места, пришла пора поднимать якоря, и 4 июня в 10 часов утра мы покинули сей остров. Король Раиетеа Ууру, коему завоеватель О-Пуни передал титул и все внешние знаки королевского достоинства, посетил нас вместе с некоторыми из своих родственников, как раз когда мы собирались отчаливать. На борту был также О-Реа с семьей; явился попрощаться и Махеине со своими близкими. Сцена была необычайно трогательная. Добрые люди плакали от души, но больше всех — бедный Махеине, который, казалось, едва мог вынести столь сильную скорбь. Он бегал от одной каюты к другой и обнимал каждого, не в силах вымолвить ни слова. Его всхлипывающие вздохи, его взгляды и слезы не поддаются описанию. Когда корабль наконец пришел в движение, он вынужден был от нас оторваться и спуститься в свое каноэ; но когда все его земляки уже сидели, он продолжал стоять и не отрываясь провожал нас взглядом; наконец он опустил голову и закрыл лицо одеждой. Мы уже были далеко за рифами, а он все еще простирал к нам руки, и это продолжалось до тех пор, покуда мы его не перестали различать.

Так мы расстались с сим радушным народом, который при всех его несовершенствах можно, пожалуй, назвать более невинным и чистосердечным, чем иные другие, превзошедшие его утонченностью нравов и лучше образованные. Здешним жителям знакомы общественные добродетели и обязанности, и они верно следуют им. Добросердечие, которое проявлял честный Махеине при всяком случае,— довольно верное мерило, по коему можно судить вообще о характере всего народа. Не раз я видел, как многие из них истинно по-братски делили свой единственный плод хлебного дерева или несколько кокосовых орехов, как они довольствовались меньшими порциями, лишь бы только никто не остался обделенным! И это единодушное желание помочь ближнему отнюдь не ограничивалось мелочами; с такой же готовностью, с какой они помогали друг другу продовольствием, делились они одеждой и вещами немалой стоимости.

Даже с нами, чужими в их стране, они обходились самым любезным образом. Когда мы хотели выйти из шлюпки на берег или перейти с берега в шлюпку, они всегда вызывались перенести нас на спине, дабы мы не замочили ног. Часто они носили за нами диковины, которые мы купили, и обычно были готовы полезть в воду за подстреленными нами птицами. Когда нас заставал дождь или когда мы от жары и усталости иногда не могли идти дальше, они приглашали нас отдохнуть в своих хижинах и угощали нас всем самым лучшим, что имели. Гостеприимный хозяин в таких случаях скромно стоял в отдалении и не желал ни к чему прикоснуться, пока мы настойчиво его не приглашали. Другие домашние тем временем обмахивали нас ветками или листьями, чтобы нам было прохладнее, и на прощание нас обычно принимали в семью, объявляли в зависимости от возраста отцом, братом или сыном. При этом они полагали, что наши офицеры и все, кого они таковыми считали, должны состоять между собою в родстве примерно так же, как вожди и вообще знатные люди на всех островах Общества, образующие как бы одну семью. Эта ошибка заставляла их принимать за братьев также капитана Кука и моего отца, ибо при всех своих других способностях физиогномисты они были довольно плохие, что, впрочем, делает вдвойне ценными такие их добродетели, как гостеприимство, радушие и бескорыстие; сами они их вовсе не осознают, как бы предоставляя воздать должное их достоинствам благодарным иноземцам, здесь побывавшим.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

 Плавание  от  островов Общества  к  островам  Дружбы

Отплывая от Раиетеа [Раиатеа], мы дали залп из пушек в честь дня рождения его величества короля; для местных жителей это было, надо полагать, новое и дивное зрелище. За шесть недель, проведенных нами на Таити и на островах Общества, мы изрядно окрепли, совершенно избавились от цинги и желчной болезни. Зато у тех,