В электричке она села у окна, забаррикадировавшись пакетами, словно мешками с песком во время бомбардировки. Улыбнулась, обнаружив, что точно так же поступили и прочие редкие пассажиры вагона, так что у окон не осталось ни одного свободного места. Наверное, каждому хотелось выжать максимум удовольствия из неспешно катящегося поезда, любезно распахивающего двери на каждой остановке. «Как же я устала, сдохнуть можно, — подумала она, с завистью глядя на сидящую поодаль девушку, с аппетитом жующую плитку шоколада. — Устала и есть хочу».

Алиса закрыла глаза. Интересно, где сейчас Венсан и дети. Она испытывала потребность точно знать, где они находятся в каждый момент времени и чем заняты. Наверное, уже приехали. Приятно будет снова их увидеть. Кстати, согласится ли Ирис надеть на похороны подобающую случаю одежду? И как отреагирует Шарль, увидев гроб? Не исключено, что так же, как она. В кармане завибрировал телефон.

— Алло! — прохрипел в трубке голос Пикассо, который за последние несколько часов ни с кем не сказал ни слова. Он прочистил горло и спросил, есть ли новости.

— Слегка осрамилась в траурном зале, — призналась Алиса.

— Я вас понимаю, — неожиданно поддержал ее инспектор.

— Вы сейчас где?

— В кафе.

— В каком именно?

— Не знаю, не посмотрел на вывеску. Это на площади, тут еще напротив большое белое здание. И что-то вроде конного манежа…

— Вы на площади перед театром, — просветила его она. Представила себе инспектора в местах ее юности и умилилась.

— Кафе-то хоть приличное? — чуть иронично поинтересовался он, видно вспомнив про блинную и секту. В провинции свои табу, поди в них разберись.

— Вполне, — засмеялась Алиса. — А вечером вы что делаете?

— Ужинаю с местным инспектором.

Он повторил перед Алисой ложь, которую уже выдал Элен несколькими минутами раньше. Делать ему вечером было решительно нечего, и он этого стыдился. «Тот, кому нечего делать, — конченый человек». Кто из них первым сформулировал эту мысль — он или Элен? Впрочем, какая разница. Все это враки.

— Завтра увидимся.

И он быстро нажал отбой, чувствуя себя несчастным. Он и не догадывался, сколько народу вьется вокруг этой женщины. Образ затравленной, потерянной Алисы, сидящей у него в кабинете, потихоньку стирался. Он еще цеплялся за него, потому что другая Алиса — плотно окруженная телохранителями — в нем явно не нуждалась. Зачем себя обманывать?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Алиса поднялась к себе в комнату по черной лестнице, со сноровкой жены, живущей на средства более богатого мужа, спрятала пакеты с подарками, рухнула в кровать и уснула, вдыхая ароматы свежевыстиранного белья, заботливо постеленного мадам Гролье. Ей приснилась мать, необъяснимым образом обретшая черты ее собственной дочери. На ней было черное бархатное платье и красные кроссовки. Мать закричала, вмешиваясь в ее ссору с отцом, который почему-то думал, что именно она — его жена, и от этого крика Алиса проснулась.

В темную спальню вошел Шарль, за которым гуськом следовали Венсан и Ирис. Семейство в сборе. Вместе с ними из-за двери просочился букет кухонных ароматов. Венсан прилег рядом с ней, Шарль сел сбоку на кровать.

— Что на ужин? — спросила Алиса, легонько гладя рукой щеку Шарля, который молча водил пальцем по цветочному узору на обоях.

Ирис тоже присела на кровать, на самый краешек, и с бесконечным восторгом погрузилась в созерцание собственного отражения в зеркальном шкафу. Она провела ладонью по длинным и прямым светлым волосам, восхищаясь их блеском, затем повернулась в три четверти и любовно оглядела себя в новом ракурсе.

— Фондю, — с закрытыми глазами ответил Венсан.

Ирис уже стояла перед зеркалом в профиль и с дотошностью геометра изучала расстояние, отделявшее ее голый пупок от пояса штанов. Потом крутанулась на месте, вихрем взметнув гриву волос, улыбнулась своему отражению и рассмеялась, словно была один на один с кем-то, кого пыталась соблазнить через зеркальное стекло. Венсан, похоже, задремал. Шарль, от которого не ускользнул ни один придурочный жест сестры, продолжал блуждать взглядом по обоям. Алиса рывком вскочила, немного нервно хмыкнула и вышла из комнаты. Вот всегда так. Дня без нее прожить не могут, хоть режь их.

Внизу сидели Поль и Виктор, какие-то притихшие и непохожие на себя. Обычное дело при встрече младшего поколения обоих семейств. Как будто столкнулись две команды — городских крыс и крыс-полевок.

— Не лезь, сами разберутся, — на ходу шепнула ей Клотильда, направляясь на кухню.

За ней по пятам следовала тетя Фига. Судя по увлеченности сигаретой и очередными байками, помощи от нее племянница вряд ли дождется. При появлении второй сестры она оживилась — свежая аудитория, — но тут Пьер позвал всех к столу. Молодежь усадили на одном конце, тетю Фигу — между мужчинами. Анри как существу практически бесполому досталось почетное место без собеседников. Алиса сидела напротив тетки и с удивлением смотрела на ее прическу, производившую странное впечатление. Густая пакля крашеных волос топорщилась на голове, словно ее хозяйка так и не избавилась от своей шапки. Правда, цвет сменился — был черный, стал голубой.

Пьер колдовал над подставкой, которая по идее должна была нагреваться и не давать остывать маслу в сковородке. Они с женой вели безмолвный, но весьма напряженный диалог, обмениваясь свирепыми взглядами, говорившими: видишь, опять не пашет; сколько раз просила купить новую; да подожди, сейчас заработает, просто давно не включали… Алиса прямо-таки ощущала, до чего измотана сестра, изнемогающая от любви к ним всем и не умеющая выразить эту любовь иначе, чем стремясь всех их накормить.

Тетя Фига, следуя давно заведенному ритуалу, пустилась в воспоминания об Оноре. Ее поколение привыкло оживлять мертвых, оставляя им место за столом, но никогда их не оплакивало.

— Получила предложение насчет его яхты, — объявила она, глядя на мальчиков.

Все знали, что Поль и Виктор спят и видят, как бы заполучить парусник себе. Тетя Фига не скрывала, что не торопится отдавать яхту своего ненаглядного Оноре сорванцам худшей из двух племянниц. Она нарочно тянула время, играя на то угасавшей, то оживавшей вновь надежде ребят, словно кот с умирающей мышью.

Алиса не забыла, какой шок произвели на нее похороны Оноре. Людей, собравшихся на них, объединила не скорбь, а какая-то особенная атмосфера. Уважая последнюю волю покойного, Фига предала его прах земле в еврейской части кладбища Пер-Лашез, среди своих. Оноре носил заимствованные имя и фамилию. Вся его семья сгинула в газовых камерах Освенцима, а он, так и не избавившийся от привычки вздрагивать от страха, видя сразу двоих людей в очках или две пары стоящих рядом сапог, выжил и превратился в зажиточного нормандского обывателя — яхта из тикового дерева, капитанская фуражка и партии в бридж. Фига воссоздала для него новую жизнь из ничего, заменила всех умерших и с талантом театральной актрисы одна играла все роли — мужчин, женщин, стариков и детей. Она любила этого человека, погруженного в вечный траур — без лиц и фотографий, без дат и могил. Вслух об этом никогда не говорилось, и потому в то ноябрьское утро десять лет назад все с таким изумлением слушали кадиш. Они оказались к этому не готовы. Вся семья знала, что Оноре — еврей, но до того дня никто не придавал этому значения. После похорон они стали смотреть на тетю Фигу другими глазами. Выяснилось, что у нее за плечами история, о которой они даже не подозревали. Им очень хотелось расспросить ее, узнать подробности еврейского прошлого Оноре, но никто так и не осмелился. Прошли годы, смелости в них не прибавилось, и дело предали забвению. «Ненаглядный Оноре» так и остался в их памяти любителем-яхтсменом с дубленой кожей и размокшей «Голуазиной» в углу рта. По выходным он брал курс к британским берегам, а тетя Фига, всегда неравнодушная к Англии, неизменно следовала за ним на пароме — с сигаретой «Данхилл» и в косынке, делавшей ее похожей на Грейс Келли. Детей они так и не завели, посвятив жизнь друг другу. Им было глубоко наплевать на весь остальной мир, в котором они плыли вдвоем, презрев бури, шторма и рифы.