— Где вы оставили машину? — спросил он, резко выпрямляясь.

— В саду.

— В каком саду?

— Возле дома. — Вдруг Кантор вскочил. Лицо у него пылало яростью. — Они наказаны! — орал он. — Наказаны!

Вошел Бремон, встревоженный криками. Пикассо успокаивающе кивнул ему, и тот вышел.

— Давайте вместе съездим и заберем вашу машину, — предложил Пикассо. — Вы нас туда проводите, а мы ее сдадим.

Пикассо взял Кантора за руку. Тот, безвольный, повиновался. Куаньяр протянул ему плащ — тот самый, устаревшего военного образца, в котором он появлялся на кладбище. Не говоря больше ни слова, все трое покинули комиссариат. Бремон, догадавшийся, что между прошагавшей мимо него троицей установилось что-то вроде хрупкого взаимопонимания, не стал вмешиваться и молча проводил их глазами.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Левее! Нет, еще левее! Да нет же, ты только зажимаешь мне большой палец! — Клотильда нервничала. — Подожди, я согну запястье. Попробуй хотя бы ослабить узел.

Она пыталась понять, по какому принципу соединялись веревки, которыми Франсуа Кантор опутал их с сестрой и связал друг с другом, спина к спине. В настоящую минуту она мечтала об одном — высвободиться, вылезти через маленькое окошко в соседней комнатке, служившей туалетом, и спуститься вниз по водосточной трубе. Через деревянные ставни, запертые на висячий замок, с улицы проникал рассеянный утренний свет. Алиса предоставила сестре право решать, как им выбираться из того «дерьма», в которое они попали, а сама следила за танцем пылинок в луче света, будившем в ее памяти кружение снежинок в свете автомобильных фар. За рулем той машины сидел Пикассо.

— Погода будет хорошая, — сказала она с сумасшедшей храбростью в голосе.

Три дня, проведенных взаперти на чердаке, вызвали у сестер разную реакцию. Алиса, на которую накануне похищения свалилась целая куча забот, сейчас «отдыхала», как «отдыхает» человек, внезапно заболевший гриппом: она мечтала, глуповато улыбалась самой себе, ненадолго проваливалась в короткий сон и снова просыпалась и никуда не рвалась, демонстрируя полнейшую покорность судьбе. Другое дело Клотильда — не зря тетя Фига дразнила ее «принцессой на горошине». Привыкшая холить и лелеять свое тело, она страдала от голода и невозможности пошевелить затекшими ногами. Ее мозг терзали мысли о брошенном агентстве, о Пьере и его работе, о мальчиках — они нелегко переживали переходный возраст, болезненно воспринимая определенную известность родителей, заставлявшую жителей поселка обращать на них особенное внимание. Провинция есть провинция: организуй клуб кроссвордистов, и наутро увидишь свою фотографию в местной газете. И потом, она злилась на Алису. Это из-за нее они оказались здесь, на чердаке заброшенной фермы, которую в вечер своего прибытия даже не успели толком рассмотреть, если не считать фасада, длиннющего коридора и музейного вида кухни. «Этот подонок», как называла его Клотильда, позвонил Алисе. Он хотел их видеть, их обеих, после чего намеревался «исчезнуть».

Алиса не очень поняла, что он имеет в виду, говоря об «исчезновении», но согласилась, опасаясь «ненужных осложнений». Он велел ей отключить мобильный и позвонить сестре из телефона-автомата. И Клотильда поддалась, полагая, что сестра в руках «подонка», следовательно, в опасности.

Они всю ночь куда-то ехали во взятой напрокат новенькой, чуть ли не хрустящей машине. Сестры устроились на заднем сиденье. Они пытались следить за дорогой, но вскоре потеряли всякое представление о направлении движения. Все, что они видели, — это отражение в зеркале заднего вида близоруко прищуренных глаз отца, чуть ли не наугад прокладывающего путь в окружавшем их белесом тумане. Притащив их сюда, он первым делом налил им горячего чаю, и сразу после этого все покатилось кувырком. На чердак он втащил их почти волоком — ноги у них отказывались идти. Алиса помнила, что она пыталась сопротивляться, но все равно поднималась по узкой лестнице, гипнотизируемая голосом отца, подталкивающего ее в спину. На следующее утро выяснилось, что они заперты в каком-то незнакомом доме, в комнате с наглухо закрытыми ставнями, на голых грязных матрасах, в тишине, нарушаемой лишь шебуршанием невидимых, но наверняка опасных животных. «Ну ладно!» — воскликнула Клотильда с интонацией домохозяйки, принимающейся за генеральную уборку, и попыталась открыть висячий замок на ставнях с помощью шпильки. «Этого не может быть, — как заведенная повторяла она, — этого просто не может быть!» Алиса в свою очередь принялась рыться в стоящих здесь же картонных коробках, заполненных всевозможными бумагами, датированными шестидесятыми годами и относящимися к неким Маландренам. Вскоре ее совершенно захватила жизнь этого семейства, в котором росло двое детей. Они записывали абсолютно все расходы: от новой жокейской шапочки для старшей дочки Мари-Кристины, чемпионки района по конному спорту, до умопомрачительно дорогой частной школы-пансиона в Вандее для сына Доминика. Фотографий в коробках не нашлось, и Алиса придумала им лица, как две капли воды похожие на лица персонажей сериалов, виденных ею в детстве. У мамаши Маландрен оказались черты Мишлин Пресль, отец был вылитый Жан Ришар, Мари-Кристина, пока не получившая воплощения, словно пассажир, ожидающий, что в последнюю минуту освободится место в вылетающем самолете, держалась к ней спиной, а роль Доминика досталась молодому Меди. Некоторое время спустя к ней обратилась Клотильда. Чуть дрожащим голосом, свидетельствующим о том, что его обладательница на грани нервного срыва, она попросила сестру «обратить наконец внимание на создавшееся положение, если не трудно!». Вдвоем они попытались подвести грустные итоги. Итак, они сидели взаперти в какой-то усадьбе, судя по всему необитаемой. Клотильда, окинув строение профессиональным риэлторским взглядом, заключила, что это, скорее всего, летняя дача, «фасад неоклассический, середина восемнадцатого века, в плане вытянутый прямоугольник, кровля мансардного типа, жилая площадь около полутора тысяч квадратных метров, стоимость, гм, скажем, миллион двести тысяч евро. Чуть больше, если окажется, что это „Брикар“ или Деллетр»[22]. Деревня, к которой административно принадлежала усадьба и название которой фигурировало в счетах за электричество, найденных среди бумаг Маландренов, находилась отсюда, судя по всему, в двух-трех километрах.

— Надо спускаться по фасадной стене, — вынесла вердикт Клотильда. — Это единственное решение.

Алиса в ответ пробормотала, что дом напоминает ей Анну Дотрийи.

— Неужели забыла? — проговорила она, стараясь не смотреть в глаза сестре. — Анна Дотрийи? Ее еще звали Анной Австрийской…

Клотильда и правда вспомнила Анну. Дочка генерала, которая перешла к ним в предпоследнем классе. Семья перебралась из Парижа и поселилась в такой же вот заброшенной усадьбе. На одноклассников Анна смотрела свысока, считая их деревенскими пентюхами. Высокая бледнолицая брюнетка, она носила на зубах брекеты — большая редкость в те годы, — из-за которых, разговаривая, постоянно брызгала слюной. Через два месяца, утомившись изображать из себя особу царских кровей, она превратилась в самого верного вассала Клотильды. Впрочем, сейчас старшей сестре меньше всего на свете хотелось обсуждать Анну, и тема угасла, хотя дом и в самом деле удивительно напоминал усадьбу семейства Дотрийи.

Время от времени к ним заглядывал Франсуа. В комнату не заходил, оставался стоять на пороге, держась за ручку двери, чтобы в случае чего быстренько ее захлопнуть. Он приносил им сандвичи — с каждым разом все более черствые — и консервированный фруктовый компот, знакомый с детства: на десять половинок персика всего пара вишенок. С грустной улыбкой на тонких губах он разглядывал их, как смотрят на аквариумных рыбок. Клотильда знала: бесполезно просить его о чем бы то ни было. Упрямство этого человека уже убило их мать, довело до истерики тетю Фигу, превратило в ничтожество дядю Анри и отравило их собственное детство хроническим колитом, возникшим на нервной почве. Время текло, и к сестрам вновь возвращались полузабытые привычки, заставлявшие постоянно держаться настороже, прислушиваясь к звону бьющейся посуды и другим подозрительным звукам — они на этом собаку съели. Клотильда все пыталась что-то мастерить, хлопотливая, как еще один домашний грызун, искала выход, простукивала стены и, тяжело дыша, пилила пилкой для ногтей дужку замка. Алиса как ни в чем не бывало продолжала воссоздавать призрачное существование семьи Маландрен, разбирала бумаги: школьные табели отдельно, счета за газ отдельно, нотариально заверенные документы — в особую стопку. Дорого она дала бы, лишь бы воочию увидеть, как они с чадами и домочадцами приезжают в усадьбу.